ГЛАВА 4
ОХОТНИКИ ЗА ОХРОЙ
Какая нужда так согнула человека, обращенного к звездам, зарыла его в землю и заживо погребла в ее сокровенных недрах?
Жителям города Потоси каждую ночь спится властелин подземного мира. Это город шахтеров, расположенный между ледяными вершинами Центральных Анд, у подножия Серро-Рико, «Богатой горы». Здесь расположено одно из крупнейших в мире месторождений серебра. Когда в XVI веке были обнаружены первые пласты этого металла, тысячи мужчин — из индейских племен, тысячелетиями живших в высокогорьях Анд, — вызвались работать в серебряных рудниках. Днем и ночью они спускались по покосившимся лесенкам в узкие стволы шахт. Во чреве горы — в раскаленных, зловонных коридорах — они вырубали, выскребали породу из каменных стен и поднимали наверх в деревянных тележках.
Почти тогда же, когда шахтеры начали работать в Потоси, поползли слухи о том, что в шахте обитает дух по имени Эль-Тио («Дядя»). Чрезвычайно могущественный и своенравный, он мог быть великодушным к простому смертному, а в следующую секунду — разгневаться и убить его. Именно Эль-Тио создал серебро, он же направлял шахтеров к самым богатым месторождениям. И если у него менялось настроение, Эль-Тио насылал на горняков страшные кары: он отравлял шахту ядовитыми газами, подстраивал аварии с человеческими жертвами, сталкивал работников с лестниц или поражал болезнями их легкие. В городе с населением 150 000 человек каждый житель потерял члена семьи из-за козней Эль-Тио. Серро-Рико вошла в историю под названием «гора-людоед».
На поверхности шахтеры Потоси были набожными католиками и ходили в церковь; под землей, во тьме шахты, пахнущей серой, они превращались в адептов сложного и зловещего культа Эль-Тио. Они спускались под землю, уходили в глубь горы и возводили статуи божества размером в человеческий рост. Эль-Тио представал в человекоподобном обличье, восседающим на троне; голову его украшали огромные загнутые рога, лицо — раздувающиеся ноздри, жидкая бородка клинышком. Где положено находился огромный эрегированный фаллос, символизировавший порочные наклонности божества. Эль-Тио буквально являлся порождением шахты: его тело было сделано из подземной глины, глаза — из перегоревших лампочек с налобных фонарей, зубы — из мелких кристаллов серебра.
Жизнь города Потоси находилась в прямой зависимости от бурного нрава Эль-Тио, и шахтеры не покладая рук занимались своим делом, чтобы умилостивить божество. Иногда они обращались к нему с почтительного расстояния и ходили вокруг него на цыпочках, словно он мог внезапно наброситься на них в темноте. Так, во избежание гнева Эль-Тио, в его присутствии запрещалось упоминание Всевышнего и даже малейший намек на то, что Эль-Тио не всесилен. Один вид кайла, по форме напоминавшего крест, мог вызвать у Эль-Тио приступ страшной ярости: проходя перед ним, шахтер нес инструмент так, чтобы он не попал в поле зрения глиняного истукана. Время от времени горняки грузили на тележку живую ламу и везли ее в глубь шахты по извилистым проходам. Поравнявшись с Эль-Тио, они приносили животное в жертву, обливали его кровью трон, а сердце «скармливали» божеству. Возвращаясь на поверхность, шахтеры возносили молитву о том, чтобы Эль-Тио насытился и не жаждал человеческой крови.
И всё же всякий раз в конце тяжелой рабочей смены шахтеры собирались у ног идола, подсаживаясь к его трону, как дети к креслу почитаемого старейшины. В темноте они обменивались шутками, сплетничали, смеялись. По кругу передавали бутылку сингани (алкогольного напитка из винограда сорта мускат), и немного обязательно доставалось Эль-Тио. В вытянутую руку ему вкладывали банку пива, угощали листьями коки. Если шахтер передавал по кругу пачку сигарет, одну он осторожно клал в рот Эль-Тио, а потом наклонялся, чтобы дать прикурить.
Шахтер подносит дары Эль-Тио, духу шахты. Серро-Рико, Потоси, Боливия; © Bert de Ruiter / Alamy
Впервые прочитав об этом злом духе шахты, я почувствовал замешательство. Более всего меня интересовали истоки этого тревожного культа. С одной стороны, горняки страшились Эль-Тио, ведь он пожирал их близких, а с другой — во тьме шахты они тепло с ним соседствовали. Я листал книги по этнографии, посвященные индейским племенам Южной Америки, знакомился с древними религиозными традициями, однако обряды, связанные с Эль-Тио, уходили корнями глубже, чем можно было отследить. Словно он был природным явлением и жил под землей с незапамятных времен, задолго до прибытия первых поселенцев.
