Глава 3
Иносказательный Пушкин

Влияние масонской литературы на русскую общественную мысль продолжалось и в начале следующего, XIX столетия. Иносказательностью, как и самим масонством, увлекались виднейшие представители «золотого века» русской культуры. Но менялся постепенно сам характер иносказательности – в сторону изживания чисто масонской стилистики. Классическим примером здесь может служить творчество И. А. Крылова, ранние сатиры которого, «Почта духов» и «Каиб», являются довольно типичными образцами масонской литературы, в отличие от позднейших басен – иносказательных откликов на главнейшие политические события начала XIX века.

При этом закулисная сторона собственно масонской деятельности неискушённой русской общественностью осознавалась довольно слабо. Наблюдалось, скорее, всеобщее воодушевление на почве масонских деклараций просветительского и морализаторского характера. А это, в свою очередь, отражалось на литературе, особенно на её претензии «бичевать общественные пороки».

Мог ли оставаться вне всех этих увлечений молодой Пушкин? Конечно же, нет. Мало кто знает, например, что первая крупная поэма Пушкина «Руслан и Людмила» несёт на себе вполне узнаваемые следы влияния другой поэмы – «Россиады» М. Хераскова⁵, в произведениях которого иносказательность использовалась очень широко (отсюда, кстати, современный герменевтический интерес к «Руслану и Людмиле»⁶). Тем не менее, иносказательный Пушкин – это, за редкими исключениями, до сих пор «нехоженое поле». Хотя очень трудно не заметить таких ярких цветков на этом «поле», как, например, стихотворения «Арион» и «Анчар». Их скрытый смысл всегда привлекал внимание культурной общественности.

Духом иносказательности отмечены и сказки Пушкина, – благодаря знаменитому присловью «Сказка ложь, да в ней намёк…» (изначально это присловье предназначалось для «Сказки о мёртвой царевне и о семи богатырях»). Содержит в себе признаки иносказательности и «Домик в Коломне»⁷. Что касается прозы, то здесь, прежде всего, нужно указать на «Историю села Горюхина», про которую приятельница поэта, Александра Осиповна Смирнова-Россет, сказала ему: «Это Россия! Цензура не пропустит этого, она угадает»⁸.

Некоторые места «Записок» Александры Осиповны заставляют думать, что в культурном обществе пушкинского времени иносказательность воспринималась не только как способ сокрытия от окружающих неких тайных смыслов, но и как своего рода литературная игра, в которую члены общества охотно и по мере способностей включались. Но знаменательно, что именно пушкинская эпоха отмечена окончательным переходом от этой игры к совершенно новому – реалистическому – этапу развития русской словесности.

Очень быстро реалистическая литература завоёвывает себе исключительное право называться собственно «русской литературой». В то время как её предшественница, избавляясь вместе с модой на масонство и от увлечения иносказательностью, становится постепенно в массовом сознании уже не оригинальным явлением русской культуры, а простой совокупностью необычностей и курьёзов. Что вполне объяснимо: в послепушкинской России следование принципам критического реализма начинает считаться куда более сильной формой «бичевания пороков», нежели прежняя изысканная игра со скрытыми смыслами.

Глава 4
Ключ к содержанию

На всём этом приходится подробно останавливаться потому, что нынешнее оживление интереса к иносказательному содержанию литературы предпушкинской и пушкинской поры происходит на фоне демонстративно-гробового молчания литературоведов. Не говорю уже о том факте, что за время, прошедшее со дня смерти Пушкина, в многочисленных исследованиях самым детальнейшим образом освещены все стороны биографии поэта, все, кроме той роли, какую сыграло в его жизни и смерти масонство.

Вопрос об этой роли так и не поставлен в повестку дня как первоочередной. Хотя, как писал В. Ф Иванов, «с раннего возраста и вплоть до самой смерти Пушкин, в той или иной форме, всё время сталкивался с масонами и идеями, исходившими от масонских или околомасонских кругов»⁹.

Почему этот вопрос не поставлен? Не потому ли, что, как заметил сам Пушкин, мы и вправду «ленивы и нелюбопытны»? Или, по крайней мере, недостаточно любопытны?

Отчасти «нелюбопытство» может быть оправдано тем, что сам Пушкин не оставил нам своих, сколько-нибудь содержательных, высказываний о масонстве. Но и тут возникает вопрос: почему он, будучи «нашим всем», не оставил их? Не потому ли, что для обсуждения этой темы предпочёл воспользоваться языком иносказаний?

Допустим, что дело обстоит именно таким образом. Но тогда на очень многое в традиционном пушкиноведении можно будет взглянуть совершенно по-новому. Ведь всё, что известно сегодня о Пушкине, говорит о его юношеском увлечении масонством как неглубоком и недолгом. А его репутация умнейшего человека своего времени позволяет думать, что именно ему первому и надлежало увидеть за внешней прекраснодушностью и благонамеренностью «братьев» их скрыто-разрушительную – антигосударственную, антирелигиозную и антинациональную – суть.

Уместно поэтому задаться последним и самым главным для заявленной темы вопросом: не является ли «Сказка о золотом петушке» вполне осознанным, пусть и облечённым в иносказательную форму, разглашением неких, компрометирующих масонство, тайн? Если это, действительно, так, то придётся признать, что «братство» просто обязано было отреагировать на сказку, – ведь за разглашение тайн ложи её членом, даже и таким, как Пушкин (или тем более таким, как Пушкин), масонский устав предусматривал самое суровое наказание.