Вероника Долина

Вероника Долина – бард, поэт.

9 лет, мальчик: «Что мы любим – сначала слова или сразу всю песню?»

И то и другое. Слова очень сильно любим. Очень сильно. Но песня следует за словами. И потом, на одни и те же слова мы при желании можем написать разные песни: романсеро, или колючую балладку, или даже рэп. Слова одни и те же, а музы́ка, наша собственная, интимная, будет другая. И потом – а вдруг я в течение дня напишу не один стих, а, скажем, три. А вдруг они начнутся, все три, одной и той же строкой – со мной такое бывает. Мне обязательно нужно дальше строчку выгнуть, завязать так, чтобы это было совсем не одно и то же, чтобы это не было позорно скучно, как-то постыдно пресно. Это требует работы.

4 года, мальчик: «Ты умеешь летать?»

Ну да. Застенчиво скажу: конечно. Бывает ощущение отрыва от земли, левитация, подлинная или вымышленная, но безотносительно ко сну. Легкое головокружение, небольшое вертиго, которое человек может испытывать от интересной, необычной музыки или от абзаца книжки, когда ты просто закрываешь глаза от неожиданности и летишь…

Это физическое ощущение полета?

Конечно.

То есть вы читаете книжку и отрываетесь от земли?

Отрываюсь. Конечно. Со мной такое бывает, а что вы думаете!

А какая последняя книжка оторвала вас от земли?

Есть такая книжечка Умберто Эко «Искусство и красота в средневековой эстетике». Она сделана как учебник, в ней огромное количество отсылок к античной литературе и к праантичной, в которой мы двоечники. А Умберто Эко – он мой дядюшка-доктор, он просто ветеринар для меня, я перед ним безмолвное животное.

Умберто Эко для вас ветеринар?

Да. Потому что я молчаливое, жалкое, но живое. А он умеет поправить очень многое. Я к страницам Умберто Эко обращаюсь в труднейшую минуту. Ту книжку, которую я упомянула, я открываю с любого места и с восторгом принимаю небольшую дозу. Небольшую потому, что я боюсь ее читать, как принято, боюсь увять, боюсь своей недообразованности и того, что я заскучаю. Тогда мне будет так стыдно, что совсем некуда деваться. А открытый мной на любой странице Умберто Эко практически системно дает ощущение подпрыгивания над поверхностью, а иногда – большого полета.

9 лет, мальчик: «А что такое Бог?»

Это не сенсационный вопрос, он не сбивает с ног. Все думают об этом сколько-нибудь. А если ты занимаешься искусством – пристально, профессионально, повседневно, – ты этот вопрос перед собой ставишь часто, хотя бы несколько раз в неделю.

В каких ситуациях?

Своего бессилия или возможного редчайшего, но очень эффектного для тебя всесилия.

А Бог есть?

Я не специалист. Я не теолог, я не теософ, я самодельщик, я обыкновенный поэт-ремесленник, но природный, правда, и практикующий всю жизнь. Таким образом, я вынуждена много раз в году находить для себя что-то похожее на ответ и как-то им себя утешить. Да, вероятно, высшие силы присутствуют над нами. До какой степени они наша собственная эманация и отражение нас? Можно ли им сказать, как у Шварца: «Тень, знай свое место»? Не тень ли мы сами, не проекция ли некоторого божественного замысла? Все это неразрешимые вопросы, это известный многим дуализм. Меня устраивает и та и другая позиция. Меня устраивает живое человеческое существо как песочные часы с переворотом: и как отражение высшего на Земле, и как отражение с Земли, проекция наверх. Я с высшими силами, как угодно назовите, в довольно тесном взаимодействии много лет. Напрямую, без институций. В лучшую минуту, бывает, мы немножко объясняемся.

Как это происходит?

