Ефим Шифрин

Ефим Шифрин – артист.

6 лет, девочка: «Где живут смешинки?» Какие смешинки сейчас живут и где?

Добрые смешинки живут где-то рядом с сердцем. А вот смешинки, которые рождаются от злорадства, от зависти, от неприятия другого человека, живут в другом месте, может, в печенке, в селезенке.

Какие смешинки сейчас живут? К сожалению, сколько я живу на этом свете, все время слышу, что смешинки сейчас не те, что были раньше: «Вот рааньше… Раньше были смешинки… Ничего похожего».

Я помню, как мы с моими ровесниками, уже будучи артистами, стояли за кулисами во время выступлений тогдашних «небожителей» эстрады. Жизнь свела меня с ними, и они как бы сдавали вахту нам. Так вот для каждого поколения смешинки от артистов, которые уже становятся памятниками из-за стажа, из-за возраста, из-за известности, становятся не такими безусловными, не такими безупречными. Иногда нам было даже досадно от того, с чем люди вошли в историю эстрады. Нам казалось, что это все очень пыльно, по-стариковски наивно. Сейчас я потихонечку подкатился к тому возрасту, когда смешинки «от меня», наверное, могут быть так же обсуждаемы тем поколением, которое дышит мне в затылок. Я понимаю, что для резидентов «Камеди клаба» мои смешинки тоже подернуты сединой. Но смена отношения к смешинкам ждет каждое новое поколение.

Мне нравится сам вопрос, потому что он, как все детские вопросы, наивный, а за ним может вырасти мудрость взрослого ответа.

Мне важно как актеру, чтобы смешинки просто жили. Потому что с человеком, для которого они вообще не существуют, общаться невозможно. Человек, лишенный смешинок, для меня просто истукан. Вам когда-нибудь приходилось встречаться с человеком, напрочь лишенным чувства юмора? Это же беда. Ты начинаешь с ним шутить, начинаешь понижать градус напряжения, иронии, лукавства и понимаешь, что не выходит.

Мне нравятся добрые свойства смеха, особенно в те периоды истории, когда случаются тектонические сдвиги в отношениях между странами, между людьми, когда вчерашние соседи становятся злыми старухами из коммунальной квартиры, плюющими друг другу в борщ. Вот тогда важно не поддаться на эту общую волну превращения смешинок в оружие, а надо запускать добрые смешинки, засыпать все эти щели непонимания, все провалы разлада между людьми.

6 лет, мальчик: «Кто тебе придумал твое лицо? А оно тебе подходит?» В моем понимании существует два человека – актер на эстраде Ефим Шифрин и Нахим Шифрин, посты которого я читаю в Фейсбуке и считаю их очень глубокими, очень серьезными, очень тонкими и задумчивыми. У меня ощущение, что это два разных человека. Или я не прав?

Лицо, которое я сейчас ношу, мне нарисовали папа и мама. Иногда рисунок этого лица принадлежит папиной руке, а иногда я внешне вдруг превращаюсь в маму. Я слежу за собой как за другим человеком, я не понимаю, почему в какой-то период времени во мне высвечиваются папа или мама. Мне всегда казалось, что я похож на маму – я унаследовал ее актерские таланты, музыкальность, все, что связано с моей профессией. А иногда во мне проявляется папа, его лицо с глубоко запрятанными близорукими глазами – мне не нравится, что они сдвигаются к переносице, и я становлюсь беспомощным, вспоминая судьбу отца.

Я имел в виду все-таки лицо не физическое.

Потом на этот рисунок накладывается… Помните, в детстве была такая куколка, картонная или бумажная, для которой вырезали всякие платьица и прически, и ее можно было одевать как угодно. Так вот на этот рисунок, который так старательно выписывали папа и мама, жизнь меня заставила примерять вырезанные маски и одежды. Одна из них очень крепко приросла ко мне – это маска, которая возникла на эстраде. Я часто говорю о том, что, с одной стороны, я должен быть признателен ей за тот широкий круг незнакомых мне людей, вдруг ставших знакомыми. Это огромное число моих подписчиков, зрителей, читателей, которых я не знаю, а они меня знают. С другой стороны, у них складывается иллюзия нашего близкого знакомства, которая меня иногда ошарашивает или даже пугает.

