БЕСПРИДАННИЦА

Наташа

Да, настоящая жизнь началась с поступления в консерваторию! Хотя и несправедливо так рассуждать по отношению к маме, обратившей на Наташу всю отпущенную ей в жизни любовь. Мама даже обедать не садилась, пока ее ненаглядная неблагодарная дочь не возвращалась с занятий, так и ждала перед накрытым столом до темноты. Стыдно вспомнить, потому что Наташа запросто могла заболтаться с девочками или зависнуть в библиотеке и даже не позвонить.

Конечно, именно благодаря маме детство пролетело как один веселый теплый день. Самые чудесные книжки, самые вкусные пирожные, походы в филармонию, в Мариинский театр, на выставки ленинградских художников, которые каждый год проходили в Русском музее. Они даже в отпуск ездили не в какую-нибудь деревенскую глушь, как многие одноклассники, а в чудесный эстонский городок на берегу прохладного моря, где небо отливало серебром, гладкий песок щекотал ступни и можно было пообедать в настоящем уютном ресторанчике, хотя и приходилось постоять в очереди. Кто-то из маминых подружек посоветовал, когда перестали снимать дачу. В Эстонии тоже снимали, конечно, причем всего одну комнату без горячей воды, но все равно не покидало ощущение заграницы — чистота, аккуратные палисадники, почти декоративные магазины, где иногда попадались по-настоящему красивые вещи, и чудная маленькая кондитерская с фруктовыми пирожными, залитыми прозрачным вишневым желе.

Потом они много лет ездили с Тёмой в Эстонию. Ходили в тот же ресторанчик, покупали пирожные. Ему всегда все нравилось — дорога в поезде, дождь, холодное море. Мальчик — солнышко!

Но все-таки годы в консерватории невозможно сравнить с самыми лучшими детскими воспоминаниями. Наташа наконец осознала себя красивой и свободной. Вернее, почти красивой и почти свободной. Потому что единственный нужный ей человек не отвечал взаимностью. То же, что и раньше!

С пятого класса до самого окончания школы Наташе нравился Сережа Дуров, симпатичный высокий мальчик, почти отличник, он запросто решал любые задачи по математике, лучше всех в классе прыгал через козла и при этом совершенно не кривлялся и не строил дурацкие рожи, как другие мальчишки. И почему мальчики в школьном возрасте ведут себя как душевнобольные? На вечере в восьмом классе Сережа пригласил ее танцевать. На медленный танец! От неловкости они оба немного растерялись, но Сережа все-таки взял Наташу за руку, а другую положил ей на спину, как и полагается при медленном танце, и она чувствовала тепло его руки, и волна незнакомой прежде радости подступила к горлу и запомнилась на долгие годы. Потом вечер закончился, Наташа пошла одеваться и вдруг заметила, что Сережа ее ждет! Стоит и спокойно ждет, пока она переоденет выходные туфли. Потом они вместе вышли и пошли рядом по улице в сторону Лахтинской, хотя Дуров жил в противоположном конце Чкаловского проспекта. Пакет с туфлями он молча забрал и засунул под мышку, мокрый липкий снег все усиливался, страшно дуло в лицо, и варежки окончательно промокли, но она мечтала только, чтобы дорога не кончалась. Как можно дольше не кончалась. Кажется, он хотел поцеловать ее возле подъезда. Или только показалось? В любом случае она тут же убежала, потому что так убегали все героини в советских фильмах, вот ведь дура! Потом вернулись обычные школьные дни, и было совершенно непонятно, как вести себя дальше. Сделать вид, что ничего не произошло, — глупо. Пригласить в кино — неприлично, мужчина сам должен приглашать. А он не приглашал. И на переменах смотрел на нее издали, но не подходил. Ну и пожалуйста, женщина не должна навязываться. Тем более она после восьмого класса все равно уходит из школы.

В музыкальном училище мальчишек почти не оказалось, только несколько лохматых будущих гениев, занятых исключительно собой. Наташа постоянно вспоминала Сережу, сто раз хотела позвонить, но так и не решилась, не каждая девочка рождается Татьяной Лариной. Несколько месяцев она специально ходила в дальнюю булочную напротив Сережиного дома, уходила и опять возвращалась и наконец встретила. В обнимку с Таней Власовой из десятого «Б». Говорят, они поженились сразу после школы.

