Михаил Эпштейн

Михаил Эпштейн – российскo-американский философ, культуролог, литературовед, лингвист, эссеист, профессор теории культуры и русской литературы Университета Эмори (Атланта, США).

6 лет, мальчик: «Зачем нужен я?» Зачем нужен философ?

«Я» – это аксиома, которая не подлежит доказательству. Все прочее – теоремы, а «я» – это аксиома. Всякий может сказать про себя «я», всякая персона существует в первом лице единственного числа. Задавать вопрос «зачем» – значит соотносить свое «я» с «я» Создателя, с «я» Творца.

«Я» – это такая же изначальная данность, как природа. Есть мир внутри нас и мир вокруг нас. И как соотнести эти два мира – в этом и трагедия, и комедия, и драма бытия.

Что касается философии… Философ – это человек, который больше других удивляется. Он способен к этому эмоциональному и интеллектуальному переживанию, поскольку то, что обычно люди воспринимают как само собой разумеющееся, он воспринимает в модусе вопроса. Почему? Зачем? Почему люди рождаются, зачем умирают? В чем смысл их бытия? Почему они ненавидят больше, чем любят? Философия очень пытлива, подчас коварна, она изумляет наш ум.

9 лет, мальчик: «А почему я – это я?»

На это можно ответить и самым простым, и неимоверно сложным образом, как на все детские вопросы. Я – это я, потому что это элементарная тавтология, потому что, согласно законам логики, А это А, а Я это Я. Простейший ответ.

Гораздо более сложный ответ состоит в том, что определение себя – это не готовый ответ, а поиск смысла своего существования. «Я» – это процесс. Процесс самопознания, самоопределения, самоискания. И в этой замкнутости я на я, себя на себя очерчивается круг бытия. Он постоянно возвращает нас к себе. В этом и состоит призвание философа. Он может не сходить со своей точки в мироздании (как говорил Лао Цзы, «можно стать мудрецом, не выходя со своего двора»), а может объездить весь мир. Но при этом он всегда возвращается к той точке, в которой пребывает, эта точка и называется «я».

Когда у вас появилось определение себя как философа?

Я все-таки так себя не определяю, это, скорее, энциклопедическое или категориальное, номенклатурное, профессиональное определение. После Аристотеля, Платона, Канта называть себя философом как-то неуместно. Человек занимается философией, изучает философию, пытается философствовать. В философствовании, я полагаю, и состоит назначение всякого субъекта, стремящегося определить свое место в бытии. А профессиональный философ – это человек уже другого, более могучего и зрелого мировоззрения.

У меня филологическое образование, потому что в советское время получить образование на философском факультете мог только человек с партийной или комсомольской идентичностью, «активист». А для поступления на филологию не было таких ограничений. Но постепенно внутри моего филологического самоопределения расширялись другие области знаний – культурология, философия и лингвистика.

13 лет, мальчик: «Зачем мы были созданы, если все, что мы делаем, только портит этот мир?»

Совсем не согласен. Почему портит? Создает этот мир. Посмотрите: вы уютно сидите в кресле, читаете книги, дом защищает вас от ветра и холода… Этот мир – я не буду определять в долях, но в большей степени, чем в меньшей, – стоит того, чтобы в нем жить. Он соответствует природе человека, потому что сам человек сделал его таким, чтобы в нем существовать и познавать себя. Сейчас даже биологи считают, что не животные приспосабливаются к окружающей среде (дарвиновская идея адаптации), а напротив, животные своей жизнедеятельностью во многом сами создают собственную среду обитания. Тем более это относится к человеку, который своим разумом и воображением создает все, что есть вокруг. Нет ничего, кроме космоса, природных стихий, что бы не было создано человеком. Это и есть ответ на вопрос. Не портит. А создает, улучшает.

9 лет, мальчик: «Что такое Бог?»

Я представляю, что Бог – это измерение нашего «я», которое превосходит нас и является как бы общим «Я» всех чувствующих и мыслящих существ. Есть два таких измерения: это мир третьего лица (он, она, оно), и этот мир исследуется физикой, биологией, химией и другими естественными науками, которые ищут какие-то общие основания мироздания. Мир состоит не из слонов или пустынь, а из элементарных частиц или, может быть, из каких-то более глубинных оснований материи. Точно так же вера в Бога – это поиск общего, глубочайшего основания для другого измерения, того, которое мы называем «я».

