Глава 23
Хрустальный гроб

Вот что пишет о состоянии русского народа после Смуты Василий Осипович Ключевский:

«Бури Смутного времени произвели глубокие опустошения как в хозяйственном положении народа, так и в нравственном настроении русского общества. Страна была крайне разорена. Иностранцы, приезжавшие в Московию вскоре по воцарении Михаила, рисуют нам страшную картину опустелых или сожжённых сёл и деревень с заброшенными избами, которые были наполнены ещё не убранными трупами (1615 г.). Смрад вынуждал зимних путников ночевать на морозе. Люди, уцелевшие от Смуты, разбежались, кто куда мог; весь гражданский порядок расстроился, все людские отношения перепутались. Нужно было много продолжительных усилий, чтобы восстановить порядок, собрать разбежавшихся людей, усадить их на прежних местах, втолкнуть их в житейский обиход, из которого их вырвала Смута. От времени царя Михаила сохранилось немало поуездных списков служилых людей, десятен, и поземельных описей, писцовых книг, изображающих хозяйственное положение служилого земледельческого и крестьянского населения. Они ярко рисуют экономическое расстройство Московского государства и народа в первое царствование новой династии»⁴⁶³.

Аналогичные изменения произошли и в настроении общества. «Новой династии приходилось иметь дело с иным обществом, далеко не похожим на то, какими правили прежние цари. Тревоги Смутного времени разрушительно подействовали на политическую выправку этого общества: с воцарения новой династии в продолжение всего XVII в. все общественные состояния немолчно жалуются на свои бедствия, на своё обеднение, разорение, на злоупотребления властей, жалуются на то, отчего страдали и прежде, но о чём прежде терпеливо молчали. Недовольство становится и до конца века остаётся господствующей нотой в настроении народных масс. Из бурь Смутного времени народ вышел гораздо впечатлительнее и раздражительнее, чем был прежде, утратил ту политическую выносливость, какой удивлялись в нём иноземные наблюдатели XVI в…»¹⁶¹.

Если, образно говоря, состояние русского послесмутного общества сравнить с обескровленным «народным телом», то те внушительные и представительные внешне формы русской государственности, которые были восстановлены в Москве на Всесословном Земском соборе, действительно, подпадут под очень удачное определение, данное им А. С. Пушкиным: «хрустальный гроб». Восстановление русской государственности произошло без учёта тех изменений государственно-общественной жизни, которые уже сильно отличали послесмутную Россию от досмутной. «Московские люди XVI в. видели в своём государе <…> хозяина московской государственной территории»⁴⁶⁵, – почему и лелеяли идею «природного» царя. А это автоматически влекло за собою и консервацию некоторых пережитков государственного устройства. Так, старые московские государи правили своим государством с помощью боярского класса, проникнутого аристократическим духом и привычного к власти; государи же XVII в. уже имели возможность пользоваться услугами отдельных лиц более демократического происхождения, случайно выплывавших наверх. Но по факту избрание на царство первого Романова, Михаила Фёдоровича, сопровождалось закулисной придворной сделкой, подобной той, «какая <…> удалась при Шуйском. Эта сделка прежде всего была направлена к обеспечению личной безопасности боярства от царского произвола. Ничего не стоило связать слабодушного Михаила подобными клятвенными обязательствами, особенно при содействии его матери инокини Марфы, своенравной интриганки, державшей сына в крепких руках. Трудно только решить, была ли при этом взята с Михаила присяжная запись: повесть (псковская. – С. Г.) умалчивает о записи, говоря только о присяге. Первые годы Михаилова правления оправдывают мысль о такой сделке. Тогда видели и рассказывали, как своевольничали в стране правящие люди, “гнушаясь” своим государем, вынужденным смотреть сквозь пальцы на деяния своих приближённых. Можно понять и то, почему не была обнародована присяжная запись царя, если только она существовала. Со времени В. Шуйского в выборном царе с ограниченной властью видели партийного государя, орудие боярской олигархии. Теперь, перед лицом Земского собора, особенно неловко было выносить на свет подобный слишком партийный акт»⁴⁶⁶.

