Глава 12
Дни за днями

 
День за днём идёт, мелькая,
А царевна молодая
Всё в лесу; не скучно ей
У семи богатырей.
 

Эпоха удельных княжеств Северо-Восточной Руси – это очень своеобразная страница русской истории. Её принято обычно рассматривать как не имеющий самостоятельной ценности переходный этап от одной – киевской формы централизованного государства к другой – московской. «Карамзину более чем 300-летний период со смерти Ярослава I представлялся временем, “скудным делами славы и богатым ничтожными распрями многочисленных властителей, коих тени, обагрённые кровью бедных подданных, мелькают в сумраке веков отдалённых”. У Соловьёва, впрочем, самое чувство тяжести, выносимое историком из изучения скудных и бесцветных памятников XIII и XIV вв., облеклось в коротенькую, но яркую характеристику периода. “Действующие лица действуют молча, воюют, мирятся, но ни сами не скажут, ни летописец от себя не прибавит, за что они воюют, вследствие чего мирятся; в городе, на дворе княжеском ничего не слышно, всё тихо; все сидят запершись и думают думу про себя; отворяются двери, выходят люди на сцену, делают что-нибудь, но делают молча”»¹⁹⁴. И уже от самого себя В. О. Ключевский добавляет: «Однако такие эпохи, столь утомительные для изучения и, по-видимому, столь бесплодные для истории, имеют своё и немаловажное историческое значение. Это так называемые переходные времена, которые нередко ложатся широкими и тёмными полосами между двумя периодами. Такие эпохи перерабатывают развалины погибшего порядка в элементы порядка, после них возникающего. К таким переходным временам, передаточным историческим стадиям, принадлежат и наши удельные века: их значение не в них самих, а в их последствиях, в том, что из них вышло»¹⁹⁵.

А вот пушкинская интерпретация эпохи удельных княжеств на Руси:

 
Перед утренней зарёю
Братья шумною толпою
Выезжают погулять,
Серых уток пострелять,
Руку правую потешить,
Сорокина в поле спешить,
Иль башку с широких плеч
У татарина отсечь,
Или вытравить из леса
Пятигорского черкеса.
А хозяюшкой она
В терему меж тем одна
Приберёт и приготовит.
Им она не прекословит,
Не перечут ей они.
Так идут за днями дни.
 

Как видим, здесь тоже нет ничего особенно «занимательного» и, тем более, «поучительного»; здесь тоже всё совершается без особых красивых слов, «молча». А единственное отличие от процитированных выше авторов – то, что здесь нет пессимистического «чувства тяжести»; наоборот, то же самое однообразие повседневного быта окрашено в умиротворяющие светлые тона. Но прежде чем объяснить причину этого отличия, попробуем понять, насколько вообще соответствует пушкинское описание «дней за днями» именно рассматриваемому нами времени.

Вот что читаем у Н. М. Карамзина об обычном для удельной эпохи времяпрепровождении русских князей. Интригуя друг против друга в борьбе за великокняжеский стол, князья ездят в Орду, где живут по нескольку лет: «Михаил <…> поехав в Орду, жил там целые два года»; «Скоро позвали и Георгия к хану.»; «…Георгий жил в Орде три года.»¹⁹⁶. Они сопровождают ханскую ставку во всех её перемещениях по необъятным просторам ордынских владений, от волжских степей до Закавказья, активно участвуя во внутритатарских «разборках»: «Михаил нашёл Узбека на берегу моря Сурожского, или Азовского, при устье Дона.»¹⁹⁷; «…Орда находилась уже далеко за Тереком и горами Черкасскими, близ Врат Железных, или Дербента, подле ясского города Тетякова, в 1277 г. взятого нашими князьями для хана Мангу-Тимура»¹⁹⁸. Они принимают участие и в мирных занятиях и развлечениях ордынского хана: «….Узбек ехал тогда на ловлю к берегам Терека со всем войском, многими знаменитыми данниками и послами разных народов. Сия любимая забава ханов продолжалась обыкновенно месяц или два и разительно представляла их величие: несколько сот тысяч людей было в движении; каждый воин украшался лучшею своею одеждою и садился на лучшего коня; купцы на бесчисленных телегах везли товары индийские и греческие; роскошь, веселие господствовали в шумных, необозримых станах, и дикие степи казались улицами городов многолюдных.»¹⁹⁹.