Когда Бог отвечает на вопрос Моисея «Как мне назвать Тебя, как мне донести Твое имя до моих соплеменников», Он говорит: «Я есмь Тот, Кто есмь». То есть Бог может определяться только через «я». Только через себя самого. И вот то, что вы – для себя «я», и я – для себя «я», все чувствующие, мыслящие существа «я» для себя, это и есть наш выход в то измерение, которое мы называем Богом. Науки ищут «что» в основании материального мира, а другой комплекс дисциплин, гуманитарных и теологических, ищет, «кто» стоит в основании мира. И ближе всего мы узнаем об этом «кто» от самих себя, через наше я, через свою способность чувствовать, любить, испытывать жалость и вдохновение.

13 лет, мальчик: «Зачем нужна религия, когда есть вера?» Можете расшифровать слово «вера», что вы вкладываете в это понятие?

Вера, в отличие от организованной религии со своей системой правил, догм, ритуалов и т. д., – это прямое отношение своего «я» к «я» Творца.

Вопрос был «Зачем нужна религия, когда есть вера». Религия нужна?

Да, религия нужна.

Вы отнеслись к ней как-то скептически.

Все зависит от контекста, в котором задается этот вопрос. Ситуация изменилась за последние несколько десятков лет. В 1970-е, 1980-е годы я бы сказал: «Да, религия абсолютно нужна», потому что мы жили в обществе массового атеизма (я говорю сейчас про Россию), где религия была репрессирована и как состояние сознания, и как состояние общества. Сейчас религия все чаще и опаснее приобретает фундаменталистский оттенок, в том числе в России, и все дальше отходит от веры. И в этом случае вера отходит от религии. Это взаимный отход. Надеюсь, когда-нибудь станет иначе.

Здесь можно провести аналогию с мышлением – нужна ли для него записная книжка? Вообще-то акт мышления совершается в человеческом мозге, но тем не менее человек пользуется записной книжкой или компьютером, где хранит некую информацию. Религия по отношению к вере – это как записная книжка или компьютерный файл по отношению к акту мысли. Следы общего опыта веры записываются в религиозных обрядах, догматах и т. д. Но понятно, что без мыслящего мозга все эти записи не имеют смысла. Без опыта личной веры все религии и догмы тоже бессмысленны. Они служат как такие скрепляющие, записывающие, маркирующие устройства.

5 лет, девочка: «А куда люди умирают?»

Хороший вопрос и уже, я бы сказал, содержит в себе зачаток веры – «куда».

У меня четверо детей. Собственно, моя первая книга называется «Отцовство» и посвящена опыту взаимодействия отца с дочерью до того момента, как ей исполняется год и два месяца и она начинает говорить. Можно видеть, как души приходят в эту жизнь, осваиваются в ней, на очень предметном материале – наблюдая за новорожденными. Я думаю, что нечто подобное произойдет и с нашей душой. Она уйдет в некий мир, где обретет новое младенчество. На это уповают практически все религии, кроме, может быть, буддизма, и на это все больше и больше настроена современная наука.

А вы как с этим соотноситесь? Принимаете такую модель?

Принимаю. Раньше было трудно объяснить даже верующим людям, как это возможно, что тело умирает, а душа живет. А сейчас у нас есть красивые примеры – хардвер и софтвер. Хардвер можно разрушить, а софт живет. Вот душа – это такой, грубо говоря, софт. Информационная матрица.

14 лет, мальчик: «Как выглядит рай?»

Простите за цитирование, «Царство Небесное внутри нас». Рай – это состояние пребывания в том «я», в котором мы и находимся. Но поскольку мы своим телом выброшены в предметный мир, у нас возникают всякие драматические страсти и конфликты с этим вот собственным «я». Мы не можем успокоиться, не можем найти дорогу к нему. Между тем у многих великих художников, писателей есть это ощущение рая. Боттичелли, Рафаэль, Ренуар создают рай на своих полотнах. Предвестие того, что нас может ждать, если мы этого заслужим. У Толстого, у Бунина, у Набокова потрясающие предметные откровения о рае, то есть о состоянии, когда душа находится в чем-то одухотворенном.

Тот мир, в котором мы оказываемся после смерти – простите за такую голую метафизику, – это мир нашей собственной души. И если в нашей душе есть состояние умиротворения, то мы в нем и окажемся. Если в нем злоба, вражда, обида, упреки, негодование – то мы попадем в мир, терзаемый стихиями и терзающий нас самих. Каждый из нас, сам, здесь и сейчас, создает ту материю, в которой мы будем существовать после того, как истлеет материя нашего тела. И это способ обрести рай. Или ад.

4 года, мальчик: «Зачем вообще всё?»

