Глава 17
Развязка

«Свойские» отношения Наполеона с «Великим Востоком Франции» длились, как сказано, «неделю ровно», то есть семь лет: с 1805 по 1911 годы включительно. Затем период «везухи» для императора закончился и начались известные трудности в России, заставившие его вернуться домой.

 
Наконец и в путь обратный
Со своею силой ратной
И с девицей молодой
Царь отправился домой.
 

Дома, как известно, «Дадона» встретил «звездочёт», предъявивший свои претензии на «шамаханскую царицу». Что здесь имел в виду Пушкин?

Похоже, что Наполеон сильно обольщался насчёт своей способности контролировать «Великий Восток Франции». На самом деле «масонство временно возвысило Наполеона, и оно же его свергло и бросило на остров Святой Елены в качестве преступника. <…> Тайные общества резко повернулись против него, когда он обнаружил желание восстановить в своих интересах стойкое, консервативное самодержавие”»¹⁰⁸.

Видимая перемена в отношении масонства к Наполеону выразилась в событиях, известных в истории под названием «Заговор Малэ». Вкратце история заговора такова. Генерал Малэ, представитель древнего дворянского рода Перигоров и убеждённый республиканец, был самым давним и самым непримиримым врагом Наполеона. Осенью 1812 года, когда Наполеон уже возвращался из России, он с группой соучастников распространил в Париже слух о его смерти и попытался захватить административные рычаги власти, но натолкнулся на сопротивление Генерального штаба и был арестован. Наполеон, получив известие о заговоре, бросил армию и срочно прибыл в Париж, где жестоко расправился с заговорщиками: все они, включая Малэ, были расстреляны.

Скрытая же сторона заговора заключалась в том, что генерал Малэ был активным членом и даже, как считается, главой враждебного Наполеону масонского общества «Филадельфы». Известно, во всяком случае, что в когорте Национальной гвардии, которая легко поддалась Мале и приняла участие в заговоре 1812 года, были сторонники «Филадельфов». Весьма вероятно, что с заговором Мале были связаны, наряду с «Филадельфами», и другие секретные общества (например, в курсе приготовлений Малэ было общество «Рыцарей веры»). Всё это наглядно показывает, как закрытые общества могли превращаться в секретные политические организации.

Два слова о предыстории «филадельфийцев». По данным Павсания, автора «Описания Эллады», первым носителем имени «Филадельф» («любящий брата») был Птолемей II, при котором неудобные члены царской семьи (а это были царские братья) стали устраняться как конкуренты: «любящий брата» устранял брата¹⁰⁹. А на структуру общества, как считается, повлияли иллюминаты. Главное же: перечисляя предшественников «Филадельфов», французский библиограф Шарль Нодье называет руководителя ордена ассассинов – «Горного Старца»¹¹⁰.

Последним обстоятельством и нужно, видимо, объяснять тот факт, что претензию на обладание шамаханской царицей Дадону в пушкинской сказке предъявляет именно звездочёт. Нет сомнения, что масонская криптократия попыталась устранить императора руками одного из самых надёжных и проверенных своих «ассасинов» (на счету у Малэ были два предыдущих покушения на Наполеона). В чём и отразилось категорическое неприятие масонами того контроля, который пытался установить над «Великим Востоком Франции» Наполеон.

Малэ, повторюсь, был казнён. А чуть позже истекло время и самого Наполеона. Нодье пишет, что «филадельфийцы» были противниками переворота 18 брюмера, неизменно сохраняли свою враждебность наполеоновскому господству, стояли почти за всеми заговорами против императора вплоть до 1814 года, когда активно способствовали крушению его владычества. И об этом же говорит сказка, где смертельный удар «Дадону» наносит «золотой петушок» – послушный инструмент в масонских руках.

А что же «девица, шамаханская царица»? Куда это она «пропала, будто вовсе не бывало»?

«Великий Восток Франции», как и полагается серьёзной организации, ушёл в глубокую тень, оставив на виду лишь своих наивных активистов из низовых структур с возложенной на них проповедью моральных ценностей. Внешне это выразилось в падении количества легальных масонских лож: от тысячи двухсот во времена Первой империи до трёхсот к 1820 году.

Глава 18
За что приговорили Пушкина

Пора объяснить, за что конкретно был приговорён к смерти А. С. Пушкин. Но сначала – несколько слов об уставных масонских правилах.

