Империя Каролингов: возрождение Рима?
Каролингская империя появилась в 800 г., когда папа Лев III короновал Карла Великого в Риме. Ее возникновение стало логичным продолжением политики его деда Карла Мартелла и отца Пипина, пришедших к власти на закате меровингской эпохи. Пипин получал королевский венец дважды — в 751 и 754 гг.; в 768 г. ему наследовал Карл. Он укрепил власть, полученную в наследство от отца, и начал проводить активную захватническую политику, вскоре подчинив Баварию и Саксонию. На севере Италии он увенчал себя «железной короной» лангобардских королей, тем не менее не присоединяя их земли к территориям франков, захватил герцогство Сполето, а на юге полуострова обложил данью княжество Беневенто. По сути Карл управлял империей еще до того, как получил соответствующий титул. В 814 г. он скончался, а власть перешла к его сыну Людовику Благочестивому. Людовик столкнулся с враждебностью собственных сыновей: после череды восстаний и войн в 843 г. по Верденскому договору империя была поделена между ними на три части (Карл Лысый получил Западно-Франкское королевство, Людовик Немецкий — Восточно-Франкское, а Лотарь — Лотарингию). Раздел не означал распада империи: императорский титул перешел к Лотарю, контролировавшему две столицы — Ахен и Рим. Однако новые кризисы и междоусобицы вскоре уничтожили империю. После смерти Карла Толстого в 888 г. каждое королевство пошло по своему собственному пути.
Существовала ли когда-нибудь Каролингская империя? «Да», — скажут школьники, знающие, что Карл Великий стал императором в 800 г. «Нет», — отвечают медиевисты со времен Генриха фон Фихтенау. Со свойственным для австрийских интеллектуалов послевоенной эпохи пессимизмом он рассказывал о том, что империя была мифом, идеологическим построением, направленным на то, чтобы соединить Церковь и каролингскую власть, подкрепить политическое господство второй универсализмом первой. Империя, писал Фихтенау, была выдумкой ученых на службе у власти, сделавших ее ключевым звеном пропагандистского дискурса. Под прикрытием слов о мире, справедливости и всеобщем спасении продвигалась идея необходимости автократического и империалистического правления. В этих словах немецкого историка чувствуется горькое разочарование человека, поверившего в идеи рейха, который в результате обернулся кошмаром. Сразу следует пояснить, что интеллектуалы эпохи Каролингов действительно верили в «империю» и старались ее упрочить. Они понимали под ней форму правления, при которой люди могли познать истинного Бога и войти в Его церковь. Конечно, империя всего лишь идея, но защищавшие ее не были убежденными пособниками деспотической власти. Они грезили об империи как о земном воплощении Божественного предназначения. Лучшее определение «Каролингской империи» в таком ключе дал диакон Флор Лионский, хотя неверное толкование его текста до сих пор весьма распространено. Его «Жалоба о разделении империи, последовавшем за смертью Людовика Благочестивого» (Analecta vetera sous le titre Déploration sur la division de l’empire qui a suivi lamort de Louis le Pieux), была опубликована в новом издании «Vetera Analecta» Жана Мабильона в 1723 г. С тех пор считается, что Флор сетовал о распаде империи, произошедшем в 843 г. в Вердене. Однако стихи в Средние века не имели названий, и поэма Флора не была исключением. Поэт был бы очень удивлен, узнав, что империю можно разделить, потому что неустанно повторял обратное. Для начала нужно договориться о терминах: imperium — это неоспоримая власть правителя, позволяющая ему управлять королевством или королевствами. По мнению авторитетных латинистов, это слово используется не для обозначения империи или территории, большей чем королевство, и не для того, чтобы провести различия между императорской или королевской властью. Вспоминая о короле Нортумбрии Освиу (ум. 670), Алкуин пишет о том, что «он вершил власть (imperium) 28 лет… и передал корону своему сыну Эгфриту». Нет сомнения в том, что Освиу никогда не был императором! Внимательное прочтение поэмы Флора Лионского позволяет прояснить это понятие во всей его сложности. Речь идет не об одном человеке и не о династии, но о народе, возведенном Господом в достоинство империи:
Горы и холмы… плачьте о франкском народе, вознесенном Христовой милостью до имперских высот, а ныне падшем в прах… В одно время он потерял и титул императора, и его достоинство, а некогда единое королевство пошло тремя путями. Впредь уже нельзя говорить об императоре, королек сменил короля, частица заменила целое.