Вы хорошо себя чувствуете в этой маске?

По-разному. Когда я впервые ее надел, она мне принесла смех и успех, два рифмующихся слова, и я не мог к ней плохо относиться. Но потом я обнаружил, что мне трудно ее снимать, она приросла, и ко мне относятся как к персонажу, который ее носит.

В тридцать лет мне казалось, что я уже готов стать артистом спустя десять лет работы. А оказалось, что нет, мне надо снова сдавать экзамен, потому что ни в каком другом виде меня не собирались видеть. Телевизионные редакторы звонили и спрашивали про Люсю, режиссеры кино вообще не обращали на меня внимания – зачем им сдался эстрадный маньяк, который только и умеет, что звонить Люсе, с театром до поры вообще никак не выходило, потому что все уже забыли про мои работы в Студенческом театре Московского университета. И вот так я стоял себе, очерченный световым кругом у микрофона, и маялся, потому что маска не отдиралась.

То, что называется у людей кризисом среднего возраста, у меня когда-то началось и не заканчивается, и выражается это в том, что я как артист хочу быть разным. К сожалению, мне повезло с этим только в последние годы, когда появился выбор: хочешь снимайся, хочешь играй, хочешь пиши, хочешь общайся с интернет-аудиторией. Но – поздно. А с другой стороны, по справедливости, как раз очень вовремя. Потому что сейчас, когда я уже готов к этому диалогу, у меня иногда получается снимать и надевать разные маски. А лет десять назад могло не получиться. Наверное, жизнь меня готовила к тому, чтобы я заслужил право их менять.

Сейчас, когда журналисты меня спрашивают, какая из работ любимая, я, как все актеры, начинаю немножко кокетничать: «Все они замечательные, все это мои дети». Ничего не дети. Я радуюсь оттого, что у меня есть шанс тасовать эту колоду. Я еду днем в спортивный зал и понимаю, что превращаюсь в человека, который может поднять что-то большее, чем хозяйственная сумка, а потом отправляюсь на распевку перед мюзиклом, о котором еще вчера не мог мечтать.

Начали мы с того, что лицо мне нарисовали папа и мама, и сейчас из-за того, что я обрел право менять маски, мне не стыдно показать свое лицо. Я могу говорить от себя, мне не надо прятаться за персонажем.

4 года, мальчик: «Я хочу быть собакой с хвостиком. А ты кем хочешь быть?» Представьте себе, что вы Фима Шифрин, вам 4 года, и вы можете выбрать любую дорогу. Куда бы вы пошли?

Приблизительно в этом возрасте или чуть постарше, когда я уже начал что-то соображать и перечислил родителям все те профессии, которыми я хотел бы заниматься – а это был и повар, и пожарный, и много кто, – приблизительно в этом возрасте я и загадал то желание, которое у меня сейчас худо-бедно исполнилось.

Я никогда не понимал людей, которые говорили, что если бы им был дан шанс прожить жизнь сначала, они бы начали ее точно так же. Я всегда возмущался и говорил: «Врут бессовестным образом! Никогда бы я не прожил жизнь так же, я бы все сделал по-другому. Я бы все исправил: туда бы не пошел, здесь бы не появился, вот этой глупости бы не сделал». А сейчас я понимаю, что все это выстроилось в какую-то очень логичную, с точки зрения судьбы или Провидения, картину – я пришел к тому, что мечтательно загадал в пять лет. У меня был неясный образ того, что вот здесь стою я, вот там сидят люди, которым я что-то рассказываю или показываю, и они получают удовольствие от того, что я делаю…

Только я хотел, чтобы это было завтра, в пять лет. А получилось спустя 55 лет. Единственное, о чем я могу сожалеть, но при этом не гневаясь на Провидение, – я хотел бы этот пройденный путь чуть-чуть сократить, чтобы больше успеть сейчас; мне надо было вовремя опомниться, вовремя поступать правильно. Но зато теперь на том отрезке, который мне остался, я уже приблизительно понимаю, что мне надо делать, чтобы ни о чем не жалеть.