Не все можно сказать, даже на заветной телепередаче, даже симпатичнейшему телеведущему. Нет, не все тут получится разъяснить, но мы с высшими силами достаточно близко взаимодействуем, в очень трудную минуту и в сладкую минуту тоже. И совершенно ясно, что тяжелых минут значительно больше. Но бывает, иногда слабеешь и просишь себе помощи, конечно. Раз есть нечто, что восполняет твои пробелы, что лечит твои раны, – обращаешься, почему нет? Обращаешься и очень нерегулярно получаешь помощь, непрямым способом. Это такая Почта России: хочет – довезет тебе твою посылку, а хочет – не довезет.

Такого еще не было: «Бог – Почта России»! Ладно, поехали дальше. 8 лет, мальчик: «Кто тебе говорит правду?»

Очень часто – книжка.

А вам нужна правда?

Правда как истина, беспощадная методика по отношению к самой себе? Если так, то я сама довольно нелицеприятно смотрю и на себя, и на ближайшее окружение, и на то, что расположено со мной рядом. Я очень прямолинейна. И наводить беспощадный луч еще точнее – я в этом не заинтересована.

То есть вы говорите правду, но сами не заинтересованы в ее беспощадности, так получается?

Нет, я гуманист. Я могу придержать язык по отношению ко многим вещам. А могу и спустить тетиву. Со мной мало кто лукавит. Я и в детстве воспитывалась в прохладной обстановке, мало чем декорированной. Я так росла, и мои дети тоже так растут. Я далеко не сиропна, я очень малокомплиментарна. Я помню, как после моих слов похвалы: «Молодец. Этот рисунок – высший класс» – с невозмутимым видом, стальными нотками в голосе, – по лицам детей пробегала легкая судорога счастья. Они чуть не жмурились от того, насколько их ослепляло внезапное солнце моего одобрения. Да. Так я устроена.

13 лет, мальчик: «Зачем люди носят маски?»

Маска – чудесная вещь. Это образ. Это часть артистического мира, впоследствии перемещенная в мир реальный. Любой артистизм человеку медицински важен, просто для управления жизненным процессом, так же как музыкальность, как владение словом, науками, языками.

Я бы рекомендовала детям и всем еще не закостеневшим генерациям работать со своим образом. Для этого нужны книги, стихи, драматургия. Отчего так тотальна любовь к старой мировой драматургии? Потому что многим льстит увидеть себя Офелией или Джульеттой. Неважно, что будут драматические решения под конец – эта изумительно, ослепительно прожитая за полтора часа судьба производит на человека молниеподобное впечатление.

Лично я обожаю сюжеты раздвоения личности, как история Джекила и Хайда, история Дориана Грея. Маска – это чудесная инвестиция. Можно вложить совсем чуть-чуть в детские годы, а извлечь неслыханно.

Вы надеваете маски?

Играю ли я? Натягиваю ли я что-нибудь на физиономию?

Да. Вот сейчас вы играете?

Самую каплю. Меня не украсит, если я сдеру какие-то последние оболочки с физиономии. Я же сказала: хорошая вещь – артистизм. Я – поклонник масок.

А как же формула «быть самим собой»?

Это пустяк-вопрос, Дима, пустяк-вопрос, абсолютно.

Но все же вы всегда без маски или всегда в маске?

И то и другое, если угодно.

В продолжение темы. 11 лет, девочка: «Ну и кто смотрит на тебя из зеркала?»

Если разбирать подробно, довольно хмурая девочка лет 14, она смотрит с недоверием и большим желанием довериться. Она смотрит с поиском, с недовольством внешней средой и с укором в сдвиге бровей. «Научись слушать людей. Научись рассматривать в себе тех, кто смотрит на тебя. Исследуй окружающий мир», – сообщает мне девочка из зеркала много лет.

6 лет, мальчик: «Кто тебе придумал твое лицо? А оно тебе подходит?»