Не оправдала себя и ставка на Земские соборы. «По документам известно за время царствования Михаила до 10 созывов Земского собора. Что ещё важнее, Земский собор в это время является с компетенцией более широкой, какой он не имел прежде <…> Но к царю с первых минут по его избрании собор стал в особое отношение. Как временное правительство, он с боярами во главе до приезда новоизбранного царя в Москву распоряжается всем в государстве. Однако не он предписывает условия своему избраннику, а наоборот. В переговорах со стороны царя, точнее, его руководителей, всё настойчивее звучит повелительная нота: “Учинились мы царём по вашему прошенью, а не своим хотеньем, выбрали нас, государя, всем государством, крест нам целовали вы своею волею, обещались служить и прямить нам и быть в соединении, а теперь везде грабежи и убийства, разные непорядки, о которых нам докучают; так вы эти докуки от нас отведите и всё приведите в порядок” <…> В 1619 г. было постановлено для устроения земли вызвать в Москву из всех чинов всякого города выборных, “добрых и разумных людей”, которые умели бы рассказать обиды, насильства и разорения, ими вынесенные: выслушав от них челобитье об их нуждах, теснотах, разоренье и обо всяких недостатках, царь по совету с отцом своим патриархом будет промышлять о государстве, “чтобы во всём поправить, как лучше”. Таким образом, выборным людям предоставлялось возбуждение законодательных мер в форме ходатайств, а верховное управление удерживало за собою право решать возбуждённые вопросы. Земский собор из носителя народной воли превращался в выразителя народных жалоб и желаний, а это, разумеется, не одно и то же»⁴⁶⁷.

Восстанавливая порядок после Смуты, московское правительство стремилось сохранить его старые основы, допуская лишь частичные, технические перемены. Да и те исходили из одного источника – из финансовых затруднений правительства. Но именно поэтому «история Земского собора в XVII в. есть история его разрушения. Это потому, что он возник из временной потребности безгосударной земли выйти из безнарядья и безгосударья, а потом держался на временной потребности нового правительства укрепиться в земле. Новой династии и классам, на которые она опиралась, духовенству и дворянству, Земский собор был нужен, пока земля не оправилась от самозванческой встряски: по мере успокоения слабела и правительственная нужда в соборе», который и сам «постепенно уродовался, теряя один свой орган за другим, из всесословного превращаясь в двухсословный и даже односословный, дворянский, наконец, распался на сословные совещания сведущих людей»⁴⁶⁸.

В общем, у А. С. Пушкина были все основания для того, чтобы изобразить всё государственное устройство послесмутной России как «хрустальный гроб». Но, по «Сказке», эта конструкция включала в себя, помимо собственно гроба, и некоторые другие детали:

 
Гроб её к шести столбам
На цепях чугунных там
Осторожно привинтили
И решёткой оградили…
 

О «столбах»: речь здесь идёт, несомненно, о приказной системе правительственного аппарата – о министерствах того времени. Это была очень несовершенная система, создавшая почву для знаменитой московской волокиты, взяточничества, казнокрадства и подкупов. Её недостатки не могли пресечь никакие строгости царских указов и уложений. В XVII в. существовало до 80 приказов, которые постоянно сливались и разделялись, реорганизовывались и переподчинялись. Но по функциям всё же ясно выделяются шесть основных групп приказов. Первая группа – это Разрядный приказ с военной функцией, куда входили Стрелецкий, Иноземский, Пушкарский, Рейтарский, Бронный, Казачий, Полоняничный и Ствольный Приказы, Приказ сбора ратных людей, Оружейная палата, Приказ полковых дел и др. Вторая группа – это Посольский приказ с внешне- и внутриполитическими функциями; в него входили (в разные времена) Приказ Великой России, Приказ Великого княжества Литовского, Приказ Великого княжества Смоленского, Приказ Лифляндских дел, Казанский, Сибирский, Малороссийский и др. приказы. Третья группа – это приказы с финансовой функцией: Приказ Большого прихода, Приказ Большой казны, Приказ денежных сборов, Счётный приказ, Приказы сбора стрелецких, запросных, пятинных и заимочных денег, Четверные приказы (собиравшие «кормовые деньги» с подведомственных им территорий). Четвёртая группа – это приказы с судебно-полицейской функцией: Земский, Разбойный, Московский судный, Ямской, Холопий, Челобитный и др. Пятая группа – это Поместный приказ, подразделения которого занимались наделением земельного жалования за службу, рассмотрением споров по земельным делам служилых людей, учётом размеров поместий, составлением учётных документов: окладных, межевых, писцовых, переписных, дозорных книг. Наконец, шестая группа – это Приказ тайных дел для ведения государевых и дворцовых дел; в него входили Приказ Большого дворца, Казённый, Постельный, Конюшенный, Сокольничий, Ловчий приказы, Приказ золотых и серебряных дел и др. «Деятельность приказов финансировалась либо из казны, либо путём передачи в управление приказами отдельных городов и уездов, где они собирали в свою пользу налоги и пошлины»⁴⁶⁹.