Картина оказывается неверной, если воспринимать этот текст буквально. Лотарь, сын Людовика Благочестивого, носил императорский титул до своей смерти в 855 г., затем титул перешел к его старшему сыну Людовику II Итальянскому (ум. 875) и т.д. Флор на самом деле клеймит разрыв между идеей об избранном народе, призванном ко всеобщему господству и ведущем мир к согласию с Господом, и властью людей, впавших в мелочные усобицы. После 843 г. существовали как империя, так и император, но настоящего imperium уже не было.
Развенчание идеи империи, предпринятое Фихтенау, не было единодушно воспринято во Франции, где иной имперский опыт — наполеоновский и колониальный — наряду с традиционной снисходительностью к великим личностям и дальновидным правителям не позволил запятнать репутацию Карла Великого. В то время когда Фихтенау разъяснял, почему имперская идея по сути своей была ошибочна, Альфан доказывал читателям Флора, что речь идет лишь об одной-единственной неудаче и наследников Карла Великого и Людовика Благочестивого можно обвинять только в том, что им не удалось достичь идеала христианского правления, а не в самом стремлении к нему. Преимущество версии Фихтенау состоит в том, что она позволяет прояснить ряд хронологических проблем: Каролингская империя появилась в церковном дискурсе задолго до коронации Карла Великого и продолжала существовать даже после смерти Карла III Толстого (888), потому как жизнь идей длиннее их преходящих воплощений. По версии же Альфана, империя Каролингов пришла в упадок уже в 828–835 гг. Кризис правления Людовика Благочестивого вышел за рамки сугубо политического и экономического противостояния отца со своими сыновьями — Лотарем, Пипином и Людовиком, но в 820-е гг. проявился также во все более частой критике со стороны епископов, не принимавших возможность соединения Церкви и светской власти. В частности, изобличение «секуляризаций» церковных земель, проводимых Карлом Мартеллом, строилось на стремлении к размежеванию, при котором правитель обеспечивал бы безопасность Земного Царства, а Церкви оставлял заботу о его спасении. По меньшей мере нужно признать провал Respublica Christiana, а может, даже подвергнуть сомнению само понятие «империи», как это делал Фихтенау. Таким образом, Майке де Йонг права, когда с юмором говорит о Каролингской империи, предстающей в описаниях медиевистов в вечном упадке, причем пришедшей в него задолго до своего появления. Эту историю неотвратимого заката рассказали уже тысячу раз. К власти приходило все больше и больше слабых, а порой даже больных правителей, пока, наконец, Карл Толстый, слабый и, возможно, склонный к припадкам, не умер в результате неудачной трепанации черепа.
Мы привыкли описывать империю Каролингов в философских, теологических, моральных и даже медицинских терминах, в результате чего создается картина неизбежного упадка. Для того чтобы сменить ракурс, попробуем обратиться к интереснейшей модели Ибн Халдуна. В 2014 г. Габриель Мартинес-Гро показал, что этот историк и философ XIV–XV вв. предложил метод исторического анализа империй, который целесообразно использовать не только в отношении исламского мира. Как утверждает автор, применяя объяснительную модель Ибн Халдуна к государству Каролингов, мы можем лучше понять не только реальное устройство империи, но и ее своеобразие, потому что «история Европы по сути своей не укладывается в его теорию», утверждает автор. Остается понять, в чем состоят эти различия! Теория Ибн Халдуна в своей основной логике не так уж плохо описывает Каролингскую империю. Предполагается, что империю создают военные элиты захватчиков. Таковыми и были франки, отправившееся с Карлом Мартеллом завоевывать Фризию, что ярко описано в «Книге истории франков» (Liber historiae Francorum) начала VIII в. Опираясь на военную мощь, они обложили налогом подчиненные народы, но если Меровинги предпочитали дань, получая коров из Саксонии, свиней из Тюрингии и золото от лангобардов, то империя Каролингов пошла путем налогового планирования, учета земель и переписи людей на службе у графов. Несмотря на то что большинство фискальных документов Каролингской империи было утеряно, не следует считать, что система налогообложения была произвольной. Надо всего лишь поискать в других источниках, например в протоколах конфликтов, чтобы понять, что за завоеванием земель сразу следовало строгое распределение налоговых поступлений.