Чудесный вопрос. С лицом я имею давние нелицеприятные отношения. Я не люблю свой облик, не люблю зеркало, не люблю себя телесно. Что касается лица – никаких сомнений в том, что закладка родительская. Я смахиваю лицом на облик своего папы и гораздо меньше напоминаю свою маму, но и ее черты есть тоже. Я нахожу сходство с бабушками-дедушками, вглядываюсь в лица родни столько, сколько живу, – я страшно неравнодушна к этим вопросам. Сегодня, когда я уже устала рассматривать физиономии моего потомства, я изучаю лица внуков. И в восторге от факта эволюции.

12 лет, девочка: «Любишь ли ты себя?»

У меня строгие отношения с собой. Строгие и суровые. Через всю жизнь они такие. Самолюбовь спрятана так, что не отыщешь. Но зато мое достижение последних лет в том, что я стала себя не то что щадить, а целенаправленно жалеть. Жалеть и даже хвалить.

Вам не хватает похвалы?

Я совсем вне ее живу. Но торопливо добавлю, что не нуждаюсь в ней.

То есть вы самодостаточный человек?

Не знаю, я с этим словом не дружу. Но меня не баловала жизнь, и я не искала таких условных югов, таких курортов, где кинул лежак на пляж, расслабился и подставил руки и ноги солнцу. Я ничего этого не умею, у меня этих солнц было ужасно мало в жизни, и я их не искала никогда. Потому что я лет в 12–14 увидела, что это солнце никак не показывается, у меня ничего не получается такого, за что родители, педагоги, мужчины похвалили бы. Да и когда мне было себя любить? Нет-нет, некогда. Я очень много работала, каждый день, ну какая любовь! Так было до 30 лет, потом я стала к себе на каплю добрее. И с каждым десятком лет все добрее и нежнее к себе отношусь. Сейчас я уже умею по голове себя погладить. И даже сказать себе: «Ты молодец», дрогнувшим голосом, неуверенно: «Ты молодец. Смотри, ты справилась».

34 года, мальчик: «Что такое любовь?»

Я не знаю. У любви ни прописей, ни методологии нету. Мне всегда хотелось фантазировать на эту тему и принимать за любовь очень многое. Да мне руку протяни, потереби ладонь – у меня все заискрит. Поэтому медицински я не понимаю, что есть любовь, но когда искрит, это симпатично. Любовь – это же не только инстинкты, прямая какая-то физтяга человека к человеку, хотя это совсем не плохо. Здесь должен быть элемент фантазии, он чрезвычайно украшает. Но конечно, может возникнуть замыкание, можно чрезвычайно больно удариться лбом, и человеческое существо, которое ты выбрал себе в предмет поклонения, оно же, черт возьми, может не оправдать всех божественных надежд. А что тогда? Будем лечить сотрясение мозга? Будем. И лечим до следующего эксперимента.

12 лет, мальчик: «Что такое пошлость?»

Пошлость как слово и как понятие отсутствует во многих языках. Его нет. Поищите. Не помню, как в английском, а в моем родном французском его нет точно. Если заглянуть в словарь, мы наткнемся на слово banalité – всего-навсего банальность. Такая обыкновенность, с которой стыдно являться перед людьми. Вот что такое пошлость по-французски.

Пошлость по-русски – это хуже и позорнее. С ней я совершенно не дружу. Ребенку растолковать это не так просто. Для этого надо держаться за западное толкование – не думай банально, не говори очевидности, ищи свои слова, свои понятия, свои ответы на любые вопросы.

6 лет, мальчик: «Зачем нужен я?» Зачем вы пришли в этот мир?

Я – работать, я больше себе ничего не желаю. Мне и в 16 лет так казалось. Если это стихи, то пусть я пишу побольше, пусть я пишу получше. Пусть они будут небезразличны людям, полезны, необходимы на каждый день. Как если бы я была, скажем, производителем домашнего лимонада, а в мире стояла бы жара.

4 года, мальчик: «Я хочу быть собакой с хвостиком. А ты кем хочешь быть?» Представьте, что у вас есть возможность вернуться назад, допустим, в 16 лет, оставшись со всем знанием, пониманием этого мира, и перед вам открыты все дороги. Куда вы пойдете?