«Свое решение вступить в братство посвящённый скреплял не только клятвой на Библии, но и на обнаженном мече, предавая в случае измены свою душу вечному проклятию, а свое тело – смерти от суда братьев. Затем он читал следующий текст клятвы: “Клянусь, во имя Верховного Строителя всех миров, никогда и никому не открывать без приказания от ордена тайны знаков, прикосновений, слов доктрины и обычаев франк-масонства и хранить о них вечное молчание, обещаю и клянусь ни в чем не изменять ему ни пером, ни знаком, ни словом, ни телодвижением, а также никому не передавать о нем, ни для рассказа, ни для письма, ни для печати или всякого другого изображения и никогда не разглашать того, что мне теперь уже известно и что может быть вверено впоследствии. Если я не сдержу этой клятвы, то обязываюсь подвергнуться следующему наказанию: да сожгут и испепелят мне уста раскаленным железом, да отсекут мне руку, да вырвут у меня изо рта язык, да перережут мне горло, да будет повешен мой труп посреди ложи при посвящении нового брата, как предмет проклятия и ужаса, да сожгут его потом и да рассеют пепел по воздуху, чтобы на земле не осталась ни следа, ни памяти изменника”»¹¹¹.

Посвящаемый давал также клятву исполнять все приказания ордена и, в частности, обязывался активно заниматься пропагандой орденского учения и проведением в жизнь намеченных им целей.

Отвечал ли этим требованиям Пушкин?

Примем для начала во внимание, что масонами был и отец поэта, Сергей Львович, и дядя Василий Львович. «Приверженность отца Пушкина к вольтерьянству и масонству отразилась на соответствующем подборе книг в его библиотеке. А именно эти книги и читал юный Пушкин до вступления в лицей и во время летних каникул, когда учился в лицее»¹¹². Сам же «Царскосельский лицей, так же, как Московский университет, как многие другие учебные заведения в александровскую эпоху, был центром распространения масонских идей. Проект Царскосельского лицея, по преданию, написан никем иным, как воспитателем Александра I швейцарским масоном Лагарпом и русским иллюминатом М. Сперанским. <…> Несколько преподавателей лицея были масонами и вольтерьянцами. Преподаватель Гауеншильд состоял в той же самой ложе иллюминатов “Полярная звезда”, в которой одно время состоял и М. Сперанский. Профессор Кошанский был членом ложи “Избранный Михаил”, членами которой также были Дельвиг, Батенков, Бестужев, Кюхельбекер, Измайлов. Написанная в 1821 году Куницыным книга “Право естественное” была охарактеризована Руничем как. клонящаяся к ниспровержению всех связей семейственных и государственных. А французский язык в лицее преподавал. родной брат знаменитого тирана французской революции… Марата»¹¹³.

«Не лучше, как известно, был и “дух” петербургского образованного общества, среди которого приходилось бывать Пушкину-лицеисту… В литературном кружке “Зелёная лампа” юный Пушкин познакомился со многими декабристами (так как “Зелёная лампа” была только тайным филиалом тайного “Союза Благоденствия”). Вступив позже в члены литературного общества “Арзамас”, Пушкин вступил в общение с будущими декабристами М. Орловым, Н. Тургеневым и Никитой Муравьёвым. С какими бы слоями образованного общества ни имел дело юный Пушкин, всюду он сталкивался с масонами, или с вольтерьянцами, или людьми, воспитавшимися под влиянием масонских идей»¹¹⁴.

Сам поэт был принят в масоны во время своего пребывания в Кишинёве в 1821 году. «Как бы принят: ибо некоторые формальности к учреждению и открытию не были соблюдены»¹¹⁵, да и сама ложа была в том же году закрыта. Может быть, поэтому в отношении к масонству, во всяком случае кишинёвскому, у Пушкина имела место и трезвая ирония – предшественница того трезвого скептицизма, который так сильно и развёрнуто предстанет у Толстого в «Войне и мире». К тому же отношения «ученика» Пушкина и масонского начальника, «мастера» Пущина (однофамильца лицейского друга поэта) сложились как очень прохладные¹¹⁶.

Тем не менее ряд стихотворений Пушкина этого периода вполне удовлетворял требованиям масонской пропаганды «свободы» (напомню, что под этим понятием в масонстве подразумевается свобода от «самодержавного и церковного деспотизма»). Но характерно, что в стихотворении «Андрей Шенье», написанном в 1825 году (до декабрьских событий) поэт сравнил свободу, за которую боролся во время революции народ Франции, с вином, которым опьяняется толпа («Народ, вкусивший раз твой нектар освященный, / Всё ищет вновь упиться им, / Как будто Вакхом разъяренный, / Он бредит, жаждою томим»). Так что вполне, видимо, справедливы слова П. А. Катенина по поводу свойственных молодому Пушкину «замашек либерализма»: «Правду сказать, они всегда казались мне угождением более моде, нежели собственным увлечением».

