Памяти Алена Дюселье
От Средневековья и до наших дней мало какая империя так будоражила воображение, вызывала столько зависти и презрения, порождала такое количество предрассудков на свой счет, как Византия. Она продлила жизнь римской государственности более чем на 1000 лет и передала потомкам интеллектуальную культуру греческой Античности, а потому можно считать, что Византия, как государство и цивилизация, сыграла важнейшую роль в становлении европейской и всей «западной» культуры. Однако стоит признать, что наши современники обладают весьма скудными знаниями о Византии, несмотря на то что она отчетливо присутствует в коллективном воображении. Исходя из этого очевидного парадокса, в данной главе мы поведем речь о том, сколь близки бывают история и миф. Само существование византийского мифа говорит нам, что империя, которую мы даже называем неверным образом, надолго пережила Средние века и конец собственной государственности в 1453 г.
Помимо этой даты, знакомой каждому образованному человеку, о Византийской империи вспоминают в связи с ее уникальной способностью порождать одновременно восхищение и презрение. В нашем коллективном бессознательном само название этого государства подразумевает избыточную роскошь, о чем говорит расхожая французская поговорка «Это же Византия!» («C’est Byzance!»); в современном французском языке прилагательное «византийский» до сих пор отсылает к пустым, бесплодным спорам, подобным тем, которые вели великие умы, рассуждая о половой принадлежности ангелов, в то время когда империя была на грани гибели. Византию в Западной Европе ценили только в XVI–XVII вв., а в эпоху Просвещения, стоящую у истоков нашей современности, ее образ значительно потускнел. Монтескье считал, что Византия «соткана из восстаний, мятежей и измен», а Вольтер называл «Греческую империю» «мировым позором»; Гегель, в свою очередь, свел тысячелетнее существование империи к «череде злодеяний, подлостей и извечной слабохарактерности». Империю обвинили в том, что политическое в ней переплелось с религиозным, возложили на нее ответственность за нескончаемые низости и жестокости.
Этот мрачный образ утвердился на долгое время, прежде чем Византия вновь обратила на себя внимание и заняла почетное место в коллективном сознании. Ги де Мопассан описывал город на Босфоре, давший имя всей империи, как одновременно «изысканный и развращенный, варварский и богомольный», а вместе с тем окутанный некой «тайной». Именно с этим словом чаще всего ассоциируется византийская держава. Литература конца XIX в., а вслед за ней и зарождающаяся историческая наука вернули Византии былую славу. Однако веком позже, и в наши дни, ей все еще присваивают особую роль, трудно поддающуюся определению. Византия не вписывается в наш категориальный аппарат: ее нельзя назвать по-настоящему западной или по-настоящему восточной, она была одинаково европейской и азиатской. Эта цивилизация заставляет нас пересмотреть весьма условную границу между Античностью и Средними веками, которую принято проводить по 476 г.
Опираясь на достижения современной историографии, в этой главе мы рассмотрим некоторые особенности, характеризующие, как нам кажется, Византийскую империю. Конечно, невозможно рассказать обо всем в столь узком формате. В предлагаемом сборнике речь пойдет также и о других средневековых империях, одни из которых почитали Византию за образец, а другие, напротив, усматривали в ней свою противоположность. Таким образом, пришлось делать выбор и некоторым темам сознательно уделять больше внимания. Принято считать, что империя — это в первую очередь притязания на мировое господство и убежденность в праве на него, поэтому акцент мы сделали на имперской идеологии и формах репрезентации императорской власти. Наравне с практической стороной устройства политической жизни эти два аспекта можно считать ключевыми для понимания Византийской империи и ее долгожительства. Чтобы дойти до самой сути, мы рассмотрели все то, что Византия унаследовала от своих предшественников, а также географические условия, в которых она развивалась. Надеемся, что изложенные в статье аспекты помогут лучше понять эту империю и опровергнуть определение, которое можно прочитать на пародийном аналоге «Википедии», где Византия представлена как «какая-то штука, о которой никто ничего не знает, на которую всем наплевать и основная особенность которой состоит в том, что в ней все необычайно запутанно и скучно».
Одна из ключевых особенностей Византийской империи заключается в том, что она опиралась одновременно на три унаследованные традиции, которые продолжали жить в ней на протяжении более 1000 лет. Культура Византии была греческой, вера — христианской, а государственное устройство — римским. На перекрестке этих трех традиций, постоянно подпитывающих друг друга, родилась неповторимая цивилизация.
Без всякого сомнения, начать стоит с римского наследия. Жители империи и подданные императора, которых мы называем «византийцами», сами себя именовали римлянами, по-гречески — «ромеями» (Rhômaïoï). В этом нет ничего удивительного, ведь после раздела империи на две части в 395 г. лишь западная половина погибла в 476 г. Вторая часть, занимающая все Восточное Средиземноморье и смежные области, продолжала существовать. В этой главе речь пойдет именно о ней, тысячелетней империи, раскинувшейся вокруг своего «Нового Рима» — Константинополя. Порой мы называем ее Восточной Римской империей, что, конечно, верно, если смотреть на карту со стороны Рима и Западной Европы, но все же вызывает вопросы с учетом того, что Константинополь стал единственной столицей империи и центром управления всеми ее территориями. К тому же на Западе не появилось ни одной другой империи, прямо соотносящей себя с римским государством. Византий, старое название города на Босфоре, который стал называться Константинополем («город Константина», римского императора, повторно «основавшего» его 11 мая 330 г.), но на заре Нового времени обрел новую жизнь в сочинениях гуманистов. Прилагательное «византийский» стало для империи определяющим и продолжает быть таковым по сей день. Мы можем смириться с этим, но должны обозначить, что государство, которое мы называем Византией, правильнее было бы именовать Римской империей эпохи Средневековья.