После завоеваний наступает фаза восстановления порядка, ее характеризует появление единой судебной системы вместо местных судов, гарантом которой выступает государство. Оно воплощает идею абсолютной справедливости и обладает монополией на законное насилие. Именно это и происходило при Карле Великом между всеобщим собранием 802 г. и созванными для реформ соборами 813 г. В каждом новом капитулярии император говорил о правосудии для всех, гарантированном, с одной стороны, всеведущим государем, а с другой — письменными нормами.
С меровингских времен епископы и графы во франкских королевствах были проводниками общественного правосудия. Вместе с посланниками императора (missi), его представителями в конкретных судебных округах, они ведали судом совершенно иной природы. Имперское правосудие позаимствовало у Церкви территориально-административное деление, исполнителей и легитимность для того, чтобы противопоставить себя судам местных властей и приравнять к суду Божьему, доступному каждому и по определению справедливому (ведь Бог ни для кого не делает исключений!). Именно в это время в Каролингской империи исчезает воинская повинность для всякого свободного человека, что Ибн Халдун назвал бы демилитаризацией. В германских обществах личная свобода выражалась в праве на участие в политических собраниях, где на основе обычаев выносились приговоры и принимались общественно полезные решения. Кроме того, свободный человек участвовал в военных походах данного сообщества и получал прибыль от трофеев и пленников, за которых он мог потребовать выкуп или перепродать их в качестве рабов. К 808 г. эта система была отменена: закон отныне выделял среди франков земледельческое большинство, которое могло не воевать, но обязано было вносить свой вклад в вооружение и снабжение сражающегося меньшинства, предопределенного к этой роли владением богатыми наделами. То есть, согласно Ибн Халдуну, мы имеем основание говорить о разоружении населения. Основное различие с исламским подходом было в том, что защита империи не препоручалась наемникам, обособленным от основного политического сообщества. Профессиональные воины, награждаемые земельными наделами с налоговыми льготами или церковными бенефициями, являлись в то же время социальными и политическими элитами империи Каролингов, а не маргиналами. Передача военных функций сторонним лицам началась в 850-е гг., когда Каролинги обратились за помощью к скандинавским воинам. Но если в исламском мире подобная практика была повсеместной, то франки, смотревшие с подозрением на наемников, обращались к ним лишь в редких случаях.
Третья и последняя фаза истории империй, согласно Ибн Халдуну, наступает, когда население настолько разоружается, что отдаленные регионы остаются беззащитными перед лицом военной угрозы, исходящей, прежде всего, от самих наемников, а потом уже от внешних захватчиков. Не нужно далеко ходить за примером: вспомним историю нормандских вторжений, ослабивших Карла Лысого и подорвавших доверие к Карлу III Толстому. Тем не менее, в отличие от исламских империй, государство Каролингов не пало под военным натиском вследствие жесткого кризиса или узурпации власти: скандинавы интегрировались в имперскую, а затем в королевскую систему, приняв их социальные нормы и политические практики. Нормандия, появившаяся при Карле Простоватом, не претендовала на то, чтобы быть независимым королевством, и не оспаривала каролингскую власть. Императорский титул перестал использоваться после 888 г., однако управление по имперскому образцу сохранялось в землях Западно-Франкского королевства.