Для зрелого же Пушкина понятие «политической свободы» вообще лишается своего прежнего обаяния. Гораздо ближе ему становится взгляд на общественную жизнь или – что то же самое – на культуру как на систему необходимых ограничений, налагаемых на вседозволенность; гораздо важнее в его глазах сознание того, что подлинно человеческого бытия не бывает без тягот бытия, потому что не бывает прав без обязанностей, свобод без ограничений. А в записках графа Струтынского, сохранившего воспоминания поэта о своем разговоре с Николаем I в Чудовом монастыре, Пушкин предстаёт перед нами уже как человек, окончательно осознавший огромную провокационную роль понятия «свободы» в его масонской трактовке.

«Философия XVIII века (говорит Пушкин графу. – С. Г.), ставившая себе единственной целью свободу человеческой личности и к этой цели стремившаяся всею силою отрицания прежних социальных и политических законов, всею силою издевательства над тем, что одобрялось из века в век и почиталось из поколения в поколение, – эта философия энциклопедистов, принесшая миру так много хорошего, но несравненно больше дурного, немало повредила и мне. Крайние теории абсолютной свободы, не признающей над собою ничего ни на земле, ни на небе; индивидуализм, не считающийся с устоями, традициями, обычаями, с семьёй, народом и государством; отрицание всякой веры в загробную жизнь души, всяких религиозных обрядов и догматов – всё это наполнило мою голову каким-то сияющим и соблазнительным хаосом снов, миражей, идеалов, среди которых мой разум терялся и порождал во мне глупые намерения. Мне казалось, что подчинение закону есть унижение, всякая власть – насилие, каждый монарх – угнетатель, тиран своей страны, и что не только можно, но и похвально покушаться на него словом и делом. Неудивительно, что под влиянием такого заблуждения я поступал неразумно и писал вызывающе, с юношеской бравадой, навлекающей опасность и кару. Я не помнил себя от радости, когда мне запретили въезд в обе столицы и окружили меня строгим полицейским надзором. Я воображал, что вырос до размеров великого человека и до чёртиков напугал правительство. Я воображал, что сравнялся с мужами Плутарха и заслужил посмертного прославления в Пантеоне!

…Но всему своя пора и свой срок. Время изменило лихорадочный бред молодости. Всё ребяческое слетело прочь… Я понял, что абсолютная свобода, не ограниченная никаким божеским законом, никакими общественными устоями, та свобода, о которой мечтают и краснобайствуют молокососы или сумасшедшие, невозможна, а если бы была возможна, то была бы гибельна как для личности, так и для общества; что без законной власти, блюдущей общую жизнь народа, не было бы ни родины, ни государства, ни его политической мощи, ни исторической славы, ни развития; что в такой стране, как Россия, где разнородность государственных элементов, огромность пространства и темнота народной (да и дворянской!) массы требуют мощного направляющего воздействия, – в такой стране власть должна быть объединяющей, гармонизирующей, воспитывающей и долго еще должна оставаться диктатуриаль-ной или самодержавной, потому что иначе она не будет чтимой и устрашающей…»¹¹⁷.

С такими взглядами на «свободу» Пушкину уже трудно было всерьёз относиться к любым масонским фетишам, и в первую очередь – к «демократии». Это подтверждает, в частности, разговор Пушкина с французским послом де Барантом, записанный фрейлиной русского императорского двора Александрой Осиповной Смирновой-Россет. Вот некоторые выдержки из высказанных там мыслей поэта: «Во все времена были деспоты-республиканцы, якобинцы более деспоты, чем все короли». «По моему мнению, демократия, в том виде, как её понимают, только слово – не более». «Демократия предполагает правление в руках не только большинства, но всех; логически говоря, таково должно быть учение демократов, но в применении оно невозможно». «“Третье сословие” никогда не было демократично, оно было только антиаристократично». «Третье сословие восторжествовало (во Франции. – С. Г.) в 89-м году, и из него образовалась буржуазная аристократия. Привилегии уничтожили в 89-м году, первый шаг в деле равенства или демократии, но шаг призрачный, так как исчезла одна феодальная аристократия; то, что её заменило, отнюдь не проникнуто равенством, хотя бы и считалось демократическим»¹¹⁸. И – ещё более резко – в комментариях на книгу Джона Теннера «Тридцать лет среди индейцев»: «С изумлением увидели демократию в её отвратительном цинизме, в её жестоких предрассудках, в её нестерпимом тиранстве»¹¹⁹.

Казалось бы: ну и что? Не один ведь Пушкин отличался устойчивыми консервативными убеждениями, – их придерживалось подавляющее большинство населения Российской империи. Где тут повод для убийства? – Но есть огромная разница между «всеми остальными» и Пушкиным – национальной гордостью России и носителем авторитета огромной воспитательной силы. Любое слово Пушкина становилось, в представлении его современников, равнозначным прямому вызову масонскому «мейнстриму». И масонская реакция на этот вызов не замедлила последовать.