Римский характер этого общества проявлялся во всех государственных структурах и ведомствах, со времен Августа подчинявшихся лишь одному человеку — императору. Ниже мы еще подробно рассмотрим такой важный аспект, как централизация власти в руках одного человека. Римская природа оставалась основополагающей вплоть до 1453 г., когда турки-османы взяли Константинополь, но совершенно очевидно, что к тому времени «средневековая Римская империя» сильно изменилась с IV в. Так, начиная с VII в. мы больше не говорим о территориях, административное устройство которых опирается на сеть городов, а скорее об империи «деревень» и крепостей (kastra). Впрочем, именно с деревень (chôria) взимался базовый земельный налог. Современные исследователи единодушны в признании высочайшей эффективности фискальной системы Византии, которая была необходима для содержания армии, вознаграждения придворных сановников и многочисленных чиновников, в особенности из ведомств центрального управления — секретов. Известно, например, что служба геникона (génikon), иначе говоря финансовое и налоговое ведомство, пользовалась общим земельным кадастром. Также сохранились трактаты по измерению земли с целью установления налоговых ставок — настоящие учебники для налоговых чиновников. Даже тогда, когда империя была на краю гибели, правители не выпускали налоговый контроль из своих рук. Кроме налогообложения у чиновников и императоров был еще один не менее важный козырь — устойчивая денежная система. В отличие от христианского Запада, в Византии, помимо серебра и бронзы, на протяжении большей части Средневековья продолжали использовать золото. Константин (306–337) ввел в обращение солид, по-гречески — номизму, золотую монету, которой было суждено оставаться стабильной вплоть до середины XI в. — удивительный факт в экономической истории. «Cредневековый доллар», по выражению Роберто Сабатино Лопеса, одновременно демонстрировал и обеспечивал экономическую мощь империи.
Вторая составляющая триады — греческие язык и культура. Логика становится очевидной при взгляде на территории, занимаемые империей в Восточном Средиземноморье. Греческий язык в этих землях был основным языком общения, а в классическом и позднем Риме на нем говорили аристократы. В VI–VII вв. происходит эллинизация римского государства, поэтому греческий становится государственным языком, иными словами, языком власти во всех землях кроме Лация, что нельзя не считать значительной переменой. Несмотря на это, в повседневных практиках империя была многоязычной, потому что на ее территории проживали самые разные сообщества и народы. Полиэтничность — еще одна неотъемлемая черта Византии. Однако официальное одноязычие все же отдавало первенство греческому, а следовательно, выдвигало на первый план древнюю культуру, стоящую за ним. Различие между представлением об истинной цивилизации, с одной стороны, и варварством — с другой, уже устоявшееся к началу Средневековья, было немаловажным аспектом этой культуры. Элиты империи унаследовали это противопоставление, многократно воспроизводили его и вдохновлялись им до самого конца существования Византии. Для того чтобы описать триумф Василия II (976–1025) над своими многочисленными соседями при усмирении «варварской периферии», ритор Михаил Пселл в середине XI в. прибегает к ряду языковых архаизмов: жителей Запада он называет кельтами, соседей с севера — скифами. Под этим он подразумевает, что варварский мир не меняется, а империя, в свою очередь, продолжает вести неустанную борьбу с ним.
Подобная расстановка акцентов отражает «культурную идеологию», в то время как на самом деле внешняя политика империи на протяжении всего тысячелетия показывает прекрасное знание своих соседей, способность взаимодействовать с ними по принципу «разделяй и властвуй» (divide et impera), следуя установкам «реальной политики» (Realpolitik). Греческая и римская культуры со временем настолько сблизились, что начиная со Средневековья перестали восприниматься отдельно друг от друга. Об этом говорит тот факт, что еще в XX в. франко-греческие словари публиковались под названием франко-ромейских. Богатство интеллектуальной культуры передавалось с помощью системы школьного образования, пайдейи, унаследованной из поздней Античности. Во всей империи существовали начальные светские частные школы. В Константинополе можно было получить образование следующей ступени, а в конце IX в. появилось высшее образование. Столица притягивала интеллектуальные элиты, которые были хорошо знакомы с наследием классической, эллинистической и римской традиций. Переписывая, комментируя и приспосабливая тексты к современным нуждам, они передавали их последующим поколениям. Многие древние тексты попали в Византию в IX–X вв. из мусульманского мира или с христианского Запада. Помимо уже упоминавшегося Михаила Пселла, можно вспомнить знаменитого патриарха Фотия и митрополита Арефу Кесарийского в IX в., а также Максима Плануда, Димитрия Кидониса, Мануила Хрисолора, живших во времена последней императорской династии Палеологов.