Что касается «чугунных цепей», то здесь нужно исходить из того, что чугун – металл хрупкий, а значит, непригодный к изготовлению рассчитанных на большие нагрузки цепей. Поэтому в чугунных цепях нужно усматривать символическое обозначение каких-то хрупких общественных скреп. А таковыми здесь могут быть только ослабевшие межсословные связи, составлявшие основу прежнего, докрепостного земского самоуправления. «Вскоре после того как начал действовать совет всяких чинов людей, создавший новую династию, почти всё сельское население (85 %, а с дворцовыми крестьянами 95 %) выведено было из состава свободного общества, и его выборные перестали являться на Земские соборы, которые через это потеряли всякое подобие земского представительства <…> С обособлением сословий и настроение отдельных классов пошло врозь, их взаимные отношения разлаживались»⁴⁷⁰. «Это лишило Земский собор земского характера, сделало его представительством только верхних классов, а в то же время разъединило и эти классы политически и нравственно, политически – неравенством сословных прав и обязанностей, нравственно – вытекавшим отсюда антагонизмом сословных интересов»⁴⁷¹. А в результате уже на соборе 1642 г. «общественные классы не единодушны, недовольны своим положением, сетуют на неравенство в тягостях, новую тягость верхние стараются свалить на нижние, торговые люди колют глаза служилым их многими поместьями и вотчинами, а служилые торговым людям их большими торгами, столичное дворянство корит городовое лёгкою службою, а городовые дворяне попрекают столичных доходными их должностями и наживаемыми великими пожитками, не забывая при этом напомнить о пропадающих для государства богатствах церкви и о неприкосновенности своих собственных крепостных людей и крестьян. Читая записки, поданные сословными представителями на этом соборе, чувствуешь, что этим представителям нечего делать вместе, у них общего дела нет, а осталась только вражда интересов»⁴⁷².

Наконец, о «решётке», оградившей мёртвую царевну. Специфика исторической судьбы России, культурно ориентированной после гибели Византии в XV в. на саму себя как на центр православного мира, в немалой степени обусловливала культурный изоляционизм страны. Этот-то духовный изоляционизм и проявился с особой силой в XVII столетии, когда события Смуты, состоявшие наполовину из иноземных интервенций, возбудили во всех классах общества недоверие к иноземцам, настороженное отношение к ним. Поэтическим символом этого культурного изоляционизма и нужно считать образ «решётки», отделившей «хрустальный гроб» от внешнего мира.

 
И пред мёртвою сестрой
Сотворив поклон земной,
Старший молвил: «Спи во гробе;
Вдруг погасла, жертвой злобе,
На земле твоя краса;
Дух твой примут небеса.
Нами ты была любима
И для милого хранима —
Не досталась никому,
Только гробу одному».
 

Прощание братьев с царевной – это прощание русских людей послесмутного эпохи с прежними порядками: с крестьянской свободой, с земской самоорганизацией, с полным сословным представительством, в общем – со всем тем, надежды на что не оставляли их даже в тяжёлые времена «трёх дней ожидания». Действительно, в XVII в. мы уже не видим той самостоятельной роли городов в русской общественной жизни, которую они демонстрировали ещё совсем недавно, собирая общерусское ополчение и организуя Земский совет. Но поэтому не странно, что и в сказке после сцены прощания с мёртвой царевной «братья» бесследно исчезают.

Гораздо более удивительно, что на смену братьям не является царь-отец. Но и этому есть объяснение: первому Романову такой титул подходит меньше чем кому-либо. Это хорошо чувствуется по атмосфере тех Земских соборов, где он формально главенствует. «Общий тон соборных сказок 1642 г. довольно выразителен. На вопрос царя, как быть, одни чины сухо отвечают: как хочешь; другие с верноподданным добродушием говорят: где взять людей и деньги, в том ты, государь, волен и ведают то твои бояре, “вечные наши господа промышленники”, попечители, но при этом дают понять земскому царю, что правление его из рук вон плохо, порядки, им заведённые, никуда не годятся, службы и налоги, им требуемые, людям невмочь, правители, им поставленные, все эти воеводы, судьи и особенно дьяки своим мздоимством и насильством довели народ до конечного обнищания, разорили страну пуще татар, а богомольцы государевы, духовные власти, только копят свою лежачую казну – “то наша холопей мысль и сказка”»⁴⁷³.

До настоящего русского самодержавия было ещё очень далеко.