А в консерватории ей понравился концертмейстер альтов. Абсолютно прекрасный — с худым утонченным, как у актера Даля, лицом, волнистыми длинными волосами, чуткими пальцами скрипача и поразительной манерой слушать — чуть склонившись к собеседнику. Словно боялся пропустить хоть одно сказанное слово. И с Наташей он несколько раз договаривался по поводу аккомпанемента и слушал так же внимательно, с такой же ласковой улыбкой. И это значило не больше, чем туфли под мышкой у Сережи, обычный знак внимания.

Только потом она осознала, какое это было чудесное неповторимое время. Душа летела и парила, хотелось бродить до рассвета, любоваться холодной прекрасной Невой, подниматься на мосты и мостики Фонтанки. Или, наоборот, долго неподвижно сидеть в дальней алее Летнего сада, смотреть на тяжелую резную решетку ограды, на нестареющих нимф и купидонов среди вековых деревьев. И повторять, повторять вслед за любимой Ахматовой:

 

Я к розам хочу, в тот единственный сад,

Где лучшая в мире стоит из оград,

Где статуи помнят меня молодой,

А я их под невскою помню водой…

 

Все дышало негой и любовью, как в старинном романсе, только вздохнуть, окликнуть, протянуть руку. По ночам являлись упоительные невозможные сны, чьи-то обжигающие в поцелуе губы, горячие бесстыдные руки, при одном воспоминании жгучая дрожь пробегала по телу. Господи, не суди строго!

Все девочки ее группы были влюблены, радовались, ревновали, сходили с ума, рыдали из-за несбывшихся надежд. Одной уже сделал предложение взрослый двадцатипятилетний инженер, выпускник ЛИТМО.

На летних каникулах решили всей компанией махнуть на море, кто-то посоветовал Гурзуф. Только задумали, и тут же оказалось, что у Тани Сиротиной живут в Гурзуфе дальние родственники и они обещают сдать на пару недель просторную закрытую веранду. Господи, и ведь ничего не раздражало — ни плацкартный вагон с торчащими в проходе чужими ногами и сомнительным туалетом, ни коллективная жизнь на веранде, где почти вплотную стояли жесткие узкие топчаны, а единственный на всех умывальник с сос­ком висел во дворе, привязанный к кривой акации. Как они хохотали из-за любой ерунды, как отчаянно карабкались по горам, без снаряжения, в скользких резиновых кедах — по абсолютно печоринские горам, только контрабандистов не хватало! Аюдаг, Лесная вершина, Беседка любви. Голова кружилась от названий и пронзительного горного воздуха, каким-то образом никто не свалился и почти хватило денег. В Ленинград вернулись обгорелыми, поцарапанными, до невозможности счастливыми.

Наташа уже знала, что концертмейстер прочно и не очень счастливо женат, безнадежно грустила и даже пару раз поплакала, накрывшись одеялом, но одновременно не покидало чувство надвигающейся радости и любви.

Не сразу, не с первых недель и даже месяцев учебы, она стала замечать разницу между подругами по консерватории и другими знакомыми девочками. Нет, они не задавались, не рассказывали лишний раз о семье и родителях, но все равно ощущался другой круг. У Тани Сиротиной отец оказался известным сценаристом, у другой Тани, Волынской, — поэтом-песенником, у Надежды — композитором на Ленфильме. Что ж, Наташа Приходько, дочь преподавателя консерватории и внучка профессора математики, прекрасно вписывалась и даже немного выделялась в их чудесной компании. С одной только разницей — у них с мамой совершенно не было денег.

С жильем еще получалось неплохо. Петроградская сторона в последние годы стала чуть ли не центром Ленинграда, просторный Чкаловский проспект отстроился и похорошел, в обе стороны уходили уютные боковые улочки, и среди них любимая Лахтинская. Прошли времена, когда в их квартирке на чердаке жили шесть человек, теперь Наташа с мамой остались вдвоем, каждая в своей собственной комнате! Да, вдвоем, потому что на семейном совете решили, что бабушка переезжает к Асе, у них в кооперативе появилась возможность поменять квартиру на трехкомнатную. И мама, и бабушка сначала расстроились, но Ася настаивала, что современный дом с лифтом и раздельным санузлом больше подходит пожилому человеку, к тому же в отдаленном районе лучше воздух и совсем рядом располагается парк и даже маленький пруд.