Последняя составляющая византийской триады — христианство. Император Константин узаконил его в римском государстве в 313 г., а Феодосий I (379–395) дал ему статус официальной религии, запретив любые другие культы и верования. Подобное продвижение христианства при поддержке императорской власти было ключевым фактором для дальнейшего политико-религиозного синтеза в Византии. Далее мы увидим, к каким идеологическим последствиям это привело, здесь же лишь отметим, что христианский монотеизм создавал мощное основание для империи под управлением одного человека, а также то, что государственный и религиозный универсализмы усиливали друг друга. Следует упомянуть и о степени вовлеченности правителя в дела формирующейся Церкви в период с IV по VI в. Нет ничего удивительного в том, что в 325 г. император Константин созвал в Никее первый из так называемых Вселенских соборов с целью определить основы христианского вероучения. Понадобится несколько веков, чтобы они окончательно устоялись, но именно единство христианской догмы обеспечивало преданность подданных своему императору. Кроме пережитков язычества, по отношению к которым Церковь проявляла известную долю прагматизма, в первые века существования Византии там было немало еретиков-христиан, подвергавших сомнению, а то и вовсе отвергавших те или иные аспекты религиозных догм, особенно в восточных провинциях — Египте и Сирии. Роль василевсов («императоров» на греческом языке) состояла в том, чтобы преследовать их во имя ортодоксии, то есть «православия», догматы которого определялись на Вселенских соборах, проходивших под их председательством. Приверженность «правильной вере» была одним из залогов единства империи. Если смотреть более глобально, то христианство пронизывало все аспекты повседневной жизни в Византии, оно сопровождало каждого подданного императора с момента рождения до смерти. Церковь сама по себе воплощала бесспорную власть, становящуюся тем более естественной для большинства византийцев, чем слабее в позднее Средневековье становилось государство.
Было бы слишком утомительно описывать все те изменения, что произошли в территориальном устройстве Византии за время ее тысячелетней истории. Остановимся на наиболее важных континентальных владениях — Малой Азии и Балканах. Конечно, государство, называвшее себя римским, до последнего дня не могло отказаться от Италии, однако в действительности после 476 г. Византия контролировала лишь ее южную часть, по крайней мере до нормандских завоеваний в конце XI в. Разумеется, нельзя забывать о том, что пятью веками ранее знаменитая «реконкиста» Юстиниана (527–565) утвердила власть Константинополя на всем полуострове и, более того, во всем Западном Средиземноморье вплоть до Бетики, нынешней Андалусии. Тем не менее эти обширные владения едва пережили самого Юстиниана. С его смертью начинается период резкого сокращения территорий империи, так называемый долгий VII в. Что касается Италии: в 568 г. на север полуострова вторглись лангобарды. Вскоре во владении империи, не считая южной оконечности полуострова, остались только разрозненные территории вокруг Неаполя, Рима и Равенны, где до 751 г. располагалась резиденция экзарха, представлявшего интересы императора. Задолго до падения Равенны участились постоянные вторжения славян, болгар и аваров на Балканы. В 626 г. авары, народ монгольского происхождения, подошли к воротам Константинополя, в то время как восточной границе Византии угрожали персы.
Некоторое время спустя само существование восточного фланга империи оказалось под натиском арабов. Византия в считаные годы потеряла две самые процветающие провинции — Египет и Сирию. Арабская угроза сохранялась как на суше, так и на море вплоть до IX в., а Константинополь оставался для арабов желанной целью даже после знаменитой осады 717–718 гг. Затем наступил период византийской «реконкисты»: сначала империя отвоевывала земли у багдадских Аббасидов, потом, с 970-х гг., у каирских Фатимидов и одновременно — у Болгарского царства. Болгарию можно без преувеличения назвать второй империей на Балканах: наивысшей точкой расцвета было правление в начале X в. царя Симеона, выросшего в Константинополе. В первой половине XI в. Византия вновь достигает территориального максимума, связанного с правителями из так называемой Македонской династии (867–1056), точнее, после присоединения болгарских территорий Василием II, экспансионистская политика которого к тому времени позволила захватить север Сирии и Месопотамии, а в планах стояло постепенное вторжение на Кавказ.
Система потеряла устойчивость, когда в Италию вторглись норманны, а в 1060–1070 гг. в Малой Азии появились турки-сельджуки. Если их натиск все же удалось сдержать благодаря военным и дипломатическим успехам Алексея I Комнина (1081–1118), то нашествие вооруженных паломников-крестоносцев, природа которого была совершенно непонятна византийцам, окончательно дестабилизировало империю. Всем известно, что участники Четвертого крестового похода неожиданно изменили направление своего пути и в апреле 1204 г. взяли Константинополь. Они составили документ под названием «Раздел Романии» (Partitio Romaniae), по которому ромеям оставалась лишь скудная часть прежних владений. Империя была разделена между латинянами, среди которых особая роль отводилась латинскому императору Константинополя и Венеции. Сложившаяся ситуация способствовала появлению новых греческих государств: в Эпире на Балканах, вокруг Трапезунда и Никеи в Малой Азии. В противоборстве с Эпирским и Болгарским царствами в Никее под управлением династии Ласкарисов (1204–1258) шла подготовка отвоевания европейских территорий и Константинополя. В 1261 г. Михаилу VIII (1258–1282), первому представителю последней византийской династии Палеологов (1258–1453), удалось взять город. Период с разрушения Латинской империи до окончательного падения Византийской в 1453 г. зачастую ассоциируется с новым витком территориальных потерь, однако в последнее время активно пересматривается историками. Переоценка также коснулась успехов турок-османов в Византии. Было бы странно не сказать о том, что они зачастую пользовались благоприятными обстоятельствами, созданными географическими особенностями подвластных Византии территорий.