Таким образом, модель Ибн Халдуна вполне убедительна для того, чтобы проследить основные ритмы империи: завоевание элитами и обложение налогом; разоружение, проведенное за счет передачи государству монополии на отправление правосудия и применение силы; новая волна насилия и появление центробежных сил. В то же время эта модель заставляет нас обратить внимание на то, что в корне отличало империю Каролингов от исламского мира. Недостаточная урбанизация препятствовала развитию поляризованного социально-экономического пространства, которое способствовало бы концентрации богатств империи в одной или нескольких столицах. Конечно, императоры знали, как организовать поставки в свои дворцы. Торговцы, привозившие ко двору ценные вещи, меха и одежды, необходимые для того, чтобы обеспечивать верность крупных чиновников и вассалов, съезжавшихся на всеобщие собрания, наделялись привилегиями. Известно, что Аахен должен был стать северной Равенной, но город сжался до размеров церкви и дворца, его едва ли можно было назвать крупным поселком, — экономическая жизнь не вращалась вокруг огромных городов-рынков. Сбор налогов, существовавший в Каролингской империи в форме поземельной ренты, приближал крупных собственников к центральной власти за счет ежегодных даров, но при этом отсутствовала эксплуатация сельских окраин городскими центрами. Поэтому империю Каролингов сложно описывать в терминах центра и периферии или говорить о том, что окраины скорее, чем центр, склонялись к автономии. Речь идет исключительно о замысле властей: империю придумали, воплотили в жизнь и подвергали критике элиты, происходившие из ядра этого государства. Развитие этого замысла в какой-то степени зависело от изменений, происходящих в рядах элит со времен Карла Великого до правления Людовика Благочестивого (816–840).
Эпоха Карла Великого оставила ряд самых невероятных определений того, что такое «империя», некоторые из них мы находим в письмах Алкуина. Ученый рассказывал, как по просьбе Карла во время публичной дискуссии отвечал на еретические высказывания Феликса Уржельского. Закончив перебирать свои аргументы, он предоставил императору решать, насколько они правильны с точки зрения веры и следует ли их распространять. Вот что он пишет в заключении:
Пусть Ваша священная воля и могущество, что Вы держите от Бога, защищает всюду апостольскую католическую веру; подобно тому как Вы храбро расширяете границы христианской империи силой оружия, посвятите себя защите и распространению апостольской веры с помощью Того, кто повелевает всеми царствами на земле… Пусть Всемогущий Господь в Своей бесконечной милости, дабы прославить и защитить Свою Святую Церковь и установить мир и процветание в христианской империи, преумножит, защитит и сохранит Ваше царственное могущество и славу!
Из этого определения, появившегося меньше чем через год после рождественской коронации Карла Великого 25 декабря 800 г., следует, что роль императора состояла в том, чтобы силой оружия распространять истинную веру, а предназначение его империи, определяемой словом «христианская», — в том, чтобы стать синонимом Вселенской церкви. Таким образом, согласно Алкуину, император одновременно олицетворял военную силу и вероучительную догму. Франкское духовенство, посчитавшее претензии Каролингов чрезмерными, несколько позднее распространило иную версию разделения обязанностей между императором и Церковью, известную как «Константинов дар». Эта смиренная автобиографическая исповедь императора Константина якобы относилась к IV в., но на самом деле появилась в конце VIII в. В ней Константин признает, что своим здравием и спасением обязан папе Сильвестру, а знаки императорского достоинства (венец, пурпурная мантия и дворец), как и сама Западная империя, навечно принадлежат преемникам святого Петра:
Мы сочли надлежащим, — говорит Константин, — перенести нашу империю и царственную власть в восточные области, и в прекрасном месте, в провинции Византия, выстроить город, нареченный нашим именем, и воздвигнуть там [в Константинополе] нашу империю. Ведь несправедливо, чтобы в месте [в Риме], где император небесный поместил верховную власть священнослужителей и поставил главу христианской религии, земной император имел бы свою власть.
Остановимся на историческом контексте, в котором появился этот любопытный памятник. Изучение рукописной традиции показывает, что в IX в. он был гораздо больше востребован среди франкских клириков-реформаторов, нежели среди представителей Римской церкви. К тому же в 830-е гг. эти реформаторы сочинили и распространили «Лжеисидоровы декреталии». Им казалось, что императорская власть сошла с верного пути, поэтому они делали ставку на власть епископскую и легитимизацию ее независимости от светской.