Всё это целиком соответсвует описаниям пушкинской сказки, где получают объяснение не только постоянные отлучки братьев из терема и не только их охотничьи и воинские забавы, но даже и такая специфическая деталь воинских забав, как «инцидент с пятигорским черкесом». Но у Карамзина в контексте вышеприведённых ссылок говорится о трагическом эпизоде русской истории – о казни в Орде тверского князя Михаила. У Пушкина же ничего подобного не видим. Почему? Может быть, потому, что он является предтечей современных евразийцев, утверждающих, что «татарского ига не было»? Едва ли, потому что пушкинский взгляд на данное явление слишком хорошо известен (имеются в виду его слова о европейском просвещении, которое на заре своего становления было «спасено растерзанной и издыхающей Россией».²⁰). Дело скорее в том, что Карамзин пишет историю государства, то есть историю сотрясавших его политических событий. Пушкин же изображает историю народа, в которой бедствия от княжеских усобиц ничем в глазах самого этого народа не отличаются от бедствий, причиняемых ему татарскими набегами, – потому что и здесь, и там они включены органической составляющей в единую ткань сурового народного быта. Нравственные же оценки действий князей, замечает Пушкин вслед за цитируемым им Карамзиным²⁰¹, «не имеют большой цены в истории, где ищем действия и характеров»²⁰². Тем более что какими бы ни были действия князей в Орде, в конечном счёте они утверждали «спокойствие в областях Великого княжения»: «земледельцы могли спокойно трудиться на полях, купцы ездить из города в город с товарами, бояре наслаждаться избытком. Кони татарские уже не топтали младенцев, девы хранили невинность, старцы не умирали на снегу»²⁰³.

Всё это вместе взятое и подытожено у Пушкина в стихах:

 
А хозяюшкой она
В терему меж тем одна
Приберёт и приготовит.
Им она не прекословит,
Не перечат ей они.
Так идут за днями дни.
 

Строки «Им она не прекословит, Не перечат ей они» заслуживают специального комментария, потому что в них явно отражена та форма взаимоотношений власти и народа в средневековой Руси, которую принято называть «земским строем».

Фундаментальное и до сих пор не устаревшее исследование о земском строе на Руси принадлежит профессору Московского университета И. Д. Беляеву (1810–1873). Согласно основной идее этого труда, «органы самоуправления земщины на Руси во время татарского владычества находились в следующем положении:

1 – первый орган земского управления на Руси и при татарском владычестве составляло ещё народное вече, хотя уже сильно ослабленное князьями при помощи татар. В летописях мы и при татарах ещё продолжаем встречать известия о вечах в разных городах, даже действовавших самостоятельно и независимо от князей. Так, изгнание татарских данщиков и откупщиков после первой татарской переписи по всем городам было сделано по приговорам местных вечей, нисколько не сносясь с князьями и, очевидно, по тайному сношению городов друг с другом <…> Земское вече по-прежнему составлялось из местных жителей, действительных членов той или другой общины, и по прежнему ещё не выработалось общего веча для всей Русской земли, а в каждом городе и в каждой общине было своё вече; и вече меньшей общины, подчинённой большей или старшей общине, было в послушании у веча старшей или большей общины, по общему исконному на Руси порядку <…> Между городами одного княжества была довольно значительная земская связь, а сельские общины были решительно в подчинении у своих городов.

