Дина Рубина

Дина Рубина – писатель, сценарист.

5 лет, девочка: «Я не врушка, я сочинитель, а ты врушничаешь?»

Какой замечательный вопрос, боже мой. Я врушка. Я сочинитель. Сочинителя не врушки не бывает. Писатель – это волшебник, а волшебник – это всегда человек, который создает из ничего. Сейчас я как раз пишу новый роман, где героиня, которая сначала была задумана как третьестепенная, выдвинулась чуть ли не на первый план по мере того, как она стала врать, по мере того, как она стала жить, по мере того, как расширялись ее крыжовенные зеленые глаза, как она верила самой себе. И я ее ужасно люблю, потому что вижу в ней себя в детстве. Я вру напропалую.

Попробую подойти к этой теме немного с другой стороны. 9 лет, девочка: «Что такое совесть?»

Совесть – это такое неудобство, которое не позволяет тебе быть счастливым, если ты понимаешь, что в каком-то вопросе мог бы поступить лучше, чем ты поступил. И вот с этим неудобством ты живешь, как с какой-то кнопкой в сандалии: и хочется вытряхнуть, и нет времени. Понимаешь, что надо остановиться, отстать, может быть, от какой-нибудь группы, за которой ты бежишь или с которой ты бежишь, и все-таки вытряхнуть эту кнопку. Поднять телефонную трубку и сказать: «Прости, пожалуйста, я совершил ужасный поступок».

Вас совесть часто мучает?

Приблизительно с трех часов утра, когда я встаю.

Проснулись, и сразу начинает мучить?

Да, конечно. Когда я просыпаюсь и понимаю, что вчера ужасно работала и ничего не сделала, что родители заброшены, сын отбился от рук, дочь эгоистка благодаря, так сказать, мне, и внучка не ухожена, и муж не обласкан. В общем, это начинается примерно часа в три утра, поскольку я жаворонок, а заканчивается тогда, когда я дочитываю последние несколько строчек перед сном, понимаю, что вот это гениально, а то, что делала сегодня я, – полное говно.

О, тут у меня был созвучный вопрос… 11 лет, мальчик: «Почему одно слово прилично, а другое про это же неприлично?»

Знаете, когда моему сыну было годика три, он пришел из детского сада и спросил меня: «Мам, что такое жопа?» Я сказала: «Знаешь, Димочка, этого слова нет. Такого слова нет, есть слово „изжога“. Вот когда дедушка съедает копченую колбасу, которую ему нельзя, у него начинается изжога. Такое слово есть, да». Наверное, дня через два мы с ним идем по улице, и он требует вторую порцию мороженого. Я отвечаю, что ему достаточно и больше я не куплю. И он мне говорит: «Как сейчас дам по изжоге». И тогда я поняла, что нужно прекратить обманывать человека. Я сказала: «Ну хорошо, есть слово „жопа“, но можно сказать иначе, и, вообще, все зависит от того, в каком контексте ты произносишь то или иное слово».

Но вы их используете, да?

Вы же знаете, что слово может убить, оскорбить, задеть, вдохновить, поднять человека – это все искусство. Слово – это искусство. Эти «плохие» слова имеют глубокие корни в народной речи, в фольклоре. Они связаны с глубинными особенностями нашей психики, с историей рождения человека, зачатия человека и так далее. Эти слова имеют серьезную мощь. Во всяком случае, когда за рулем в экстремальной ситуации я позволяю себе выброс этих слов, я понимаю, что, возможно, я ускользаю от сердечного спазма, от сильного эмоционального стресса, понимаете? В прозе – это как блестки, как золотая краска, которую вы используете в наряде принцессы: заляпаете этим золотом, и будет совершенно вульгарная вывеска. А когда вы поставите блик, это будет необыкновенно живой взгляд, живой жест. Понимаете?

К вопросу о сакральном. 9 лет, мальчик: «Что такое Бог?»

Ну, его никто не видал, и евреи первые решили, что это отвлеченное существо.

А что такое Бог для Дины Рубиной?

Можно я не буду комментировать этот вопрос? Эта вещь очень интимная.

Хорошо. Но он есть, да?

Знаете, когда мой маленький племянник спросил маму, откуда взялись люди, то моя сестра ответила: «Людей, Боренька, создал Бог». Он сказал: «А дядя Витя говорил мне, что люди произошли от обезьян». Тогда она сказала: «Понимаешь, тут уже кто как хочет: дядя Витя произошел от обезьяны, а нас с тобой создал Бог».