Годы спустя я вспомнил о культе Эль-Тио, увидев фотографию шахты, расположенной среди гряды холмов Уэлд-Рейндж в далеком аутбэке Западной Австралии. Речь идет о шахте Уилги-Миа, старейшей в мире; коренные народы впервые спустились сюда тридцать тысяч лет назад. Здесь находилось месторождение охры, а узкие туннели шахты заканчивались крупными залежами мягкой глины вишневого цвета, богатой железом. На фото были трое мужчин из племени ваджарри, которые спустились в шахту, чтобы набрать охры, и теперь возвращались на поверхность. Фотограф запечатлел их в момент исполнения необычного ритуала: переступив порог пещеры, они внезапно повернулись кругом и пошли спиной вперед, переговариваясь тревожным шепотом и заметая свои следы отломленной веткой. Согласно подписи к снимку, горняки скрывали отпечатки своих ног от привередливых духов, носивших имя мондонги (фотограф называл их «дьяволом»), которые обитают во тьме шахты и поют заунывные песни. Фотография датирована 1910 годом: в то время «белые» люди только-только добрались до отдаленных уголков Западной Австралии, а коренное население еще хранило свои традиции.
Коренные народы входят в Уилги-Миа, чтобы добыть охру, ок. 1910 г., фото У. И. Кречмара; предоставлено Музеем Западной Австралии (DA-3948)
Почти с той самой минуты, когда коренные племена прибыли на континент, — а с тех самых пор минуло шестьдесят тысяч лет, — они начали добывать охру из земли. Для местных племен этот минерал является священным: тысячелетиями они отправлялись в продолжительные паломничества (которые сопровождались множеством ритуалов), чтобы спуститься в кроваво-красное подземелье и добыть охру. Я захотел узнать больше об этих традициях. Я подозревал, что ритуал, запечатленный на фотографии, — лихорадочное заметание следов, дабы не нарушить покой чудовища, обитающего внизу, — может пролить какой-то свет на представления древних о подземном мире.
Австралийские этнографы сразу предупредили меня: за то столетие, что прошло с момента съемки, культуры коренных народов изменились — порой до неузнаваемости. К середине XX века алкоголь, бедность, болезни и вооруженные столкновения с «белыми» людьми поставили под угрозу существование почти каждого из 250 племен континента. Как и другие — бесчисленные — местные обычаи, насчитывавшие тысячелетнюю историю, уходили в прошлое и ритуалы, связанные с добычей охры. Некоторые шахты, места прежде священные, никто не посещал долгие годы. Многие из них разрушались естественным путем, о других забыли, третьи были присвоены горнодобывающими предприятиями.
Впрочем, одну из шахт миновала такая судьба. Я узнал, что семья ваджарри по фамилии Хэмлет держит лагерь на своей родовой земле, неподалеку от Уилги-Миа. Патриарх семьи, Колин Хэмлет, вырос в Уэлд-Рейндж; его воспитывали люди, которые помнили Западную Австралию до прихода европейцев, — современники горняков, изображенных на фото. Колина называли главным старейшиной ваджарри и «исконным владельцем» Уэлд-Рейндж. С точки зрения коренного населения, он мог говорить от имени всего местного сообщества: он был из числа их старейшин, мужчин и женщин, сохранивших традиционную связь с природой и прошедших инициацию согласно старинным обычаям. И таких становилось всё меньше.
Колин не общался со мной напрямую, предпочитая передавать информацию через нескольких проверенных этнографов и активистов. В своих посланиях он сообщал, что в последнее время сильно переживает за будущее древних традиций, поскольку горнодобывающий конгломерат Sinosteel Midwest недавно приобрел право на строительство шахты в Уэлд-Рейндж. Подобно тому как прежде горняки из коренного населения спускались в подземелье за бархатистой охрой, теперь за рудой, богатой железом, охотились шахтеры. Как представитель ваджарри, Колин много лет отчаянно боролся против передачи собственности на землю, но всё же уступил. Он понимал, что финансовое соглашение принесет пользу молодому поколению ваджарри, тем более что нынче этот народ переживал не лучшие времена. На переговорах он объявил, что ни одна буровая машина Sinosteel не должна находиться рядом с Уилги-Миа. Это требование было удовлетворено; прошло несколько лет, и разработка месторождения еще не началась, но было понятно, что скоро в Уэлд-Рейндж с шумом въедет техника. Как я и подозревал, именно чтобы сохранить какую-то память о прошлом, Колин всё же пригласил меня на свою родовую землю — посетить лагерь и священную шахту, место, куда редко допускали «белых» людей. Традиции были живы в Уилги-Миа: время от времени, так же как их предки в течение тысяч лет, Хэмлеты спускались в шахту за охрой.
Колин Хэмлет из Уилги-Миа / Уэлд Рейндж; © Vanessa Hunter / Newspix
ВЫЕХАВ ИЗ ПЕРТА на западном побережье, одиннадцать часов я продвигался в глубь континента, по огромной пустоши, которую австралийцы называют Земля Никогда. На Большой Северной автомагистрали, которая оказалась узкой двухполосной дорогой, я, сжимая руль, обгонял по встречной полосе одну фуру за другой. По обеим сторонам дороги разворачивался бескрайний марсианский пейзаж. Каждые несколько часов, чтобы отвлечься, я останавливал машину и заходил в море сине-зеленого кустарника, где обнаруживал пепелища костров и следы от обуви. В небольшом городке Кью я ночевал в старом отеле «Королева Мерчисона»; в его комнатах тянуло холодом, а на заднем дворе хозяин держал коллекцию ретро-мотоциклов, старинный двухэтажный автобус и стеллаж, заставленный клетками с попугаями породы ара. Цвета их оперения, голубые и желтые, напоминающие о тропиках, смотрелись на фоне красных холмов как вымпелы дальних стран.
НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО, чуть только рассвело, я отправился в Уэлд-Рейндж. Лагерь Хэмлетов был запрятан в акациевой роще: группа из шести или семи трейлеров Winnebago, окутанная темно-вишневой пылью, что проникала здесь во все трещинки. В центре лагеря за столом под небольшим навесом сидел Колин. Его длинная серебристая борода покоилась на массивном животе. Он выглядел на свой возраст — тяжело дышал ртом, в котором не хватало зубов; глаза, пораженные глаукомой, тускло блестели, — но держался с достоинством: сидел в кресле подчеркнуто прямо и не сутулясь, скрестив мускулистые руки на груди. Чувствовалось, что перед тобой командир; рядом с ним можно было уловить жизненную силу, которая переполняла его. Соплеменники, говорил мне Колин, считали, что он легкоступ — колдун или шаман, — хотя сам старейшина заверил меня, что это не более чем глупый предрассудок. Члены семьи называли его Старик: «У Старика в газельке на переднем сиденье топор и винтовка». На коленях у него сидела пушистая белая собачка по имени Бэйби, которую он брал с собой повсюду.
Приветствуя меня, Колин задержал мою руку в своей лишь на долю секунды дольше, чем было необходимо, глядя мне прямо в глаза. Он будто хотел напомнить, что мое присутствие здесь, на земле его предков, — явление всё же необычное. Когда я рассказал одному коренному жителю, с которым познакомился в Перте, куда направляюсь, тот выпучил глаза от удивления. Он сказал мне, что шахта — место силы. «Будь настороже, приятель. Это дело серьезное». Этнографы, с которыми я здесь общался, посоветовали вести себя с осторожностью и почтением. Но вот прошло мгновение, Колин усмехнулся, а затем расхохотался — громко, раскатисто. «Посмотрите-ка на этого городского пацана, — восклицал он, давясь от смеха. — Заехал в нашу чертову глухомань!»
Вокруг стола сидела семья — все только что приехали с побережья, из небольшого городка Джералдтон, а некоторые — из города Маллева, расположенного по соседству. С момента последней совместной вылазки «на природу» прошло уже какое-то время, и, несмотря на призрак горнодобывающих компаний и предстоящий раздел их земли, общее настроение было радостным, по кругу передавали пиво и сигареты. Рядом с Колином сидела его жена Доун, круглолицая женщина с проницательным взглядом. Около них расположились два его сына: Карл, которого в семье почему-то звали Мутный, крупный, напыщенный, с усами как у морского льва, и Брендан, или Отшельник, щуплый, тихий и кудрявый, с большими темными глазами на красивом лице. Чуть поодаль устроилась ватага племянников и внуков, которым было в основном за двадцать. («Сборище остолопов», — отозвался о них Колин.) Я старался следить за ходом разговора, но, поскольку все тараторили и то и дело вставляли слова на ваджарри, большую часть сказанного мне не удалось ухватить. Я наблюдал за тем, как двое внуков Колина — Кенни и Гордон — перекидывали по кругу зажженную сигарету, ловили ее двумя пальцами, затягивались, перекидывали назад.
Вскоре я вернулся мыслями к Уилги-Миа и мондонгам. Колин, конечно, знал, зачем я приехал, но мне было неудобно заговорить об этом, будто неудачно заданный вопрос мог испортить ему настроение. Я уселся на стуле поудобнее и вытянул шею, пытаясь понять по разговору, скоро ли зайдет речь о шахте. «На той стороне рощи, — наконец сказал мне Колин, который, по всей видимости, наблюдал за мной. Он указал сигаретой на кусты за моей спиной. — Совсем скоро ты увидишь ее». Затем он расплылся в улыбке, но выражение лица каким-то образом переменилось: мне еще многое предстоит узнать, прежде чем мне будет разрешено спуститься в шахту. «Тут дорога старая, — сказал Колин, обводя рукой землю вокруг нас. — Местные давным-давно протоптали ее к старушке Уилги».
В ТЕЧЕНИЕ ВСЕГО ВРЕМЕНИ, что существует наш биологический вид, мы добываем минералы из земли. Первые Homo sapiens появились в Африке двести или триста тысяч лет назад и немногим позже научились извлекать минералы из земной коры и мастерить орудия: кремень годился для клинков, базальт — для каменных топоров и молотов, гранит — для точильных камней. По мере своего распространения по планете наши предки подняли на ее поверхность все мыслимые минералы, от малахита и кварца до жада и рубинов. Эти камни и металлы всегда считались священными: их помещали на защитные амулеты, наделяли пророческой силой, использовали в религиозных ритуалах. Даже если их назначение было обыденным, они рассматривались как проводники всего трансцендентного, как связующее звено с миром богов. Среди всех добытых нами минералов ни один не почитался дольше и на большей территории, чем красная охра. Она имела священный статус повсюду, от Анд — инки использовали ее для покрытия гробниц, — до центральной Индии — здесь охотники и собиратели наносили ею наскальные рисунки в гротах. Высказывалось предположение, что этот минерал является первым материалом, который наши предки использовали для отсылки не к окружавшему их миру, а к метафизическому. Обнаружение на территории Ирака и Израиля покрытых охрой гробниц возрастом более ста тысяч лет позволило предположить, что еще ранние Homo sapiens верили в загробную жизнь. Археолог Хайфского университета Эрнст Решнер называет охру «красной нитью», связующей всё человечество.