Действительно, специфика окружающей среды не раз меняла политическую, экономическую и военную судьбу Византии. Страшная эпидемия так называемой Юстиниановой чумы 541–542 гг. ввела империю в глубокий демографический и санитарный кризис, из которого она выйдет в лучшем случае двумя веками позднее. Затем 120 морозных дней зимы 927–928 гг. ускорили экономические и социальные изменения, в результате которых крупные землевладельцы присвоили себе земли более мелких и слабых. Такой передел был невыгоден византийскому правительству, но приостановить его не удавалось. Другим постоянным природным фактором была вулканическая активность. Фракийское землетрясение 1354 г. уничтожило множество городов, среди которых Галлиполи на западной стороне Дарданелл. Турки-османы воспользовались этим, чтобы создать ряд плацдармов на европейском берегу — опорных точек для дальнейшего завоевания государства Палеологов. Ситуация усугублялась тем, что в середине XIV в. снова началась эпидемия чумы — «черной смерти», а также стали очевидны первые последствия ухудшения климата, вызванного началом Малого ледникового периода. Все это сыграло существенную роль в снижении экономической активности и внесло свой вклад в политическую нестабильность того времени.
Рассматривая политические практики вкупе с исключительным долгожительством империи, историки приходят к выводу, что природа императорской власти была одной из важнейших причин ее незыблемости. По-видимому, именно идеология обеспечивала прочную связь между империей и ее подданными, цементируя государство. Перемены в политическом режиме, в свою очередь, рассказывают о способности и желании меняться. На этом следует остановиться подробнее.
Читателю, знакомому с историей абсолютизма при Старом порядке, основанном на Божественном праве, политический режим византийской империи кажется вполне понятным. Государством управляет монарх, концентрирующий всю власть в своих руках и распределяющий исключительные права, единовластный правитель, стоящий выше любого другого человека, считающий себя наместником Бога на земле. Попутно отметим, что выбранная параллель не случайна: французские короли, в том числе Людовик XIV, нередко вдохновлялись византийским примером. Один лишь императорский титул, фигурирующий на многочисленных правительственных документах (официальная переписка с подданными и иностранцами, печати, наиболее торжественные акты канцелярии — грамоты-хрисовулы и т.д.), может многое рассказать об императорских притязаниях и понимании собственной власти. Вот что гласит официальная титулатура: «Император (basileus) верный (pistos) Богу во Христе (en Christô tô Theô) и самодержец ромеев (kai autokratôr Rhômaïôn)». Такая формулировка подчеркивает многие важные аспекты.
В первую очередь речь идет о том, что император получал свою власть от Бога, а Византийская империя была выборной монархией в том смысле, что правитель выбирался Богом. Мы вновь имеем дело с римским наследием, вспомним практику аккламаций — одобрительных или неодобрительных возгласов при вступлении магистратов в должность или по другим поводам. Аккламации придавали событиям законное основание. Они возглашались армией или ее представителями, народом и Сенатом, который существовал как в Древнем, так и в Новом Риме. Различные византийские источники донесли до нас свидетельства о торжественных аккламациях, но по официальной версии они могли лишь следовать Божественному выбору, который падал на того или иного человека. В середине XIV в. императора приветствовали по следующей формуле: «Пусть Бог дарует долгую жизнь Вашему могущественнейшему и святейшему величеству, избранному Богом, коронованному Богом и хранимому Богом на долгие лета». Таким образом, утверждалось, что император правит прежде всего по Божественному поручительству. Эта концепция развивалась со времени правления Константина в начале IV в. Его панегиристы, среди которых был известный Евсевий Кесарийский, развивали то, что сейчас назвали бы политической теологией. Император приравнивался к апостолам и правил земной империей, созданной по образу и подобию Царства Небесного. Идеологема была настолько убедительной, что просуществовала более 1000 лет, так же как и память о Константине, в конце концов канонизированном Церковью. Одиннадцать византийских правителей носили его имя, в том числе самый последний, Константин XI Драгаш, павший с оружием в руках в бою против турок-османов 29 мая 1453 г. Другой важной фигурой, по крайней мере в средний период (VII–XII вв.), для византийских императоров был царь Давид, ветхозаветный образец богоизбранного правителя.
Вместе с тем в официальной титулатуре глава империи назывался василевсом. Термин, в древности обозначавший царя, вновь обрел значимость в период эллинизации империи с VII в. Мы с полным правом переводим его как «император», но в титулатуре говорится также о прямой связи с ромеями. Таким образом подчеркивается преемственность империи, которую мы называем Византией, по отношению к Римскому миру. Титул сопоставляет ромеев под эгидой наместника Бога на земле с избранным народом, подчеркивая его отличие от неримлян, а точнее говоря, «варваров», хотя в это название не вкладывался уничижительный смысл. Прежде всего этот титул акцентирует внимание на уникальном характере императорской власти. В действительности василевсы нередко даровали императорский титул соседним правителям, претендовавшим на него, но с рядом ограничений и оговорок. Так произошло с Карлом Великим, который был провозглашен императором в 800 г.: после длительного периода напряженности в отношениях с Византией она в 812 г. признала за ним титул «императора франков» (basileus tôn Fraggôn), но отнюдь не римлян. История повторилась веком спустя, когда самый могущественный из болгарских царей раннего Средневековья Симеон по той же логике получил титул «императора болгар» (basileus tôn Bulgarôn). Титул также присваивался тем, кто был привлечен к исполнению императорских полномочий: как правило, речь идет об императорских сыновьях, нарекаемых соимператорами. Последняя часть императорского титула говорила о том, что во главе государства стоял самодержавный император (basileus autocratôr), как предполагалось, не отвечающий за свои дела ни перед кем, кроме Бога.