Сторонники алкуиновского определения империи и приверженцы ограничения императорских прерогатив не были в равном положении. Позиция Алкуина была скорее исключением, вытекающим из специфики правления Карла Великого, а недоверие имперскому абсолютизму было нормой, издавна закрепившейся на Западе. На примере «Константинова дара» видно, что трактовка образа Константина определяла саму сущность императорской власти. Со времен Евсевия Кесарийского он служил образцом законной политической деятельности христианского правителя. Писались и переписывались противоречивые биографии Константина, и некоторые из них представляли далеко не идеализированный образ императора у Мульвиева моста. Так, в «Хронике» Иеронима, продолжении «Церковной истории» Евсевия, говорится, что в конце своей жизни Константин принял крещение от епископа-еретика, а значит, «почил приверженцем арианства, из-за чего с того самого момента и вплоть до сегодняшнего дня происходили разграбления церквей [арианами, получившими их от католиков] и распри во всей земле». Эта история прочно укоренилась в западной традиции, а в эпоху Карла Великого стала источником вдохновения для недовольных испанских епископов. В 780–790 гг. Элипанд, епископ Толедский, развил учение о Троице таким образом, что в конце концов был обвинен епископами Франкского королевства в адопцианской ереси. Элипанд отвечал на критику Алкуина предостережением, адресованным Карлу Великому: «Будьте настороже, чтобы не сделаться новым Арием этого императора Константина, которого святой Сильвестр [папа] обратил в христианство, но которого Арий и женщина [сестра Константина] сделали еретиком. Святой Исидор [Севильский] говорит о нем: ”Увы, он хорошо начинал, но плохо кончил”. Его ошибка запятнала своим ядом не только [визи] готское королевство [в Испании], но также Ливию, Восток и Запад… Не делайте с прославленным государем Карлом того, что Арий сделал с Константином, и в чем он будет раскаиваться до конца времен».
Не вызывает сомнения, что образ Константина вовсе не был бесспорным примером, обосновывающим легитимность вмешательства императорской власти в дела Церкви. Напротив, то, что император высказывался по поводу основных принципов вероучения, по мнению многих, напрямую вело к умножению ереси. Даже если не принимать во внимание полемические источники, в которых противоборствующие позиции представлены в весьма жесткой форме, то можно увидеть, что казус Константина не доказывал равенства императора и епископов в делах Церкви. Например, Руфин Аквилейский пишет, что нужно отдать Константину должное за то, что с епископами он вел себя не совсем как император:
После того как слава церквей возросла перед Богом и людьми благодаря своему чистосердечию, а на земле возник образ жизни небесной, благочестивый правитель Константин возликовал, и, каждый день совершенствуясь в вере и благочестии, он преисполнился невыразимой радостью от роста храмов. Он считал, что оказывает епископам Божиим недостаточно уважения, полагая себя равным им, но ставил их очень высоко над собой и почитал их как образ Божественного присутствия, а посему воспринимался ими как отец, а не как император.
В отличие от Константина из сочинений Евсевия Кесарийского, Запад придумал для себя императора, не чуждого ошибок и исполненного почтения к епископам, что позволило установить норму, ограничивающую распространение имперской идеологии времен Карла Великого. Рассказывая о своих деяниях в «Папской книге» (Liber pontificalis), римские понтифики с благоговением вспоминают святость Сильвестра, «сначала спасавшегося в ссылке от преследования, а затем крестившего Константина, исцеленного Господом от проказы». Вполне понятно, почему при Людовике Благочестивом вместо Константина начинают ссылаться на императора Феодосия (ум. 395) как на эталон имперской власти. Феодосий, вернувшийся к Никейскому Символу веры после долгих споров при преемниках Константина в IV в., представляется идеалом христианского правителя, о чем свидетельствует «Трехчастная история», вновь обретшая актуальность при Каролингах. Еще важнее, что дистанция по отношению к императорской власти выдерживается не только в источниках папского происхождения или в историях, связанных с античными императорами, — подобная риторика используется по отношению к более современным восточным императорам, например в небольшой «Хронике» Беды Достопочтенного. В этом тексте, ставшем на Западе с VIII в. учебником истории и церковным календарем, зачастую описывается, как императоры впадали в заблуждение и преследовали римских епископов — мучеников за веру:
Итак, Константин, обманутый Павлом [патриархом Константинопольским], как его дед Ираклий — Сергием, епископом сего царственного града, создал Символ, противоречащий католической вере… Поэтому папа Мартин, созвав в Риме собор 105 епископов, осудил и предал анафеме названных еретиков Кира, Сергия, Пирра и Павла. Император повелел экзарху Феодору схватить папу Мартина в Константиновой церкви [Латеранская базилика] и привезти его в Константинополь. Вслед за тем он был выслан в Херсонес и окончил там жизнь.