Коренные народы Австралии охотились за охрой с таким рвением, что это озадачивало первых европейских поселенцев на континенте. Когда миссионер составлял словарь языка одного из южноавстралийских племен, одной из первых он выучил фразу: «Я жажду красной охры». Европейцы с удивлением отмечали: мужчины из коренного населения могли проходить сотни миль по пустынной местности, месяцами пробираться по необитаемой местности, заходить на территорию враждебных племен — только чтобы посетить шахту, где встречается охра. По прибытии они падали на колени, целовали землю и рыдали, как если бы достигнуть этого места было вопросом жизни и смерти.
Красная охра — измельченная в порошок, смешанная с водой, соком орхидеи, мочой или кровью, чтобы получить краску, — была главной составляющей религиозных ритуалов у коренных народов. Охрой наносили на стены гротов священные изображения, и многие из них не утратили красочности спустя тридцать пять тысяч лет; охрой покрывали щиты перед битвой, копья и бумеранги перед охотой. Во время обряда инициации кожу юношей и девушек раскрашивали охрой, то же делали с умершими. В старейшем захоронении на территории Австралии (на берегу озера Мунго, примерно шестьдесят тысяч лет назад) скелет мужчины, обнаруженный археологами, был покрыт этим красным минералом.
Для австралийских аборигенов охра является связующим звеном с легендарной эрой сотворения мира, далекой и туманной эпохой, которая зовется Временем Сновидений, когда континент, известный нам как Австралия, был бесформенным, первозданным простором. В ту пору землю населяли Предки — огромные, мощные существа, — которые, передвигаясь, оставляли за собой отчетливый след и сотворили каждые холм и реку, валун и дерево. Красная охра, как считалось, была их кровью: там, где есть месторождение охры, однажды умер один из Предков. Добывать охру из земли, натирать ею предмет, наносить ее на стену грота или на собственную кожу означало прикоснуться к духу Предка.
В первый вечер в лагере Хэмлетов я услышал историю сотворения Уилги-Миа, которая относится к Времени Сновидений. Один из Предков, рыжий кенгуру — марлу на языке ваджарри, — скакал с побережья в глубь материка, когда его ранило копье охотника. Продолжая путь, раненый марлу начал истекать кровью, оставляя на земле небольшие лужицы красного цвета. Мало-помалу он прыгал всё реже и отдыхал всё больше: на каждом месте, где он касался земли, возникал холм, образованный текущей кровью.
«Тут пробегал старина марлу, — сказал Колин, водя пальцем вверх-вниз по воздуху. — Здесь он сделал последний прыжок». Падая на землю, внутренние органы марлу стали холмами, а кровь — темно-красной охрой Уилги-Миа.
Прежде, как мне сообщили, посетить Уилги-Миа и набрать охры дозволялось только тем, кто прошел по ритуальной тропе марлу. Чтобы я познакомился с «законами охры», мы не поедем в шахту сразу — я буду шаг за шагом следовать старинному ритуалу. Семья Хэмлетов называла это загадочно: «тропа песен». Мне нужно было пройти по тропе песен марлу.
Уилл Хант
НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО, когда мы были на самой границе Уэлд-Рейндж, я отправился в путь по широкой долине, обрамленной красными скалами под названием Гранит Вивьен. Меня сопровождали внуки Колина, Кенни и Гордон, и его сын Мадди; неподалеку трусил их пес Оскар. Солнце поднималось, нас всех бросило в пот.
«Если гуляешь здесь, друг мой, нужно брать с собой палку», — сказал Мадди. Он говорил быстро, короткими фразами, сиплым голосом и прикрыв один глаз, что придавало ему вид веселого пирата.
«Зачем?» — спросил я.
«Отгонять динго, — отвечал юноша. — Змей всяких. Бунгарру», — добавил он. На языке ваджарри бунгарра — это огромная ящерица, песчаный варан.
Долина, как и большая часть аутбэка в Западной Австралии, была необитаема. Должен сказать, мрачное и зловещее место. По пути нам встречались груды выжженных солнцем костей кенгуру, красные термитники, поднимающиеся из земли как пурпурные замки с остроконечными башнями; каждый порыв ветра приносил с собой песчаный вихрь, и красная пыль взвивалась по всему дну долины. Местность была крайне неприветлива, и я удивился, когда нам стали попадаться следы древних путников; распознать их помогал Мадди. Сначала — несколько небольших петроглифов, вырезанных на валуне; потом — горстка каменных пластин на земле. Затем, когда глаза привыкли к необычному пейзажу, я понял, что вокруг нас — точильные камни, разбитые каменные топоры, древние пепелища с золой, перемешанной со скорлупой яиц эму; был даже источник, вокруг которого почва оказалась вытоптана паломниками: оказывается, сюда тысячелетиями спускались за водой. Во время оно в этих местах бурлила жизнь! Предок марлу, как гласит история, тоже побывал здесь по пути в Уилги-Миа. «Мы идем по следам ямаджи, — сказал Мадди, используя слово на ваджарри, означающее "люди". — Теперь мы на тропе песен».