Учитывая все составляющие титула, становится очевидно, что власть императора считалась неограниченной и не имела себе равных на земле. Император в Византии являлся «живым и одушевленным законом» (nomos empsychos), что еще раз говорит о его могуществе. Об этом свидетельствуют и многие императорские законы, например «Василики», утвержденные в начале царствования Льва VI Мудрого (886–912). Императорское законотворчество занимало особое место, ставилось выше остальных законов, подчеркивало превосходство, отсылая к прямой связи между римскими правителями и законодательной деятельностью. Следует подчеркнуть, что это не давало василевсам права делать все, что им вздумается. Вне всякого сомнения, они должны были чтить «законы благочестия», о которых пишет некий автор XI в., иными словами, христианские заповеди и традиции, сложившиеся задолго до их прихода к власти. Связь императоров с Церковью имела особый характер, но не была лишена некоторой неопределенности. Будучи наместником Бога на земле, василевс имел достаточное могущество, чтобы назначать Константинопольского патриарха по своему выбору и отстранять его в случае надобности. Так, например, патриарх Герман был смещен в 730 г., когда император Лев III (717–741) обрушился на культ святых образов, начав так называемую иконоборческую политику. Иконоборчество было временно приостановлено в 787 г., а окончательно прекращено в 843 г. — оба раза по императорскому решению. Возобновление иконопочитания было торжественно отпраздновано 11 марта 843 г., и до сих пор поминается в восточных церквах в день Торжества православия. Тем не менее порой василевсы сталкивались с деятельными патриархами, не желавшими так просто признавать императорское верховенство (таким был в том числе знаменитый патриарх Фотий в IX в., один из образованнейших людей своего времени), но из этой схватки императоры всегда выходили победителями. К тому же, как мы уже видели, император претендовал на то, чтобы быть гарантом соблюдения основ христианского вероучения, в формулировании которых он участвовал в ходе Вселенских соборов. Император Лев III даже называл себя «императором и священником»! Такая своеобразная позиция императора по отношению к Церкви, поднимавшая его престиж благодаря тому, что он исполнял в каком-то смысле священнические или квазисвященнические функции, заставила некоторых исследователей говорить о византийском цезарепапизме, несмотря на то что этот термин появился много позже Средневековья и до сих пор остается весьма спорным.
Несмотря на всемогущество, которым был официально наделен император, его положение в империи зачастую оказывалось довольно шатким. Все дело в различии между идеей императорской власти (basileia) и ее конкретным носителем (basileus). Множество греческих текстов свидетельствуют о том, что империя считалась лучшим из возможных политических режимов, о чем, например, в XV в. пишет Георгий Гемист Плифон, ученый-неоплатоник, один из самых известных интеллектуалов своего времени, представитель культуры блистательного города Мистра на юге Пелопоннеса. С учетом унаследованной триады, о которой мы говорили выше, император наделялся рядом необходимых добродетелей, о чем ему постоянно напоминали его панегиристы. Он должен был отличаться самообладанием, быть мудрым и рассудительным, щедрым и милосердным, заботиться об общем благе (philanthrôpia), что в конце концов обеспечивало превосходство над политическими противниками. За невозможностью расширения византийских границ, император должен был по крайней мере сохранять существующие. Благодаря этим добродетелям и своей власти император обеспечивал в империи мир и порядок, так называемый taxis, — эта концепция была весьма важна для того времени. Напротив, под беспорядком (ataxia) понималась порочащая императора критика, которой его подвергали политические оппоненты и претенденты на императорский престол. Обратная сторона Божественной природы власти состояла в том, что сначала Господь поддерживает одного, потом меняет свое решение и останавливает свой выбор на другом… Нужно только, чтобы люди, приближенные к императору, умели читать Божественные знамения. Военные неудачи, эпидемии и природные катастрофы, будь то засуха, наводнение или землетрясение, нередко фигурируют в источниках именно в таком качестве.
Если свобода Божественного выбора была конструкцией скорее умозрительной, то постоянные споры вокруг императорского престола были реальностью политической жизни Византии. За ними следовали восстания и государственные перевороты, с которыми часто связывают византийский мир, что, несомненно, является преувеличением. Политические потрясения нередко сотрясали Византию, но не были постоянным явлением, и чаще всего они не приводили к захвату императорской власти. Восстания принимали две основные формы: дворцовых заговоров в самом Константинополе и военных мятежей, начинавшихся в той или иной провинции. Подобные политические авантюры дали возможность нескольким узурпаторам захватить трон и даже добиться на нем впечатляющих успехов. Можно вспомнить Никифора Фоку (963–969), узурпатора времен Македонской династии (867–1056), блестящего генерала, развившего свои успехи на военном поприще рядом побед над Аббасидами уже в бытность императором. Василий I (867–886), основатель Македонской династии, начинал свое восхождение таким же образом; Алексей I (1081–1118), прежде чем стать императором и основателем династии Комнинов, продержавшейся у власти больше века, также был победоносным генералом. Тем не менее те несколько примеров из числа самых впечатляющих, что мы привели, не должны скрывать общую тенденцию: лишь ничтожная доля претендентов на престол получала его в конечном счете. Стремление к верховной власти было рискованным предприятием и могло привести к непоправимым последствиям. Признанный виновным в оскорблении величества (по-гречески это преступление называлось kathosiôsis, что означает «посягательство на святыню») несчастный самозванец приговаривался к суровому физическому наказанию, как правило ослеплению. Кроме того, неудачная попытка захвата власти могла повлечь за собой конфискацию имущества семьи, родственников и союзников.