Понятно, что Запад не отрицал того, что император всевластен, однако полагал при этом, что он предрасположен к заблуждениям и злоупотреблению своей властью. Кроме того, Рим питал скрытое недоверие к сильной императорской власти на Востоке.
Таким образом, в среде историков кочует неверное представление о том, что империя есть нечто замысловатое, по природе своей клерикальное и римское, вплоть до утверждения, что Церковь использовала Карла Великого в своих целях. Церковникам, содействовавшим становлению Карла Великого в качестве императора, с большим трудом удалось найти альтернативу западной модели императорской власти. Они пытались возродить политическое и законодательное господство римского образца. Именно этим занималась франкская историография VIII–IX вв. Так, например, в хрониках «Анналы Королевства франков» (Annales royales des Francs) территориальная экспансия оправдывается этническим превосходством довольно неопределенного характера: «франками» называются те, кто всюду распространяет свою власть под началом Каролингов. Империя существовала до того, как появилась имперская идея. Карл Великий аккумулировал в своих руках сложный конгломерат из нескольких королевств, для управления которым, как показал Генри Майер-Хартинг, нужно было восстановить римскую законодательную систему. Таким образом, имперский статус был не только идеологическим прикрытием, оправдывающим захват Италии и Саксонии, но средством перехода от фактического господства к правовому. Такой взгляд на политические и правовые аспекты опирается на очевидную цепочку событий. Франки не уставали присоединять новые территории к трем исконным меровингским королевствам (Австразии, Нейстрии и Бургундии): дельту Рейна и Фризию, Северную Италию, Баварию, Тюрингию, всю Германию, включая Саксонию, Испанскую марку, Истрию. По окончании этих завоеваний Карл Великий принял императорский титул. Единственными завоеваниями после 820-х гг. были внутренняя христианизация населения, особенно в Германии, и евангелизация, проводимая в приграничных с данами районах, не предполагавшая новых территориальных приобретений. Карл признавал независимость Королевства данов и поддерживал с ним дипломатические связи, задокументированные в «Королевских анналах» 810–811 гг. Людовик Благочестивый поддерживал претензии Харальда Клака на престол данов, однако власть досталась Хорику (827–854), сыну Гудфреда (ум. 810). Не стоит думать, что каролингские правители стремились к тому, чтобы территория империи совпала с границами западного христианского мира. Каролингское государство представляло собой конкретное политическое образование в очерченных границах. Первая редакция «Лоршских анналов», объясняющая франкским аристократам, как им следует воспринимать рождественскую коронацию 800 г., напрямую связывала право Карла Великого на титул императора с числом территорий под его контролем, а не с позицией по отношению к Церкви или Святому Престолу. К тому же, став императором, Карл переменил образ своего правления. Его законодательная деятельность ощутимо выросла: на 24 капитулярия и соборных акта, утвержденных в период 768–801 гг., приходятся 79 аналогичных документов в период 801–814 гг. После принятия императорского венца правление Карла во многом свелось к кодификации и согласованию письменных норм, что не может не напомнить царствование Юстиниана. Также не стоит недооценивать личностный аспект этих изменений: неуемный 30-летний царь-победитель к 60 годам превратился в императора-законодателя, осевшего в Аахене. Налицо очевидные изменения: империя постепенно перестала присоединять к себе королевства и начала управлять ими. При таком рассмотрении императорский титул, по сути, означал превосходство над другими правителями, покоренными Каролингами в ходе военных кампаний, поэтому нет ничего удивительного в том, что в 813 г. Карл передал титул своему сыну Людовику, тем самым сделав его наследственным:
В конце жизни, когда его тяготили болезнь и старость, Карл призвал к себе Людовика, короля Аквитании, единственного из сыновей Хильдегарды, оставшегося в живых. Собрав надлежащим образом со всего королевства знатнейших франков, Карл при всеобщем согласии поставил сына соправителем всего королевства и наследником императорского титула. Возложив на его голову корону, Карл приказал именовать Людовика императором и Августом.