Это коренной философский вопрос. Обычно мы относим целеполагание только к чему-то частичному и определяем часть в отношении целого. Скажем, я занимаюсь спортом, чтобы стать здоровее, я ем, чтобы продлить свое существование, я пишу, потому что это мой профессиональный долг и я этим зарабатываю себе на жизнь. Такие плоские объяснения. А для чего всё? Сам этот вопрос предполагает, что есть нечто большее за пределом «всего». Мы призваны все время глядеть – и двигаться – вперед, за пределы всего видимого, известного, туда, где возникает еще один горизонт, за пределом «всего».

Как понять, что ты правильно шагаешь?

Я бы выделил два критерия. Один критерий – насколько то, куда ты шагаешь, это ты сам. Надо понимать, насколько твоя воля и сознание участвуют в этом процессе: это ты шагаешь или тебя что-то несет, берет на аркан и тащит за собой? Второй критерий – насколько ты расширяешь свое «я» благодаря этому движению. Загоняешь ли ты себя в некие все более узкие рамки как человек профессии, долга, начальства, бюрократии? Очень многие люди видят свой путь в том, чтобы загнать себя в определенную ячейку – в этом состоит для них процесс социализации. Они рождаются как люди, а потом становятся всего лишь бухгалтерами, баптистами или болельщиками «Спартака».

А прежде всего надо, на мой взгляд, вочеловечиваться, это главный долг человека. Нам всем при рождении дана биологическая природа, а далее мы так или иначе участвуем в актах социализации: ходим в школу, узнаем себя как русских, евреев, бедных, богатых и т. д. И потом в какой-то момент наступает период, который в религии называется конфирмацией: когда ребенок, крещенный в бессознательном возрасте, повзрослев, в 13–14 лет должен уже сознательно подтвердить свою принадлежность к церкви. Точно так же вочеловечение – это подтверждение своей принадлежности к человечеству, уже не биологическое, а сознательное. Это акт воли. Это акт экзистенциального выбора себя в качестве человека.

В истории уже давно идут процессы глобализации по разным параметрам: сверхнациональные монополии, экономический профит, распространение технологий. Я целиком за глобализацию. Но глобализация, которая не поддержана вочеловечением, воспитанием общечеловеческого в каждом человеке, оборачивается тем, что мы видим сегодня. Рост национализма, брекзит, трампизм, путинизм, исламский фундаментализм – это все провалы вочеловечения. Это все реакция на глобализацию, которая затронула людей поверхностно и вызвала отторжение, поскольку люди к ней не подготовлены, не вочеловечены.

Но ведь так было всегда. История человечества все время кренится чуть-чуть не туда – то глобализация, то инквизиция, то национализм, то коммунизм.

Есть в природе то, что описано Лукрецием Каром: любая частица, и природная, и социальная, движется с неким отклонением. Это придает лукавство и кривизну всем историческим путям. Нужно прогнозировать пути в будущее с учетом этих кривизн. Но глобализация – это абсолютно не девиация, это широкий горизонт, который открывается за более узкими горизонтами «идентичности». Мы не рабы своей идентичнности, мы – люди. Это звучит очень наивно и просто, но в этом этическая основа глобалистики. И если этого этического импульса нет, если я не готов мою принадлежность к человечеству поставить выше, чем мою партийную, профессиональную, конфессиональную идентичность – тогда и происходит то, что происходит. Мир оказался не готов к техническим, индустриальным и прочим прорывам в масштабе всего человечества. И в этом задача гуманитарных наук – воспитывать в человеке человека. Вочеловечивать.

3 года, девочка: «А конфетница может быть большой?» Если рассматривать этот вопрос с философской точки зрения, может ли быть слишком много сладкого? Слишком много свободы?

Нет, это разные вещи. Сладким, конечно, можно объесться. А свободой, если правильно понимать это слово, объесться, по-моему, нельзя. Потому что свобода внутри себя несет ответственность. Диалектика свободы и ответственности постоянно указывает, в каком направлении должна двигаться и расширяться свобода. Если она выходит за рамки твоей ответственности, тогда это уже не свобода, а оголтелая вольница.

То есть все-таки в конфетах надо себя ограничивать?

Надо, да. Потому что переешь сладкого – потом будет от этого несладко. Опыт показывает.

2,5 года, девочка: «Мама, зачем тебе я?»