Тропы песен (термин, предложенный в 1940-х годах учеными-этнографами и популяризованный в 1980-х годах английским путешественником Брюсом Чатвином) — это загадочная духовная система, тысячелетиями передающаяся среди коренных народов из поколения в поколение. Песенная тропа представляет собой путь, который Предок из времени сновидений — эму, валлаби, динго, марлу — прошел по континенту в древности, сотворяя окружающий пейзаж. Тысячи песенных троп, пересекаясь друг с другом, протянулись по Австралии, как нити гигантской сети: по пустынному, безлюдному аутбэку, вдоль скалистого побережья, через тенистые леса; некоторые из них проходят из одного конца материка в другой. Тропа песен — это дорога, своего рода маршрут на карте, который позволял коренным жителям совершать паломничество по священным местам; в то же время (и это противоречит современным представлениям о времени и пространстве) тропа песен — это история, сага о священном пути Предка. Представьте себе, что Библия, или Илиада, или Махабхарата были бы не книгами, а системой пешеходных троп, и их не читали бы, а проходили от начала до конца; вдобавок эти истории вы должны были петь, а ритм «повествования» зависел от скорости шага и рельефа местности. О песенных тропах редко рассказывают приезжим, и, хотя Хэмлеты согласились провести меня по тропе песен марлу, о многом они умалчивают: некоторые знания утрачены, а некоторые слишком священны, чтобы рассказывать о них посторонним.
Ритуальное паломничество по песенной тропе к Уилги-Миа занимало, как правило, несколько недель и разворачивалось подобно длинному, отрепетированному танцу. Охотники за охрой (всегда небольшая группа мужчин; женщинам не разрешалось входить в охренные шахты) приходили издалека, преодолевая расстояния в сотни миль. Продвигаясь согласно ритму, заданному песенной тропой марлу, они пропевали историю предка, рассказывая о каждом испытании и приключении. Ближе к шахте, когда становились видны следы охры — красные кляксы, свидетельства о прошлых экспедициях, — ритуал достигал кульминации, события делались всё более динамичными и разнообразными.
Рассказ 1904 года об экспедиции за охрой на шахту Еркинна в Южной Австралии позволяет составить четкое представление о том, как был бы организован путь в Уилги-Миа. Члены экспедиции — мужчины из племени куяни — шли по песенной тропе пять недель.
На последнем отрезке пути они постились, не притрагиваясь к пище и воде, затем сбривали каждый волосок на теле и умащивали торс жиром игуаны. Последнюю ночь перед тем, как достигнуть цели, путешественники не спали, они ликовали и плясали, а с наступлением рассвета рысью отправлялись ко входу в шахту. Если какая-то часть ритуала не соблюдалась, последствия могли быть страшными. В 1870-х годах группа, направлявшаяся к шахте Еркинна, немного отступила от протокола; когда они вошли в шахту, на них обрушился потолок. Спасся один мужчина, остальные погибли и были погребены в красной охре. Согласно общему мнению, духам-хранителям шахты — своего рода местным мондонгам — было нанесено оскорбление, и они покарали виновных.
Уилл Хант
МЫ ОТПРАВИЛИСЬ К ДАЛЬНЕМУ КРАЮ ДОЛИНЫ, вдоль обрыва; нас сопровождала огромная туча мух. Оскар нырял в кусты вслед за ящерицами. Из щели между валунами, широко размахивая крыльями, выпорхнула белая сова. Мы пробыли в пути недолго, и в какой-то момент Гордон опустился на четвереньки и полез в небольшой альков, подав мне знак следовать за ним.
«Черт тебя возьми», — сказал я, пробираясь в темную расщелину. Было слышно, как снаружи Кенни и Мадди громко смеются надо мной.
Давным-давно один из коренных жителей приложил руку к камню, предварительно набрав в рот охры, и брызнул ею, оставив на стене отпечаток ладони. Я подобрался поближе.
«То кровь марлу», — произнес Мадди.
Двигаясь дальше, мы осмотрели другой альков, обнаружив еще один отпечаток ладони. В следующей пещере — еще два отпечатка, один с изогнутым большим пальцем. Вот мы с Мадди уже бежим по краю обрыва. Мы нашли десятки отпечатков. Под кустом отыскался шлифовальный камень, заляпанный охрой. В гроте, образованном нависающей скалой, — симметричный рисунок: два обведенных охрой бумеранга, округленными краями друг к другу. Везде следы путешественников, идущих этим маршрутом; каждое их движение запечатлено в охре, словно кто-то тряс над землей огромной кистью, обмакнутой в красный цвет.
В одном месте я оказался совсем рядом со стеной, на которой был такой рисунок, и заприметил неподалеку горстку сучков, аккуратно сплетенных в лукошко наподобие птичьего гнезда. Встав на четвереньки, я попытался подобраться к нему поближе, но меня остановил быстрый шепот Кенни:
«Оставь, не трогай!»
Обернувшись, я увидел, что Кенни, Гордон и Мадди смотрят на меня безмолвно и сурово.
Уилл Хант
«Это пусть местные разбираются», — сказал Мадди.