Конечно, их чердак и узкая лестница отличались от домов, где жили подруги, но уютный тяжелый комод темного дерева, напольная ваза с сухими ветками рябины и дедушкин письменный стол создавали атмосферу достатка и благополучия. Хуже получалось с одеждой. Сколько ни подрабатывала мама, сколько ни бродила по комиссионкам сама Наташа, хорошие элегантные вещи попадались редко и стоили дорого. Особенно неприятно стало зимой, скучное, перешитое из маминого зимнее пальто с каракулевым воротником не получалось украсить никакими шарфиками. А тем временем ее замечательный папа каждые полгода ездил в заграничные командировки, и, недавно встретив Гулю, которая теперь училась в Первом меде, Наташа чуть не за­дохнулась от обиды. Потому что на Гуле была надета шикарная дубленка! Не какая-нибудь турецкая, жесткая и рыжего цвета (Наташа и о турецкой не мечтала), а серебристо-серая, канадская, с пушистым воротником из песца и такой же оторочкой на рукавах и даже по подолу.

К третьему курсу на факультете начались серьезные романы. За Таней Волынской теперь ухаживал не инженер, а сын зампредседателя Ленсовета, Надя встречалась с молодым директором Ленфильма, а Таня Сиротина безумно и, главное, совершенно взаимно влюбилась в успешного журналиста, который ждал назначения в Венгрию. Настоящий фейерверк! Наташа искренне радовалась за подруг, выслушивала подробные истории, полные сомнений и переживаний, давала советы, будто сама что-то понимала в мужском характере! Но не могла ничего рассказать в ответ. Не описывать же невзрачного провинциала-струнника в клетчатых нос­ках и тупоносых ботинках фабрики «Скороход», который недавно подкатил к ней в коридоре консерватории и с заметным молдавским акцентом предложил встретиться на углу Невского, под часами. Даже смеяться не захотелось, скорее плакать. Неужели она не заслуживает кого-то получше? Пусть не очаровательный, как мечта, и такой же несбыточный концертмейстер, но хотя бы симпатичный интеллигентный человек. Даже маме не стала рассказывать, хотя они болтали вечерами обо всем на свете.

К несчастью, вышеуказанный струнник не оставлял стараний, как пел всеми любимый Окуджава, и продолжал преследовать Наташу с заманчивыми, как ему казалось, предложениями типа посещения кино или кафе-мороженого. Это было тем более смешно, что подруги постоянно рассказывали об изысканных ресторанах, например «Астории» или «Садко», где не менее изыс­канные посетители в фирменных пиджаках заказывали армянский коньяк и целовали спутницам руку. Все знали, что на крыше гостиницы «Европейская» готовили лучших цыплят табака, еще где-то шашлык по-карски, цены были не смертельные, но для случайных посетителей всегда висела табличка «Мест нет». Вот именно, для нее места не было. Вместо ресторана предлагалась замечательная перспектива отстоять в толпе восьмиклассников очередь в кафе-мороженое и смутузить порцию пломбира в компании абсолютно чуждого твоему кругу человека в бухгалтерском черном пальто и кро­личьей шапке. За кого, интересно, он принимал Наташу и на что рассчитывал?

Наконец на одной из перемен, когда большинство студентов разбрелись по классам, она решила твердо и однозначно объяснить нелепому ухажеру его место, благо он опять ждал ее на лестнице с надкусанным бутербродом в руке. Вдруг, словно в плохом кино, дверь ближайшего кабинета открылась и вышел отец. Профессор Приходько, собственной персоной, просим любить и жаловать. Как всегда, элегантный, с приветливой улыбкой, только и ждет встречи с любимой дочерью. И даже в щечку поцеловал.

— Илюша! — воскликнул ее нежный папа, поворачиваясь к ухажеру и широко разводя руки будто встретил давнего друга. — Илюша, ты знаком с моей Наташкой? Очень рекомендую — умница, отличница, комсомолка!

— Виктор Андреевич, давно сражен и очарован вашей дочерью! Буду искренне рад познакомиться поближе.

— Да, дочь моя, пожалуйста, отнесись с полной серь­езностью. Перед тобой будущая мировая знаменитость, Илья Коломейцев, лауреат конкурса «Концертино Прага»! Не исключено, что в ближайшее время получит приглашение в Пражский филармонический оркестр.

Они поженились через полгода. Приходилось признать, что Илья хорошо обучаем, клетчатые носки исчезли вместе с манерой громко чихать и хлопать дверью, молдавский акцент после переезда в Прагу и вовсе стал незаметен. Его действительно пригласили в Пражский филармонический, причем на три года и сразу на первый пульт.

Отправить