А зачем Богу человек? Зачем Создателю создание? Да потому что Создатель не полон без своих созданий. Да и какой он Создатель, если ничего/никого не создал! Можно тешить себя иллюзиями, что ты живешь свою жизнь для себя, а дети помешают тебе реализовать свое призвание. На самом деле это пустые отговорки. С каждым ребенком прибавляется твое ощущение самого себя. Если вообще можно чем-то гордиться, то разве только своими книгами, успехами, наградами? Есть другой, более глубинный уровень гордости – детьми, внуками. Потому что ты их создал как бы вместе с Господом, и ты сам являешься в этот момент творцом, но таким, который в этом страшном-страшном отношении со своими созданиями предоставляет им свободу, в том числе свободу бунта против себя. Я помню, как моя дочка в 8–9 месяцев на наших глазах взяла тапочку в рот, что ей запрещалось делать. И поняла, что нарушила этот запрет, и содрогнулась. Как Адам, когда он нарушил завет с Богом и, побуждаемый Евой, вкусил плод с древа. Эта дрожь пробегает по телу согрешившего человека, она всегда возникает в отношениях создателя и создания. И в этот момент до меня дошло, почему Бог все-таки продолжает любить свое дитя, человека, несмотря на всю его падшую, порочную, грешную природу. Потому что человек, сознающий свой грех, дрожащий, воспринимает это как свободную волю и признает тем самым свою ответственность за то, что он делает.

Вот для чего ребенок нужен родителям: это опыт творческого отношения к своим творениям, с такой глубиной любви, понимания, сопереживания, ответственности, который недоступен ни в каких других областях творчества.

Мальчик трех лет за разговором о том, что корова дает молоко, овца шерсть, а пчелы мед, спрашивает маму про свою 11-месячную сестру: «А Лиечка что дает тебе?» Что вам дало рождение ребенка?

Я стал как бы другим человеком. Человек так устроен, что это не потребляющее существо. Ему необходимо потреблять, чтобы что-то производить. Он создан с расчетом на отдачу, на то, чтобы не зарывать свой талант в землю. Индивидуальное бытие обретает смысл, только когда оно прирастает. В первую очередь детьми. Семя – я уже как иудей говорю – должно прирастать, слово должно прирастать, а не падать на камни. В этом смысл всего. Как писал Гете: «И доколь ты не поймешь: смерть – для жизни новой, хмурым гостем ты живешь на земле суровой». Призвание человека в том, чтобы создать другую жизнь – в форме слов, картин или в облике живого существа.

Это единственное его призвание?

Это главное призвание. Создавать. Как сказано в самом начале Библии, нам даны две заповеди. Первая – «плодитесь, и размножайтесь, и наполняйте землю». Вторая заповедь – наречение имен, когда призвал Господь животных к Адаму и сказал: «Давай им имена, и как ты их назовешь, так и будут их имена». Два призвания, одно биологическое, другое семиотическое, лингвистическое. И оба они о том, чтобы создавать. Это уже потом согрешившему, падшему человечеству был дан декалог, десять заповедей, которые в основном состоят из запретов: не делай того-то, не убивай, не прелюбодействуй, не лжесвидетельствуй и так далее. А первые две заповеди до грехопадения позитивны. И ничто так хорошо не выполняет эти заповеди, как рождение ребенка, потому что ты создаешь его и наполняешь землю и учишь его говорить. Создание человека и создание языка – так я понимаю свою задачу. Как отца и как филолога.

17 лет, девочка: «Что значит уметь отдавать и уметь получать? Почему это надо уметь?» Про умение отдавать вы объяснили. Почему надо уметь получать?

Получать – это тоже большое искусство, потому что есть такая вещь, как жадность. Когда получаешь слишком много, получаешь то, что тебе, по сути, не нужно, и обогащаешь себя за счет другого. Хороший способ получать – несколько аскетический. Надо найти баланс, когда отдача превышает потребление. В этом суть нравственности.

6 лет, мальчик; 10 лет, мальчик; 34 года, мальчик: «Что такое любовь?»

У меня есть кратчайшее определение из трех слов: «Нельзя быть без».

Прежде всего нужно различать уровни этого чувства: сексуальный, эротический и любовный. Секс – это воспроизведение, размножение себя, то, что необходимо природе. Эротика – это удовольствие от эроса, связанное уже не с задачей размножения, а с утверждением своего «я». Поэтому здесь отношение к другому уже очень сознательное, очень рефлексивное, в отличие от секса. Там просто работает инстинкт, а в эротике есть запрет, нарушение запрета, соблазн, подглядывание, желание не спешить, растягивать наслаждение, как у Овидия или в «Камасутре».