Вечером, когда мы сидели у костра в низких зарослях акации, Кенни поведал мне историю о связке сучков. Несколько лет назад, говорил он, его кузен Брайан шел вдоль обрыва неподалеку от старинной шахты и обнаружил похожую связку сучков, крепко сплетенных друг с другом. Он захотел рассмотреть ее, вытащил из алькова, повертел в руках. Попытался положить на место, но оказалось, что нечаянно потревожил святыню. В ту ночь, продолжал Кенни, Брайан заболел и попал в больницу. Он не вставал с кровати три недели.
«Это мондонги постарались?» — спросил я. Но даже задав вопрос, я почувствовал его глупость и бестактность и прикусил язык на последнем слове.
Кенни не ответил и даже не подал виду, что услышал меня.
ВСЁ ТО ВРЕМЯ, что люди добывали из земли минералы, и до недавних пор разработка месторождения считалась религиозным мероприятием, которое надлежит проводить со всеми положенными ритуалами и церемониями. В разных древних культурах подземные камни и руды называют зародышами, растущими в теле земли. По мере того как геологические эпохи медленно сменяли друг друга, эти природные материалы развивались и множились, созревали и формировались в теплой земле. В Древней Месопотамии — например, в Ассирии — минерал обозначали словом «ку-бу», которое также переводится как «плод» или «зародыш». Индейцы чероки считали, что кристаллы обладают разумом, и «кормили» их кровью животных. В свою очередь, добыча минералов из недр земли рассматривалась как религиозное преступление, сродни вырыванию внутренностей из тела. С самой минуты спуска под землю с инструментом человек нарушал священный порядок, открывая дорогу духовным терзаниям.
До начала Нового времени почти у каждой шахты был свой «Дух Земли»: привередливое существо, иногда благоволящее, но чаще мстительное. В шахтах Украины бродил Шубин, призрак в овчинном тулупе, который мог указать шахтерам самые богатые жилы или же вызвать аварию с человеческими жертвами. По поверьям немецких шахтеров, в шахтах обитали злопамятные гномы и тролли, которые заставляли минералы ярко сверкать в темноте, чтобы ослепить всякого, кто подходил ближе. В Британии это были ноккеры — человечки ростом в два фута: стуча по стенам, они заманивают шахтеров под землю, а потом выпускают в подземелье ядовитый газ. Никто не отваживался добывать камень или руду из-под земли, предварительно не проведя непростые переговоры с этими существами. Рабочие серебряных рудников в Боливии потчевали Эль-Тио сердцем ламы, коренные жители Австралии одолевали большие расстояния по песенным тропам, шахтеры в других частях света также устраивали сложные церемонии задабривания. Разработка новой шахты не обходилась без священников и шаманов, у входа возводили святилища и храмы: здесь убивали жертвенных животных. У западноафриканского народа манде шахтеры несколько дней избегали общества людей, постились и воздерживались от супружеских отношений, чтобы очиститься, и только после этого спускались под землю.
Если бы наши предки увидели современные способы добычи полезных ископаемых — например, рытье огромных карьеров экскаватором, — они бы, несомненно, ужаснулись. Они бы обвинили нас в том, что мы безрассудно обращаемся с природой, сами навлекаем на себя трагедии и катастрофы. При каждом обвале в шахте, который погребал под собой сотни людей, при каждом пожаре в подземных коридорах, стоившем горнякам жизни, при каждом выбросе химических веществ, который отравлял реки или вызывал эпидемию, они бы указывали на совершённое нами святотатство, на то, что мы не удосужились задобрить духов подземелий.
БЫЛО ПОЗДНО, на небе замерцали звезды; мы доедали рагу из мяса кенгуру. Доун положила мне хвост: здесь мясо самое нежное. Оставшуюся тушу животного, которое Колин подстрелил из кабины своего грузовика несколько часов назад, развесили на ветвях одного из деревьев. Все уселись поудобнее и достали сигареты. Мадди потирал живот и напевал вполголоса: «Славный мар-лу», растягивая последний слог…
Колин сообщил мне, что на следующее утро я смогу посетить Уилги-Миа. У него самого, сказал он, уже скрипят суставы и крутой спуск в шахту не одолеть, поэтому поведет меня Брендан. Среди его сыновей, по мнению Колина, ближе всех к природе именно он. В свободное время Брендан мастерит копья и бумеранги; когда ваджарри собираются всем племенем, он возглавляет ритуальные танцы.
В этот раз Брендан сидел рядом со мной. Он наклонился и передал мне мешочек с рассыпным табаком. «Если во время спуска не шуметь, — проговорил он так тихо, что мне пришлось податься вперед, чтобы разобрать его слова, — можно услышать, как поют эти друзья, мондонги». Он тихонько напел мотив: низкий, горестный вопль, начинающийся в глубине глотки.
Все снова замолчали, пока не заговорил Колин. «Мондонги, — сказал он с легкой усмешкой, едва заметной из-под полей его шляпы, — выглядят как местные, только поменьше. Ходят нагишом. Появляются и исчезают очень быстро».
После этих слов все Хэмлеты стали по кругу рассказывать истории о мондонгах. Доун знала, что неподалеку от Уилги-Миа однажды работал этнограф, как вдруг у входа в шахту появился старик — небольшого роста, темнокожий, голый — и, глядя на ученого с угрозой, затянул жуткую песню. Человек прыгнул в машину, укатил прочь и больше не возвращался.