Если воображать, я не прочь оказаться мальчиком. Я всю жизнь подглядываю за мужским полом – какие они хорошие, какие они успешные, какие они поднебесные, а мы подземельные. В них множество совершенств. Им руку протяни – все твое. Хошь – президент, хошь – военачальник, хошь – писатель. И это очень недурственно – быть мужчиной. А женщина, бедненькая, доказывает, что она человек – хотя на самом деле она полчеловека…

Почему?

Без почему. Одно производство детей как индульгенция, она, бедненькая, ее себе организовывает и этим доказывает. А он себе живет, волшебная птица.

Сволочь. (Смеется.)

Нет. Он отличный.

А какую дорогу выбрала бы Вероника Долина, будь она мальчиком?

Индиана Джонс, археология. Мне нужно искательство, мне нужна поэзия… Мужчине больше дано: просто залез в бочку с яблоками – и все, «Испаньола» поплыла к Острову Сокровищ. Или я исследовала бы глубь океана, отправилась на поиски Атлантиды. Или откапывала Трою. Я в восторге, когда археологам удается что-нибудь найти, и руки человеческие могут кисточкой мягкой обмахнуть невероятные чудеса цивилизации. Или, в конце концов, была бы поэтом…

8 лет, девочка: «А отчего они так рано покидают нас, поэты?»

Ничего не рано, а в положенное время. Поэт проживает намного быстрее, энергичнее и иногда экзотичнее отведенное ему время. Ни рано и ни поздно, а изжив свой жизненный ресурс. Потому что поэт – природное создание. Как бы он ни маскировался наркотиками, многоженством, тем, что мало, но невероятно, звездно пишет, что он до 37 лет создал чуть не десятитомник, как некто Пушкин, на самом деле им правит глубочайшее взаимодействие с природой.

Но я наблюдала многих из генеральной когорты поэтов, я много думала над тем, каковы они: насколько здравы и насколько мистичны, насколько они стоят ногами на земле, умеют мыть посуду, нянчить свое дитя, ухаживать за своей женщиной – или им под силу решать только космические вопросы. Я настаиваю на том, что заканчивается жизнь поэта тогда, когда гаснет, исчерпывается заряд батарейки.

9 лет, мальчик: «Что такое талант и зачем он дается людям?»

Это специальная вещь, как фамильный бриллиант, как алмаз раджи. Он переходит из поколения в поколение, талант – это же генетика. Даже если он неожиданно случился в семье, это все равно генетическое сочетание обстоятельств. В нем есть опасность и безопасность, в нем есть наследование… А вот зачем он дается – это звездный дар.

Последний вопрос, традиционный. 8 лет, мальчик: «Зачем мы живем и почему умираем?»

Во-первых, мы выполняем программу. Мы же не бесконечные. Мы, может быть, даже вечные, но не бесконечные, и придется уступить место. Есть наше прямое потомство, есть наше косвенное потомство, и придется места уступать в этом театре. Продаются билеты каждый сезон, и зал не резиновый.

Вы ответили на вторую часть вопроса. А есть первая часть, в которой я заменю местоимение и спрошу вас так: «Зачем я живу»?

Лично я?

Да.

Хотя бы потому, что это небезынтересно. Это симпатично. Хотя бы затем, чтобы поддержать довольно большое количество моих близких. Я мучительно переживаю, когда у меня бывают огрехи в этом направлении. Я очень верю в парочку своих предназначений и в свои некие силы, предрасположенные к тому, чтобы потрепать человека по макушке и сказать ему: «Не робей, мы с тобой еще стихов и музыки напишем и украсим эту жизнь. Порой беспросветную, порой трусливую, порой раболепную. Но и мы с тобой кое-что можем, и у нас с тобой что-нибудь получится». Потому что, кажется, что все вокруг черно, но человек, я, кое-что может, и тогда делается чуть светлее.

17 марта 2018