Поддержка союзников и доверенных лиц играла очень важную роль, и тщательный анализ тысячелетней истории Византии помог выявить, какие из аристократических родов были особенно склонны к участию в заговорах. Чтобы захватить власть, мятежникам было необходимо войти в Константинополь и установить контроль над городом, начиная с императорского дворца. К этому стремилось большинство узурпаторов, что говорит о неразрывных связях между правителем и городом. Перифразы называющие Константинополь «Градом государевым» или «Царьградом», несут двойной смысл. С одной стороны, они отражают имперские притязания на мировое господство, а с другой — указывают на легитимность василевса, связанную с его присутствием и политическим признанием в городе. Наконец, эти перифразы подводят к мысли о том, что империя будет существовать до тех пор, пока ее столица находится в руках императора ромеев. На примере этой идеи можно еще раз подчеркнуть, что не на бескрайних территориях зиждилось имперское господство, но на мощной идеологии, обеспечивавшей преданность императорской власти.
В противовес волюнтаризму Божественного выбора и вытекающим из него беспорядкам в Византии постепенно развивался династический принцип наследования. Передача власти внутри одного семейства была залогом стабильности в государстве. Подобные перемены всегда осуществлялись де-факто, а не де-юре: нет ни одного официального документа, который определял бы порядок наследования, потому как его наличие противоречило бы установке на то, что все совершается по воле Божией. Историки выделяют несколько династий, которым удалось удержать трон в течение продолжительного периода. Среди них можно назвать Ираклийскую династию (610–695), Исаврийскую (717–802), Македонскую (867–1056), династию Комнинов (1081–1185) и Палеологов (1258–1453). Их основатели были узурпаторами, которым в отличие от многих других удалось передать власть сыну. Достичь этого можно было разными способами.
Для начала следовало как можно раньше обозначить причастность сына или сыновей к императорской власти. В 720 г. Лев III короновал своего сына, будущего Константина V (741–775), спустя три года после своего пришествия к власти, когда наследнику было всего два года. Василий I поступил таким же образом, а когда его старший сын скончался в юном возрасте, возвел в императорское достоинство двух других сыновей, будущих Льва VI (886–912) и Александра (912–913). К тому же наследование по праву первородства насаждалось путем изображения императоров на монетах. Самодержавный василевс более не изображался в одиночку, но рядом со своим сыном-соправителем, а при Исаврийской династии — в окружении почивших предков! Во времена Македонской династии официальные изображения правителей (на изделиях из слоновой кости, миниатюрах, мозаиках и т.д.) стали еще сильнее акцентировать внимание на династических связях. Образ царя-воина сменяется образом застывшего в торжественной позе императора, принимающего благословение Господа. Зачастую он изображался вместе с императрицей, что подтверждало Божественное право их совместных детей наследовать престол. Тогда же появился эпитет «багрянородный», обозначавший ребенка императорской фамилии, рожденного в Багряном (Порфирном) зале Большого дворца в Константинополе. Этот эпитет и факт такого рождения подчеркивали законность его правления в будущем, позволяя династии оставаться у власти. Итак, этот факт — рождение из чрева матери-императрицы в стенах императорского дворца — обеспечивал легитимность наследника, позволяющую ему в будущем занять трон.
По-видимому, идея династической легитимности уже в достаточной степени прижилась, чтобы захватившие власть узурпаторы, по определению не имевшие никакого отношения к правящей фамилии, начали пытаться всеми силами связать свой род с ней посредством брака или усыновления. Тем самым они должны были продемонстрировать свое уважение к прежней династии. Так поступали Роман I Лакапин (920–944), Никифор Фока и Иоанн Цимисхий. По такой же логике во второй трети XI в. Зоя и Феодора из Македонской династии, дочери императора Константина VIII, пять раз передавали династическое право на престол людям, изначально не связанным с их семьей. Вместе с постепенным угасанием этой династии империя входила в период беспорядков. Множились попытки государственного переворота. Историки насчитывают около 40 восстаний в период 1028–1081 гг., когда Алексей I Комнин наконец утвердил на троне новую династию. Члены его рода занимали высшие посты и получали почетные звания. С того момента «империя действительно стала ассоциироваться с определенной “семьей” и правопреемством, основанным на кровном родстве». Вплоть до окончательного падения Константинополя в 1453 г. императоры трех последних правящих домов (Ангелы, Ласкарисы и Палеологи) подчеркивали свою связь с родом Комнинов.