3 года, мальчик: «Кто я?» Ефим Шифрин, кто вы?

Фима. Это короткий ответ, за ним будет маленькое разъяснение. Меня часто упрекают, что в социальных сетях я зарегистрировался под собственным именем, паспортным, тем, которое дали мои родители, и я уже устал объяснять, что мое сценическое имя – не вполне псевдоним. Я, будучи Нахимом от рождения, как меня записали в метрике, всегда был Фимой. От Нахима нет уменьшительного имени, если вы представите себе его, оно будет не очень благозвучным – Хима. Я был Фима. Состояние, при котором я Фима при маме, Фима при папе, Фима при брате, мне нравится, потому что это состояние, в котором еще все безоблачно, еще ничего страшного не случилось, в котором не ушли ни папа, ни мама, в котором жива моя тетка. Я бы хотел быть Фимой, когда еще все можно поправить, все можно начать сначала. А теперь мне нравится Фима еще и оттого, что, хотя я уже ступил на порог 60-летия, ко мне так обращается огромное количество людей вдвое-втрое младше меня. И в этом нет панибратства, в этом нет фамильярности, хотя иногда это может меня царапать. Значит, я в их сознании – Фима, который за эти годы не заматерел, не отодвинулся на какую-то неодолимую дистанцию. Я – Фима. Оставаясь при этом Нахимом, оставаясь при этом Шифриным, оставаясь при этом человеком, в паспорте у которого отмечен такой-то год рождения и такое-то место рождения. Кто я? Фима.

9 лет, девочка: «Что такое совесть?»

Я могу сказать, что такое совесть для человека, который не очень представляет себе отношения со Всевышним, с Богом – для человека нерелигиозного, агностика или атеиста.

Вы атеист?

Мне ближе агностицизм. Мне кажется, для человека, который не так ощущает свою связь с Богом, как это ощущают религиозные люди, совесть – нечто, что связывает человека нравственным законом. Я не знаю, где он прописан. Каким-то образом я с самого начала, как только, по Райкину, «шарики начали вертеться», знал о том, что плохо и хорошо, что нравственно и безнравственно.

Не могу сказать, что папа стоял с указкой у доски и, показывая мне на какие-то мелом нарисованные понятия, говорил, что вот это плохо, а это хорошо. Не могу подумать, что получил это с воспитанием. Например, скрижали Моисея, заповеди «Не убий», «Не укради» мне никто не преподал, я не записал их в виде конспекта. Но отчего-то знаю, что противоречить им нехорошо, с известной оговоркой-шуткой про заповедь «Не прелюбодействуй», это всегда останется предметом обсуждения для живого человека. Почему-то я не могу украсть. Не потому, что мне перед камерами хочется казаться идеальным. Я не могу, меня ошпарит всего. Не могу взять чужую вещь. Не смогу не то что убить, я не могу ударить человека.

Вы спросили про совесть. Наверное, это совесть.

9 лет, мальчик: «Что такое Бог?»

Не знаю. Я не религиозный и не верующий человек – до тех пор пока не начну вспоминать в своей судьбе что-то, совершенно не поддающееся рациональному объяснению.

Далеко ходить не надо – я вчера интенсивно думал о человеке, который выпал из моей жизни, надолго исчез. И надо было приехать в Тель-Авив, чтобы, выйдя на балкон, посмотреть на море и вдруг услышать нещадный, как сирена, звонок телефона и голос этого человека в трубке. Таких случаев было очень много.