Людовик Благочестивый поступил аналогичным образом со своим старшим сыном Лотарем в 817 г. За этими действиями стояла византийская практика передачи императорской власти. Василевс вступал на престол после единодушных оваций, если его поддерживали армия, народ и аристократия, но при этом со времени Исаврийской династии императорский титул считался наследственным, а эпитет «багрянородный», появившийся при Македонской династии, придавал ему сакральный характер. И только после этой демонстрации всеобщего одобрения патриарх Константинополя проводил в соборе Святой Софии коронацию, подкрепляя тем самым политический выбор, в котором сам он не участвовал.
Таким образом, у империи были очерченные границы и определенный способ управления. Ожесточенность историографических споров вокруг этого вызвана постоянными сравнениями государства Каролингов с его соседями. Его описывают, не только противопоставляя Византийской империи или связывая с ней, о чем говорит тот же «Константинов дар», но также и как нечто, объединяющее наследие Римской империи с христианской идеей. Вальтер Поль, продолжая линию Фихтенау, считает, что империя существовала в человеческих умах, но при этом колебалась между двумя унаследованными полюсами: с одной стороны, Римская империя с ее судопроизводством и законодательством, а с другой — христианский универсализм. Каролингская империя была нескончаемой вереницей попыток скрестить эти две составляющие, которые так и не увенчались успехом. Отношения Каролингского государства с христианскими англосаксонскими королевствами позволяют лучше понять, как они могли сосуществовать. Королевства Англии никогда не подчинялись франкскому господству, но, по сути, входили в наднациональную систему, которую можно называть «западным христианским миром». В 780–790 гг. в англосаксонской Британии (Кент, Уэссекс, Мерсия) правил король Мерсии Оффа (757–796), влияние которого простиралось вплоть до Нортумбрии. Оффа был независимым правителем в землях, которые никогда не подчинялись франкам. При поддержке папы Адриана в 786 г. он созвал два синода по реформированию Англосаксонской церкви: один — в Мерсии, а другой — в Нортумбрии. Англосаксонские королевства стали христианскими в VII в. благодаря особым прямым отношениям с Римской курией. Однако теперь посредником между Римом и Оффой стал Карл Великий! Представители папы приехали ко двору короля Мерсии вместе с Вигбодом, посланником короля франков; нортумбрийский диакон Алкуин, ближайший советник императора, участвует в дискуссиях или, скорее, вдохновляет их; синодальные акты отправляют папе под знаменательным названием: «Собор, проходивший в Англо-Саксонии в эпоху трижды блаженного спутника ангелов, властителя Адриана, верховного понтифика и Вселенского папы, во время правления прославленного Карла, величайшего короля франков и лангобардов, патриция римлян в восемнадцатый год его правления». За четырнадцать лет до коронации слово «император» еще не использовалось, но намеки на имперскую природу власти были очевидны. На Западе есть лишь один государь, с разрешения папства защищающий интересы Церкви! Карл не был политическим правителем всего Запада, но лишь «возлюбленным другом» Оффы, а по совместительству — «римским патрицием». В лице императора политическое превосходство, дававшее исключительное право на сбор налогов и отправление правосудия по римскому образцу, совмещалось со служением западному христианству, единственным предстоятелем которого был римский папа. И вновь встает вопрос о первопричине: императорский титул присваивается папой, но передается внутри Каролингской династии, его удостаиваются за высочайшие личные качества согласно римско-христианской традиции, но он переходит по наследству в соответствии с франкским правом. В сентябре 813 г. Людовик получает империю от своего отца Карла Великого, а в октябре 816 г. просит папу Стефана IV короновать его в Реймсе.