Все это свидетельствует о том, что империя менялась вопреки своим идеологическим установкам, хотя и не отвергая их полностью, и таким образом умудрялась сохранять определенный баланс. Способность приспосабливаться, без сомнения, является одной из отличительных черт Византийской империи на протяжении всей ее тысячелетней истории, что говорит о мудрости ее правителей. Рассмотрим это на примере армии. Во время «кризиса VII в.» из-за столкновений со своими воинственными соседями армия была реорганизована таким образом, что повысилась роль региональных отрядов, сформированных из крестьян, которых можно было мобилизовать в любой момент. Они защищали империю более двух веков, но со временем возросло значение регулярных войск (тагматы), составляющих ядро армии. В X в. под командованием блестящих генералов, многие из которых, как мы уже говорили, в дальнейшем становились императорами, тагмата подготовила почву для отвоеваний значительных территорий в следующем веке. Воины из тагматы, которых было легче мобилизовать и которым больше платили, играли в этом все более важную роль. Многие из них были наемниками иностранного происхождения, поступившими на службу к императору с целью обогащения и в надежде войти в привилегированный круг аристократов. В начале 70-х гг. XI в. нормандский наемник Руссель де Байоль так преуспел в военной службе, что даже претендовал на императорский титул! Византия была морской империей, поэтому приспосабливаться приходилось и на море. Роль флота, состоящего из быстрых кораблей, оснащенных знаменитым греческим огнем (горючей жидкостью, которую выплескивали в море, чтобы поджечь вражеские суда), порой была решающей для спасения империи от многочисленных врагов, к которым смело можно добавить пиратов, постоянно бороздивших Средиземное море.
Поговорив о войнах, перенесемся обратно в императорский дворец в Константинополе. Присущие ему роскошь и помпезность обычно приходят на ум при одном лишь упоминании Византии. Однако историку хорошо известно, что называемый Большим дворцом комплекс включал в себя множество зданий в южной оконечности города, первое из которых было построено при Константине. По разным причинам Комнины оставили их в XII в. и перебрались во Влахернский дворец на севере столицы. Соблюдение порядка (taxis) и некоторая роскошь характеризовали придворный церемониал и на новом месте. О многих его элементах середины X в. мы узнаем из дошедшей до наших дней «Книги церемоний», объемного свода правил придворного этикета при императорском дворе. Описанные в ней ритуалы и жесты отражают государственную идеологию. Так, например, василевсы хранят молчание, в то время как вошедшие гости падают ниц, по крайней мере при первой встрече. Об этом также свидетельствуют некоторые иностранные послы. Их присутствие напоминает нам о том, насколько активную дипломатическую политику вела Византия, всегда предпочитавшая ее военным столкновениям. Когда традиционные методы убеждения (деньги, дары, титулы и т.д.) заканчивались, приходилось идти на другие уловки, прибегая к брачным союзам для укрепления отношений с придворными или использовать союз с Римской церковью в качестве козыря в переговорах с Западом.
Порой изменения были не такими заметными, но оттого не менее важными. Например, позднеримский ритуал поднятия императора на щите не использовался после императора Ираклия (610–641), но возродился в XIII в., утратив, однако, свое военное содержание. Возложение венца на голову нового императора патриархом в храме Святой Софии вслед за торжественным возглашением обрело новый смысл после того, как в XIII в. была введена практика помазания святым елеем (myron). Коронование превратилось в священнодействие, в котором Церковь играла все большую роль. Производя акт миропомазания, патриарх разрывал прямую связь между императором и Богом. В такой перемене можно усмотреть западное влияние, учитывая, что латиняне в тот момент господствовали в Константинополе. Обобщая, следует отметить, что западные королевства все больше вдохновлялись имперской моделью византийского образца, а империя ромеев, напротив, приобретала черты королевства. Императорская власть со временем определенно теряла сакральные черты. Несомненно, это компенсировалось введением династического преемства, о котором мы уже говорили, что напоминало статус королевской власти на Западе, в том числе во Франции, где правитель считался «императором в своем королевстве».
Были и другие признаки произошедших изменений. Поскольку Византия желала видеть себя подобной целому миру, описания ее территорий и границ редко встречаются в византийских источниках. Опираясь на административный аппарат, император мудро правил, пребывая в своем дворце под защитой крепостных стен Константинополя. Однако со временем василевсы выходят из роскошных дворцов и начинают все больше перемещаться по империи, посещая свои земли, бывая даже на границах, как это происходило при Комнинах в XII в. В «Книге церемоний», составленной по воле императора Константина VI Багрянородного (944–959) и представляющей собой трактат по внешней политике, можно найти подробные описания соседей империи и того, как с ними следовало уживаться, что еще раз свидетельствует о том, что византийские правители руководствовались принципами «реальной политики» (Realpolitik). Четкое установление границ снижало напряженность, определяя пределы внутреннего и внешнего мира в империи, но в то же время означало отречение от универсалистской идеологии, которая так никогда и не была открыто провозглашена. Для того чтобы прийти к взвешенному взгляду на эту империю, стоит рассматривать Византию как государство, в основу которого был положен имперский экуменизм, но по факту оказавшееся зажатым в собственных границах: власть претендовала на абсолютное господство над всем множеством народов, населявших империю, но не могла выйти за пределы своей территории. Таким образом, почти незаметно, но неуклонно мы переходим от идеи «императора мира» (unus imperator in orbe), к концепции «императора в своем мире» (imperator in orbe suo).