13 лет, мальчик: «Если существует судьба, то что тогда зависит от человека?» Все ваши романы так или иначе о судьбе.

Да, меня очень волнует тема судьбы, тема времени, человека и времени и тема человеческого рода, непрерывной длительности человеческих генов, которые всплескивают в дальних потомках, еще не понимающих, что они несут в себе драгоценную суть какого-нибудь прадеда или прабабки. Меня это все страшно волнует. Писатель – не фейерверк и не дивертисмент, это человек с несколькими идеями фикс, вернее, с несколькими кардинальными вопросами, которые его волнуют до боли на протяжении всей жизни… Что там было по поводу судьбы?

Вопрос звучит так: «Если существует судьба, то что тогда зависит от человека?» Но я бы сначала хотел узнать, как вы видите судьбу. Если бы вас попросили вылепить или нарисовать образ судьбы, как бы вы ее изобразили?

Я думаю, что это поток, очень сильный поток. Судьба может зашвырнуть человека в пятилетнем возрасте в город Магадан с родителями-зеками, один из которых дирижер симфонического оркестра московской филармонии, а другой – блестящая пианистка… Но даже в этом случае судьба поворачивается совершенно по-разному, потому что все зависит от букета генов этого человека, от его личности, от силы характера, от того, что он делает с теми обстоятельствами, в которых оказался.

То есть обстоятельства – это штука предрешенная.

Обстоятельства – штука предрешенная. Что с ними делать – зависит от человека.

14 лет, девочка: «Можно ли изменить другого человека?»

Никогда, никогда. Можно притереться к другому человеку.

А ваши книги меняют других людей?

Нет, литература никого не меняет, никого. Она проникает в человека совсем другим путем – с черного входа, она оставляет какие-то небольшие зацепки, зарубки, тень какую-то, к которой иногда возвращаешься мысленно. Нет, человек приходит в мир таким, каким подарили нам его созвездия генов. Созвездия генов – это и есть человек, его можно чуть-чуть отшлифовать, научить, в какой руке держать вилку, в какой руке держать нож, как подавать даме руку… и еще не всякого научишь этому. А вот выражение лица, манера двигаться, движение души, доброта природная или природная недоброта – ничего вы с этим сделать не можете, просто ничего.

То есть человек не станет добрым?

Нет, доброта – это огромный талант, который дается человеку опять-таки при рождении, это дар такой или наказание, но это драгоценное качество, которое человек несет по жизни, как тяжкий груз, потому что страдает от этого всегда.

4 года, мальчик: «Кто такой дурак?»

Для меня это человек, напрочь лишенный чувства юмора.

И все?

И все. Должна вам сказать, что я встречала людей недалеких, но феерически остроумных, и это чувство смешного удивительно держит на плаву. Ощущение и понимание смешного гораздо важнее, чем чувство юмора. Чувство юмора – это хороший анекдот. А вот чувство смешного непременно связано с творческим началом в человеке, это какой-то новый, отстраненный взгляд на происходящее. И вот если человек лишен этого чувства, то я не буду с ним общаться под самым благовидным предлогом, ничего не могу с собой сделать.

9 лет, мальчик: «Зачем нужен эпатаж?»

Эпатаж нужен той личности, которая без него не может. Вы знаете, это зависит опять-таки от натуры человека. Есть люди с протестной компонентой от рождения. Сальвадор Дали, например, который просто не мог не эпатировать публику, и это объяснимо. Есть люди, для которых весь эпатаж, все их эпатажное отношение к действительности уходит в творчество, и тогда они сами по себе могут быть вполне как снулые рыбы, но создавать при этом феерические вещи в творчестве. Бывает по-разному. Для чего нужен эпатаж? Наверное, он для чего-то нужен обществу.

А вам он нужен?

Нет. Когда мне приходится выходить на публику и держать внимание многолюдного зала, самое большое удовольствие за вечер – уйти со сцены, сбросить с себя все взгляды, уйти в свою гримерку, надеть пальто и выйти из зала.

То есть вы все-таки снимаете маску?

Дома – да. Маска для меня совершенно необходима, это защита. Без маски человек абсолютно не защищен, как в бане. Это очень страшно.

7 лет, девочка. «Почему Белоснежка хорошая?» – спросила девочка и сама себе ответила: «Она просто ищет принца». Почему белоснежки хорошие, когда они принца ищут?