2 – вторым органом земского самоуправления были земские власти, избираемые вечем. Города и во время татарского владычества управлялись непременно двумя властями: княжескою и земскою; представителями княжеской власти по городам были наместники, заменившие прежних посадников, а по волостям и станам волостели и становщики, которых князь назначал из своих слуг и присылал на определённые сроки; представителями же земской власти были выборные от земщины, старосты и сотские, выбирались они каждый своею общиною из лучших и довереннейших людей. Выборы сии были неодинаковы, – так как для одних должностей выбирались наиболее подходящие люди без различия сословий, а для других должностей по сословиям <…> На какой срок избирались выборные власти, прямых указаний на это мы не имеем, но, судя по тому, как это делалось в прежнее и последующее время, должно допустить, что иные должности были бессрочные, пока выбранный пользуется доверенностью избирателей, а иные срочные и преимущественно на один год»²⁰⁴.

«Относительно сбора дани и других податей и пошлин также везде участвовала земщина. Княжие слуги под именем писцов по всем общинам наперёд должны были сделать перепись сообща с земскими людьми каждой общины. Перепись эта носила официальное название писцовых и переписных книг, в которых подробно описывался каждый двор общины с обозначением семейства хозяина, земли пахотной и сенокосной, составляющей надел хозяина, промысла, ежели таковой был у него, и годичного дохода от земли и промысла. Книги сии, за подписями писцов и выборных от земщины, самими писцами привозились в город, к которому тяготели все описанные имения по земле и воде». В городе правительство (то есть княжий наместник с выбранными от земщины старостами) по этим книгам рассчитывало, «сколько с какой области следует получать каких податей и служб», и расчёты («окладные книги» и «выписи» из них) отправлялись обратно, где «по выписи жители каждой общины делали между собою раскладку, какую долю общей суммы на целую соху (то есть на данную податную единицу. – С. Г.) платить тому или иному двору, смотря по состоянию хозяина, по его промыслу и по количеству общинной земли за ним состоящей. Эта раскладка каждою общиною производилась отдельно без участия княжеских слуг, а сбор податей и счёт земских служб производились выборными земскими старостами и сотскими целой волости, и сотские доставляли собранные с волости доходы в город, к которому тяготела волость, к тамошнему княжескому наместнику или к присланному от князя даньщику, которые уже отсылали собранные доходы к князю. Ни наместник, ни его служители, ни другие княжие слуги не имели права вмешиваться ни в сбор податей, ни в раскладку их, ни в счёт земских служб; всё это производила сама земщина на своих сходках или вечах и через своих выборных начальников, которые отдавали отчёт вечу»²⁰⁵.

«Княжеские и земские власти во всё время татарского владычества почти всегда имели одинаковую силу и были так связаны друг с другом, что ни та, ни другая власть не могла действовать отдельно. Суд и управа княжего наместника или волостеля были не действительны без участия и согласия выборных от общины старост; даже княжеский наместник и его тиун по-прежнему не имели права потребовать кого-либо на суд без согласия общины и выборного старосты, так что наместничий слуга, отправляясь для вызова в суд, должен был брать с собою пристава от земщины; в противном случае вызываемый или община, к которой он принадлежал, не признавали вызова законным и не слушали его»²⁰⁶.

Вот такой-то принцип общественного устройства, при котором «княжеская и земская власть почти постоянно находились в согласии и взаимном уважении друг к другу», А. С. Пушкин и выразил поэтической формулой: «Им она не прекословит, Не перечат ей они».

Интересный момент: сразу же, как только работа над этой главой книги была мною завершена, по радио (15 июля 2003 г., 18 ч 35 мин), не помню, в связи с чем, прозвучало сообщение, как будто специально для меня. Оказывается, известный немецкий историк, философ и социолог М. Вебер считал, что земский строй средневековой Руси – это главный вклад России в мировую культуру.

Я не стал перепроверять и уточнять это сообщение; но сам факт озвучивания по радио темы «земства» именно в тот момент, когда эта тема занимала и меня, показался мне символичным.