На примере чрезвычайно важного в этом отношении сборника папских писем 791 г. (Codex carolinus) прекрасно видно, как Римская курия на протяжении VIII в. формулировала и конкретизировала определение «империя» с акцентом на служении Церкви, а Каролингское государство, в свою очередь, только способствовало этому. Кодекс появился под именем Карла Великого, но вероятнее всего, его автором был Ангильрамн, епископ Меца, в то время исполнявший обязанности королевского архикапеллана. Ангильрамн объединил в одном сборнике 99 писем римских понтификов, адресованных Карлу Мартеллу, Пипину III и Карлу Великому. Эти письма подробно рассказывают о том, как Святой Престол, начиная с 730-х гг., опирался не на византийских императоров, а на франкских королей. С тех пор как Юстиниан отвоевал Италию у готов, равеннские экзархи, представлявшие Византию, были единственными защитниками Апостольского Престола. Однако папы Григорий II (715–731), Григорий III (731–741) и Захария (741–752) перевернули устоявшийся порядок: сначала они отлучили от церкви византийского императора Льва III Исавра за его иконоборческую политику, затем попросили защиты у короля лангобардов Лиутпранда (712–744), а в скором времени начали искать поддержки у Карла Мартелла и после него у Пипина III, к которому обратились от имени самого святого Петра:
Я, Петр, апостол Божий, усыновивший вас как своих детей, взываю к вашему милосердию и умоляю защитить город Рим и вверенный мне народ, оградить их от врагов, избавить дом, где я поселился, от осквернения, освободить Церковь, что доверена мне властью Божией. Я умоляю и заклинаю вас внять горечи и вступиться против притеснений, которые чинит злокозненный народ лангобардов… Из всех народов под небесами Ваш, франки, главенствует в глазах Петра, апостола Божия; и поэтому я, руками своего наместника, перепоручаю вам Церковь, которую передал мне Господь, дабы вы избавили ее от посягательств врага.
Таким образом, папские письма свидетельствуют о передаче полномочий константинопольских императоров франкским королям. Миссия, возложенная на них была «императорской» по своей природе, даже когда она выражалась в более скромном титуле «патриций римлян», присвоенном Пипину III в 754 г. Речь шла о том, чтобы оказывать Римскому престолу военную защиту, в которой он нуждался. Однако, когда Карл Великий объединил разрозненные послания в одном сборнике, они приобрели более широкий смысл. Он пишет, что «все известные письма наместников Престола Святого Петра, князя апостолов, касающиеся империи (et etiam de imperio)», нужно копировать и сохранять, потому как они являются источником права и основной доктрины. Как отметила Дорина ван Эспело, формула et etiam de imperio, употребленная Карлом, означала не только то, что в сборник включены письма имперского (константинопольского) происхождения, но также и письма, в которых содержались рассуждения на тему империи. Непонятно, что мы должны понимать под этой формулировкой, быть может, письма были очевидным свидетельством несостоятельности восточных императоров? Или доказательством доверия, оказываемого римскими понтификами франкским королям, которым этих императоров предстояло заменить? В обоих вариантах сборник 791 г. мог послужить основой политического дискурса, направленного на возрождение Западной империи. Когда римские папы обосновали, что именно Каролинги должны стать «патрициями римлян», Карл Великий создал видимость того, что на него возложена императорская миссия. Метания историков от понимания «империи» как подобия Церкви к «империи», которая должна была воскресить Рим эпохи Августа, лишь подчеркивают сложность и многогранность концепции, изобретенной Каролингами.
Избранная библиография
BACHRACH, Bernard S., Charlemagne’s Early Military Campaigns (768–777). A Diplomatic and Military Analysis, Leiden/Boston, Brill, 2013.
DAVIS, Jennifer, R., Charlemagne’s Practice of Empire, Cambridge, Cambridge University Press, 2015.
GRAVEL, Martin, Distances, rencontres, communications. Réaliser l’empire sous Charlemagne et Lous le Pieux, Turnhout, Brepols (coll. «Haut Moyen Âge», 15), 2012.
GROSSE, Rolf et SOT, Michel (dir.), Charlemagne. Les temps, les espaces, les hommes. Construction et déconstruction d’un règne, Turnhout, Brepols (coll. «Haut Moyen Âge», 34), 2018.
WEST, Charles, Reframing the Feudal Revolution. Political and Social Transformation between Marne and Moselle, c. 800-c. 1100, Cambridge, Cambridge University Press, 2013.
WILLEMSEN, A. et KIK, H. (dir.), Dorestad in an International Framework. New Research on Centers of Trade and Coinage in Carolingian Times, Turnhout, Brepols, 2010.