«“Москва, – свидетельствует С. Шевырев, – приняла его с восторгом: везде его носили на руках. Приезд поэта оставил событие в жизни нашего общества”. Но всеобщий восторг сменился скоро потоками гнусной клеветы, как только в масонских кругах общества стал известен консервативный характер мировоззрения возмужавшего Пушкина. Вольтерьянцы и масоны не простили Пушкину, что он повернулся спиной к масонским идеям об усовершенствовании России революционным путём и что он с симпатией высказался о духовном облике подавителя восстания декабристов – Николае I. Поняв, что в лице Пушкина они приобретают опасного врага, вольтерьянцы и масоны прибегают к своему излюбленному приёму политической борьбы – к клевете. В ход пускаются сплетни о том, что Пушкин купил расположение Николая I ценой пресмыкательства, подхалимства и шпионажа. Когда Пушкин написал “Стансы”, А. Ф. Воейков сочинил на него следующую эпиграмму: Я прежде вольность проповедал, / Царей с народом звал на суд, / Но только царских щей отведал, / И стал придворный лизоблюд. В одном из своих писем В. Вяземскому Пушкин сообщает: “Алексей Полторацкий сболтнул в Твери, что я шпион, получаю за то две тысячи пятьсот в месяц, <…> и ко мне уже являются троюродные братцы за местами и милостями царскими”»¹²⁰.

«Начинаются преследования со стороны полиции, продолжавшиеся до самого убийства Пушкина. Историки и пушкинисты из числа членов Ордена Р.И. всегда изображают дело так, что преследования исходили будто бы от Николая I»¹²¹. Одновременно распускаются слухи о том, что Пушкин кончился, исписался. Закрывается детище Пушкина и Дельвига – «Литературная Газета». «Пушкин неоднократно возбуждал ходатайство о разрешении издавать ему газету литературно-политического характера. Но восстановление равновесия, при котором писатели национального направления могли бы вести борьбу с литературными и политическими прощелыгами типа Булгарина и Греча, было совершенно не в интересах ушедших в подполье масонов. Бенкендорф, используемый, видимо, масонами из числа лиц, принадлежавших к придворному кругу, давал всегда отрицательные заключения по поводу ходатайства Пушкина, и издание газеты ему не разрешалось»¹²².

В такой вот атмосфере духовного одиночества Пушкин пишет в 1834-м году «Сказку о золотом петушке», а в 1835-м публикует её в журнале «Библиотека для чтения» (том IX, книга 16). И сразу, как по команде, запускается новая цепь интриг – уже на уровне вторжения в семейную жизнь поэта. А это значит, что пушкинское послание было понято правильно.

Что же именно было понято?

По меньшей мере, можно говорить о раскрытых Пушкиным методах перехвата управления – об универсальной технологии поэтапного осуществления революций:

– установление контроля «мудрецов» над общественным мнением;

– подрыв финансовой системы страны с целью принуждения к реформам;

– принуждение к реформам, создание в стране кризисной ситуации (сюда входят: формирование образа «врага» в лице существующей власти, её элит и её порядков; разрушение духовных устоев общества; свержение власти; гражданская война и всеобщая анархия);

– выдвижение диктатора, узаконивающего нововведения;

– сброс диктатора; приведение к власти марионеточных политиков.

Разумеется, технология эта, облечённая в сказочную форму подаваемых петушком сигналов, во времена Пушкина могла быть понята лишь «братьями» самых высоких градусов посвящения. А то, что она, действительно, была понята, доказывается фактом гибели поэта. Хотя едва ли правильно рассматривать сказку как единственную причину трагедии. Намного более важной причиной должно было явиться, во-первых, неуклонно возраставшее общественное значение Пушкина как главной опоры русской национальной жизни, а, во-вторых, нескрываемый пушкинский скептицизм в отношении ключевых символов масонской пропаганды. Достаточно вспомнить его слова о «безумстве гибельной свободы», или его вышеприведённые высказывания о демократии, или строки «Не дорого ценю я громкие права, / От коих не одна кружится голова…». А сказка лишь высветила уровень владения поэта «масонской темой».

Этот-то уровень и оказался неприемлемым настолько, что окончательно предопределил запуск решающего витка интриги. Не нужно только преувеличивать роли в ней Геккернов, боявшихся дуэли и не хотевших её. Роль настоящих кукловодов была куда значительней. «Вяземский недаром, правда запоздало, говорил о жутком заговоре, об адских сетях и кознях. В изготовлении густого, всё время помешиваемого варева, где будут и сплетни, и анонимки, и спровоцированные свидания, трудились опытные повара высшей квалификации»¹²³.