Но есть и еще один уровень – любви, когда личность может причаститься вечному только благодаря другому. Платон охарактеризовал это как стремление двух половин образовать андрогина, двуполое существо. Когда-то люди были слишком сильными и могучими, потому что были двуполыми, и боги, чтобы уменьшить их мощь, разделили каждое существо пополам – на мужчин и женщин. С тех пор они ищут друг друга, чтобы составить одно всесильное существо. Мы чувствуем правду этого мифа буквально во плоти своей, когда любим, когда соединяемся с другим человеком и вместе становимся более мощным существом, чем порознь. Таким образом, я мыслю любовь как создание этого сверхмощного существа.

Поэтому у меня есть еще такое определение (недавно я обнаружил, что оно стало использоваться даже в рекламе свадебных товаров): любовь – это готовность провести вечность вдвоем.

14 лет, мальчик: «Почему я должен людей любить? Все меня обманывают, лучше любить компьютер». Сейчас мы живем в мире социальных сетей с их лайками, чмоками, иконками. Вы не наблюдаете видоизменение любви?

Конечно, болезнь любовью, стремление быть любимым приобретает новые формы в наши дни. И я не смеюсь над лайками. Лайки – это тоже выражение того, в чем нуждается человек. Я могу себе представить, что муж говорит жене «Дай-ка я тебя лайкну» и обнимает ее. Лайк – тоже своего рода объятие.

А вы не опасаетесь, что на каком-то этапе все это перетечет в сплошную виртуализацию?

Нет. Я допускаю, что сексуальные машины приобретут человеческую убедительность, плотскую достоверность, осязаемость. Но я по природе оптимист и думаю, что когда автоматизируется все, что может автоматизироваться, когда, например, человек не пойдет в публичный дом для удовлетворения своих сексуальных потребностей, а совершит это с неким всесторонне оборудованным роботом, – вот тогда реальная близость между людьми будет только по любви.

На самом деле искусственный разум заменит только то, что по природе своей алгоритмично. Я представляю, что шоферы, фермеры станут не нужны, отпадут многие финансовые, технические профессии. Но ничто не заменит писателя, гуманитария, филолога, философа, священника – те профессии, которые в наименьшей степени поддаются алгоритму.

А самая не алгоритмизируемая «профессия» – быть влюбленным. Быть любимым. Можно создать точную копию любого объекта. Но нельзя подделать волю человека, нельзя подделать любовь. Если это подделка воли – то это уже не твоя воля, если это подделка любви – то это уже не любовь.

6 лет, мальчик: «Купим волшебную палочку?» Представьте, что вы купили волшебную палочку и можете совершить одно чудесное действие.

Волшебной палочкой ничего не сделаешь. Волшебная палочка у человека – это его собственное «я». Но я бы взмахнул ею и сказал: «Возлюби ближнего, как самого себя». Всё, больше ничего не надо.

Хорошо. Попробуем иначе. 3 года, мальчик: «Что ты можешь мне подарить? Я хочу всё». Представьте, что перед вами сидит мальчик и вы этой волшебной палочкой можете подарить ему материальные блага или знание – что угодно, но только один дар.

Я бы мановением палочки окружил его любовью семьи, друзей, учителей – всех, кто встретится ему на жизненном пути.

А умение какое-нибудь вы бы ему подарили?

Конечно. Прежде всего ощущение собственного призвания – того, для чего создан человек. А чтобы это призвание определить, он должен вглядываться, вслушиваться в себя, научиться осознавать, что он создает лучше всего. Может, он дворник и лучше всего создает чистоту – прекрасно. Замечательное призвание. Может, он инженер, физик, писатель. В этом состоит смысл образования – найти в человеке то, чем он лучше других.

Как говорится, «Бог любит всех, но больше Он любит каждого». Найти это каждое, то есть единственное, в самом себе – это и была бы наилучшая задача для всех.

8 лет, мальчик: «Зачем мы живем и почему умираем?»

Мы созданы живыми, и за это должны благодарить того, кто нас такими сделал. А живем мы для того, чтобы быть еще более живыми и чтобы перенести эстафету жизни из этого мира в какой-то другой. Чтобы умереть тоже живыми. Для этого нам дана душа, которая вырастает в этом мире, но по мере самовоспитания перерастает его границы и ищет для себя какой-то новый мир, в который она могла бы облечься, как при рождении облекается в младенце.

Верующие люди желают друг другу здоровья и спасения. Казалось бы, какие противоречащие друг другу пожелания! Здоровье для этой жизни, а спасение для другой. На самом деле здесь нет никакого противоречия, потому что и здоровье, и спасение – это формы предельной жизненности. Ты должен быть жизнен в этом мире, и только тогда ты сможешь живым перешагнуть в иной мир. Здоровье и спасение – это две стадии жизненного процесса, преодолевающего смерть.

10 мая 2018 г.