Поиск компромиссов, способность к изменению и адаптации, прагматизм в лавировании между идеологией и реальностью — все это, по всей видимости, было присуще Византийской державе. Важно также подчеркнуть особую роль всегда твердого и основательного управления империей (институционального, налогового, военного и т.д.). Идея о незыблемости императорской власти во многом искажена постоянным повторением идеологических постулатов. Стоит несколько дистанцироваться от нее, отдавая должное ее объединяющей роли. Нет ничего удивительного в том, что Византия находила подражателей, а многие правители, в частности в Западной Европе, вдохновлялись имперской моделью и заимствовали ее. Византийская империя подавала пример для подражания не только в политическом, но также в культурном, интеллектуальном и художественном отношении, что создавало благоприятный образ Византии в кругу соседей, в том числе латинян. Но известно, что однажды восхищение может превратиться в зависть, а затем в ненависть, что в итоге и привело к трагедии 1204 г., остающейся синонимом разрыва между православными и католиками по сей день. Нельзя забывать о Восточной Европе и славянском мире, которые и сейчас связывают себя с Византией, почитают ее за колыбель православия, а себя — за его хранителей.
Византия заслуживает внимания не только ученых или любителей истории, но и широкого круга читателей, так как демонстрирует политический пример, достойный размышления и изучения. Как сказал один выдающийся византолог, «Византия являет собой иной способ существования и иной способ быть европейцем». А как же исламский мир? Византия была его зеркальным отражением в эпоху Средневековья. Имея общую с ним границу с VII в. до середины XV в., Византия нашла множество способов для изучения государств и культур, причислявших себя к исламскому миру. Османская империя, пришедшая на смену Византии в 1453 г., унаследовала множество ее политических концепций. Взяв Константинополь, Мехмед II велел отчеканить золотую медаль, надпись на которой провозглашает его императором греков и турок. Столица сохраняла свое название вплоть до 1930 г., когда ее переименовали в Стамбул (название греческого происхождения!). Было бы неплохо изучить и постараться понять особенности перехода империй в национальные государства в балканском мире, так как этот процесс неочевиден. Несомненно, что причина этого кроется в византийском наследии, которое играет важную роль даже после гибели империи, и уроки Византии — это то, что нам следует усвоить сегодня, на заре нового тысячелетия, после ряда кровавых переделов Юго-Восточной Европы.
Таким образом, понятно, что 1453 г. стал роковым для государства, но это вовсе не означало гибель самой византийской цивилизации. Образ жизни, повседневные практики и менталитет жителей Восточной Европы во многом завязаны на византийское прошлое. Тем не менее само название «Византия» все еще окутано некой тайной, подчинено мифу, отчасти созданному ею самой. По сравнению с королевством в империи гораздо больше воображаемого. В некотором роде Византия до сих пор расплачивается за это.
AHRWEILER, Hélène, Byzance et la mer. La marine de guerre, la politique et les institutions maritimes de Byzance aux VIIe–XVe siècles, Paris, PUF, 1966.
AUZÉPY, Marie-France (dir.), Byzance en Europe, Saint-Denis, Presses universitaires de Vincennes, 2003.
CHEYNET, Jean-Claude, Pouvoir et contestation à Byzance, 963–1210, Paris, Publications de la Sorbonne, 1990.
DAGRON, Gilbert, Empereur et prêtre. Recherches sur le «césaropapisme» byzantin, Paris, Gallimard, 1996.
—, «Oublier Byzance. Éclipses et retours de Byzance dans la conscience européenne», dans Praktika tès Akademias Athènôn, 82, 2007, pp. 135–158.
—, Idées byzantines, Paris, Associations des amis du Centre d’histoire et civilisation de Byzance, 2012, 2 vol.
DELOUIS, Olivier, COUDERC, Anne, et GOURAN, Petre (éd.), Héritages de Byzance en Europe du Sud-Est aux époques modernes et contemporaines, Athènes, École française d’Athènes, 2013.
DROCOURT, Nicolas, Diplomatie sur le Bosphore. Les ambassadeurs étrangers dans l’Empire byzantin des années 640 à 1204, Louvain, Peeters, 2015.
DUCELLIER, Alain, Chrétiens d’Orient et Islam au Moyen Âge (VIIe–XVe siècle), Paris, Armand Colin, 1996.
—, «Le fantôme des empires. La longue durée politique dans les Balkans», Le Débat, 107, 1999, pp. 69–96.
ESTANGÜI GÓMEZ, Raul, Byzance face aux Ottomans. Exercice du pouvoir et contrôle du territoire sous les derniers Paléologues (milieu XIVe — milieu XVe siècle), Paris, Publications de la Sorbonne, 2014.
GOUGUENHEIM, Sylvain, La Gloire des Grecs. Sur certains apports culturels de Byzance à l’Europe romane (Xe — début du XIIIe siècle), Paris, Cerf, 2017.
KAPLAN, Michel, Pourquoi Byzance? Un empire de onze siècles, Paris, Gallimard, 2016.
MALAMUT, Élisabeth, Alexis Ier Comnène, Paris, Ellipses, 2007.
MORRISSON, Cécile, et LAIOU, Angeliki (dir.), Le Monde byzantin, t. 3: L’Empire grec et ses voisins, XIIIe–XVe siècle, Paris, PUF, 2011.