Колин рассказал о приключениях другого ученого. То была женщина, и она утверждала, что ей явился старик, приказал убираться восвояси и потребовал замести за собой следы, оставленные в Уилги-Миа. Она также покинула холмы и не вернулась. Колин и Доун посмеивались, сыновья и внуки тихонько хихикали.
Мадди поведал, что как-то раз его жена нечаянно привезла мондонга в город на своей машине. Ее спрашивали, что за старичок сидит у нее на переднем сиденье, — а ведь она не собиралась никого подвозить. Тут захохотали все, в голос, закашливаясь пивом и стуча по столу ладонями.
Я слушал, озадаченный общим тоном этих повествований, и не знал, что сказать. Мондонги вроде бы представляли угрозу — и в то же время Хэмлеты рассказывали о них с теплом и ностальгией, как будто тут был вечер старинных семейных преданий.
Колин с трудом удерживался от смеха, но успел рассказать историю, которая произошла несколько лет назад, когда к Уилги-Миа на собрание общины прибыла группа ваджарри. Днем все спустились под землю и посетили священную шахту, но, как только солнце село и стало темно, никто не пожелал и близко к ней подходить. Соплеменники стали лагерем примерно в миле от шахты, и в темноте все тряслись от страха, опасаясь мондонгов. Вся семья уже заходилась от хохота, чуть не падая со стульев и вытирая слезы. «Так напугались, — ревел Колин, — что даже писать ходили парами!»
Я начал припоминать, что примерно то же слышал в Потоси — в рассказах об Эль-Тио. В тот раз священный ужас также соседствовал с теплыми, почти родственными чувствами.
Смех вскоре прекратился, и Колин замолчал; его лицо, скрытое шляпой, потемнело. «Вот только они там, черт побери, есть, — вымолвил он. Его голос звучал глухо, почти резко. Он затянулся сигаретой и смерил меня взглядом. — Просто нужно знать, как себя с ними вести».
НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО, в легком предрассветном тумане, мы, подпрыгивая на ухабах, ехали по бушу в пикапе Колина, направляясь к подножию Уилги-Миа: эти холмы круто поднимались из земли, яркие, как извергающийся вулкан. Мы с Бренданом выгрузили инструменты и фонари из грузовика, а Колин и Доун, сопровождаемые Бэйби, поставили в тени машины стулья и вынесли термос с кофе. Везде вокруг нас валялись осколки каменных орудий, оставленные посетителями, которые приходили сюда тысячелетия назад. Говорили мало. Колин по-дружески подмигнул мне, и я приятно удивился. Он настоял на том, чтобы мы приехали сразу после рассвета, когда холмы выглядят красивее всего.
Уилл Хант
Когда мы с Бренданом начали подъем по склону и грузовик Колина, оставшийся внизу, казался всё меньше и меньше, нам открылся вид на всю долину холмов Уэлд-Рейндж. Тропа песен петляла между холмами; каждая вершина отмечала место, где приземлился Предок марлу. Мы перебирались через красно-черные мраморные выступы, содержащие самую чистую железную руду во всей Уэлд-Рейндж — то, за чем приехала сюда компания Sinosteel. «Не видать им, — заявил Брендан. — Больше шансов у них на Луне пописать».
Он добрался до вершины холма первым. «Вот она», — сказал он тихо. Я поднялся к нему и взглянул в зияющую под нами красную долину, которая уходила вниз гораздо дальше, чем я мог себе представить. Вид ее меня просто ошеломил. Пейзаж Уэлд-Рейндж изобиловал яркими цветами — пурпурные каньоны на закате, малиновые лужи во время дождя, — но этот цвет был совсем другого рода. Такого оттенка бывает лава, лоно женщины, — цвет низины словно давал определение слову «красный».
И возможно, меня поразил цвет, или необычное, животное тепло, исходившее из бездны под нами, или мое зрение было затуманено в этот ранний рассветный час, — но я мог поклясться, что буквально на минуту, заглянув за край обрыва, я увидел, как что-то зашевелилось в темноте: маленький человечек, похожий на духа, то появляющийся, то снова исчезающий.
Брендан перебрался через край, и я последовал за ним. На крутом склоне идти пришлось крайне аккуратно, ногами нащупывая твердую поверхность, делая большие шаги из стороны в сторону. Под нашими ногами длинными каскадами, шипя, двигалась охра. За доли секунды всё мое тело было вымазано красным — словно я получил посвящение. Во время спуска я обратил внимание на то, что охра вбирала в себя все звуки, делая наши движения бесшумными; казалось поэтому, что мы находимся как бы во сне: стоило нам заговорить, наши голоса звучали мягко, а собственные слова мы слышали как будто издалека, словно говорили другие в помещении. Когда поднялось солнце и его косые лучи просочились в шахту, охра начала мерцать и менять цвета, от теплого темно-вишневого до насыщенного сиреневого и затем — до яркого-яркого розового. От этого казалось, будто стены движутся, а сама шахта мягко пульсирует. Будто мы опускаемся в горло живого существа — и земля поглощает нас.
Мы остановились ненадолго, и Брендан извлек откуда-то фрагмент охры. Протянул мне, но я опасался к нему прикасаться.