Меня пугают эти мысли, я не хочу размышлять на эту тему, потому что любой мой собеседник меня начнет подлавливать, сказав: «Ааа, так вот же!» Не знаю.

В моей жизни было много такого, чего я не могу объяснить рациональным образом. Я много раз рассказывал о том, как оказался в кабинете Кончаловского перед тем, как мы начали снимать «Глянец», и на пороге кабинета, не успев поздороваться, я почувствовал, что у меня закружилась голова. Меня настиг давний сон, в котором был этот кабинет и Кончаловский, который, словно мы только вчера расстались, встал из-за стола и протянул руку… Мне это все приснилось. Почему Кончаловский, с какой стати он должен был возникнуть в моей эстрадной судьбе, в этом кабинете, который я уже видел… Там все совпадало, как может совпасть во сне, – основные очертания, цвет, возраст. Я бегу от этого.

В моей жизни возникают персонажи, о которых я начинаю думать, которых я начинаю терять, которые мне начинают сниться. Я понимаю, что любой рациональный человек мог бы мне это объяснить. Но меня бы его объяснения не устроили, потому что были бы чересчур рассудочны и украли бы часть волшебства. Поэтому на вопрос «Что такое Бог?» я бы помялся с ответом, потом, наверное, вспомнил бы эти случаи. Потом наверняка украсил бы слово «Бог» эпитетом «добрый», потому что войны, разрушения, кровь – эту исполнительную функцию я у него отнял бы, я не понимаю Бога, который мог бы распоряжаться, применяя эти инструменты, я бы списал их на счет дьявола.

А вообще, я дал бы почитать этому повзрослевшему ребенку книги эволюционистов. Я хотел бы, чтобы ребенок рос, не отворачиваясь от науки.

Я езжу в российскую глубинку, и сопровождающие люди часто говорят мне: «Вот здесь мы построили церковь. Вот наша новая церковь», на фоне каких-нибудь страшных развалин и уныния. И я всегда ехидно спрашиваю: «А где у вас планетарий?» Потому что я влюблен в науку – популярную, на моем уровне, – влюблен в новые знания. В свои годы я провожу лучшие часы в интернете, читая про мир и мироздание то, чего вчера не знал. Есть замечательные книги современных популяризаторов науки, в которых не меньше интересного, чем в молитвах и апокрифах.

Поэтому вопрос о Боге меня смущает. Мне кажется, что это последний вопрос, а главные вопросы стоят на пути к нему. Как устроена Вселенная? Что мы успели узнать про нее к этому моменту? Я бы начал с этого, а потом, если возникнет нужда, подошел бы к вопросу, кто это создал, зачем, почему.

8 лет, мальчик: «Зачем мы рождаемся и почему умираем?»

Почему мы умираем, для меня так же непонятно, как и то, почему выдыхается разговор. Если обоим было хорошо в разговоре, почему он вдруг подходит к концу? Наверное, потому, что подходит к концу счастье понимания.

Умираем потому, что подошел к концу разговор?

Потому что подошел к концу твой диалог со Вселенной, с вечностью, с Богом – мы все друг другу сказали. Так заканчивается жизнь. А приходим в мир для того, чтобы к этому прийти, это все очень логично.

В 28 лет мне казалось, что моя первая влюбленность – это то, для чего я пришел в мир, потому что ее сопровождало состояние, когда подкашиваются коленки и голова кружится, когда двух минут невозможно провести в разлуке. Потом, когда тебе выпадает роль и ты стоишь на съемочной площадке или на сцене, понимаешь, что ты сейчас не ты, а сам Создатель – и тогда кажется, что ты родился для этого. Потом, когда уходит мама и весь мир проваливается в тартарары, когда заполняет ощущение такой вселенской потери, равной которой быть не может, – кажется, что для этого.

Суммируя все эти пиковые моменты, ты понимаешь, что пришел для этого, этого и этого – чтобы все это испытать.

18 мая 2015 г.