«Всё нормально, — сказал Брендан. — Старик попросил найти тебе хороший кусок».
Охра была мягче на ощупь и легче по весу, чем я ожидал. Я сжал подарок в руках, и он мгновенно рассыпался в мельчайший порошок, по консистенции как румяна в пудренице. Я растер его ладонями, помял пальцами — он светился на моей коже.
На половине пути мы остановились на козырьке, ровно на краю «сумеречной зоны», куда еще долетал свет от входа над нами, а внизу простиралась чернота. Из глубины поднимался густой запах помета летучих мышей.
Рядом с нами на козырьке лежала туша кенгуру с темно-фиолетовыми пятнами на ломкой коже, — тот самый марлу, о котором всё это время рассказывали истории.
«Они забегают сюда в поисках воды, — объяснил Брендан, — а потом не могут выбраться».
Прежде чем двинуться дальше, Брендан ненадолго оставил меня одного, а сам исчез в темном углу шахты, потом вернулся, держа в руках деревянную палку. Она была цвета человеческой кости, старинная, с поверхностью, отполированной годами прикосновений. Однажды, сообщил Брендан, он осматривался в шахте и нашел эту палку в расщелине, где ее, похоже, оставили намеренно. Он полагал, что ею копали землю его предки, использовали как инструмент для отбивания охры со стен. Он вернул палку в тайник, и мы продолжили спуск, вниз в «темную зону», где поют мондонги.
Брендан знаком попросил меня включить налобный фонарь. «Надеюсь, парень, ты не клаустрофоб», — сказал он.
Продвигаясь дальше в темноту, мы вышли на дорогу, которой ходили горняки в древние времена. Ритуал совершался узким кругом знатоков — жрецов охры, которые специальным обрядом посвящались в «законы охры». Жрецы сопровождали посетителей, которые уже прошли по тропе песен, поговорили во сне с марлу, тем самым «открыв дорогу». Их проводили по длинному туннелю в красное сердце шахты. В прошлом потолок шахты (вход, через который спустились мы с Бренданом) был закрыт, за исключением небольшого отверстия, пропускавшего тонкую полоску света. Пока посетители ждали, жрецы охры спускались на глубину, по ходу пласта. Каждый держал инструмент для копки — возможно, те самые палки, одну из которых Брендан обнаружил в тайнике внутри стены. Глубоко под землей они осторожно вырубали охру из стен. Затем они собирали отбитую охру, перемешивали ее с водой и скатывали в большие комья, чтобы доставить посетителям. Поднявшись на поверхность, жрецы охры поворачивались и выходили из шахты спиной, заметая свои следы веткой с листвой, чтобы скрыть их от мондонгов.
Мы пробирались через узкие туннели каменоломен, то опускаясь на корточки, то нагибаясь. Охренная пыль пропитала нас вплоть до ногтей и глазных век. Становилось всё жарче, воздуха было всё меньше, запах помета делался всё более гнетущим. Я слышал шелест крыльев: над нашей головой туда и сюда сновали летучие мыши. На стенах виднелись насечки — здесь горняки когда-то добывали охру.
На минуту мы остановились и сели, прислонившись к стене туннеля. Я чувствовал, что Брендан сидит рядом со мной, в темноте, мы оба напряжены и молчим, оба прислушиваемся, нет ли мондонгов.
Прошло несколько минут, и Брендан покачал головой. «Не сегодня, — сказал он. — Они оставляют нас в покое».
Я кивнул. Я не услышу, как поют мондонги.
Но здесь, на глубине, в темноте, где все движения скрадывала охра, я чувствовал их присутствие — точно так же, как чувствовал присутствие Эль-Тио и всех древних «Духов земли», которые когда-то сторожили шахты по всему миру. Я чувствовал, другими словами, ту самую особого рода тревогу, из которой рождались эти духи. Осознание того, что ты спустился в священное место, с инструментом в руке, которым будешь вырубать куски из земли, но также и отрубать части живого тела, отрубать, чтобы добыть старинный материал, загадочный, уникальный и редкий, вещество из иного мира, а затем поднимать эту странную субстанцию из темноты наверх, к свету, — всё это вызывало смятение чувств.
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ, ранним утром, после кофе в трейлере в обществе Колина, Доун и Бэйби, я покинул Уэлд-Рейндж и отправился в сторону Кью. По пути мне встретился огромный грузовик, который с шумом ехал в сторону холмов. Это была машина Sinosteel, первая из автоколонны, направлявшаяся в небольшой лагерь, который компания успела разбить на месте, с другой стороны холмов от Уилги-Миа. Горнодобытчикам не терпелось начать: разрешение было получено уже давно, и они отставали от графика на много лет. Sinosteel сталкивалась с задержками и неурядицами буквально на каждом шагу: то отменяли финансирование, то рушилась инфраструктура, то местные политики отказывались от своих обещаний. Никто не сомневался в том, что однажды по этой дороге с ревом проедут буровые машины и начнут кромсать землю; но когда я покидал долину холмов, стряхивая с ладоней красную охру, попавшую в кожные складки, всё представлял себе, как мондонги снуют по Уэлд-Рейндж, всеми силами стараясь помешать шахтерам, которые не соблюдают законов, забыли о своей роли хранителей земли и не чтут старинных обычаев.