Этот образ для меня всегда был отвратителен, я терпеть не могу эти поиски принца. В этом есть какая-то несамодостаточность, невозможность занять себя чем-то. Принц, как правило, либо приходит сам, либо ты сам себе принц, либо создаешь из любого бросового материала этого принца. И человек, который ищет и перебирает этих принцев, мне всегда был чрезвычайно несимпатичен. Поэтому я не знаю. Белоснежка – совершенно нелюбимая мной героиня. Я всегда любила ведьм.

А ведьмы принцев не ищут?

Ведьмы крутят их в бараний рог.

А вы себя ощущаете ведьмой внутри?

Ну, не Белоснежкой.

Как вы изящно ушли от ответа. И все же… 11 лет, девочка: «Кто смотрит на тебя из зеркала?»

В зависимости от того, где я в это зеркало смотрюсь. Если я принакрашенная, в хорошем пиджачке прохожу коридорами какого-нибудь конгресса, где я должна сказать что-то важное, то на меня смотрит совершенно закрытая дама, суховатая, не просто в маске, можно сказать, в железобетонном шлеме. Когда я просыпаюсь утром и смотрю в зеркало еще до того, как почистила зубы, на меня глядит всклокоченная старая баба, и это совершенно другое лицо. Я понимаю, что я ответственна за это лицо, что я его, собственно, и создала в течение жизни, поэтому отношусь к нему с удивительной теплотой.

Знаете, в фейсбуке часто возникают грубые дискуссии, и даже очень хорошие люди начинают «поливать» друг друга… Я всегда представляю, как бы я ужасно чувствовал себя на их месте. А вопрос шестилетнего мальчика звучит так: «Я вас не люблю, ну что скажешь?»

Я как человек, необычайно предрасположенный к интровертности, всегда умею уходить от ситуации, в которой мне непременно скажут, что меня не любят. У меня дед всегда говорил: «Туда, где тебя любят, ходи редко, туда, где не любят, – ногой не ступи». Например, я никогда не захожу ни на какие форумы. Я никогда не вклиниваюсь ни в какую дискуссию, если это не касается принципиальных вопросов. Пару раз, когда задели лично меня и мое отношение, скажем, к Израилю, я написала открытое письмо, но это был исключительно ответ определенному человеку, а не волчьей стае на форуме, где все грызутся между собой и заодно лягают заметного человека. Это как раз нормально. Вот и я ухожу от этих ситуаций.

То есть до вас это просто не доходит.

Я стараюсь, чтобы до меня это не доходило, я прикладываю к этому определенные усилия, я человек очень нервный. Знаете, Куросава говорил: «У меня нету принципов, у меня только нервы». И эту фразу любил Бродский и довольно часто ее повторял. Вообще, для творчества нужно очень много нервов, поэтому я берегу себя. Сижу себе тихонько дома, пишу, это очень помогает.

9 лет, мальчик: «Что такое ноль?»

Это математический вопрос, потому что я не знаю нуля в природе и жизни.

В моем понимании это вопрос о грани между категориями «хороший-плохой», «добрый-злой» и тому подобным. Как находить эту грань, нулевое состояние, когда ты переходишь из порядочного в непорядочное?

Вы знаете, в моей жизни был потрясающий случай. Однажды в журнале «22» на мою книгу написали совершенно гнусную рецензию: несправедливую, оскорбительную, не касающуюся литературы. Я рассорилась с редакторами журнала «22», давным-давно не поддерживаю с ними никаких отношений и в конце концов забыла об этом случае. Но где-то года полтора назад раздался телефонный звонок, и довольно пьяный мужской голос сказал мне: «Здравствуйте, я такой-то. Я написал когда-то на вас рецензию, я хотел покаяться, вы знаете, я это сделал специально, я жутко вам завидовал». Он сказал: «Простите меня, пожалуйста, я не могу с этим жить, я все время помню это». И меня это так поразило! Во-первых, что он это чувствует, во-вторых, что он совершил такой мужественный поступок – взял и позвонил. Я не знаю, могла ли я на его месте произнести эти слова. Человек – очень сложное существо, он может совершать такое разнообразие поступков, что, мне кажется, очень трудно ответить на этот вопрос однозначно.

6 лет, мальчик: «У меня украли велосипед, а что у тебя украли в жизни?»

Раньше я думала – 17 лет, которые я занималась музыкой, но теперь, когда я много пишу о музыке, вижу, что нет, это не украденное. Сложный вопрос. Думаю, никто не может с калькулятором подсчитать, сколько потеряно дней, часов, людей, улыбок, радости. Не знаю.

А может быть, все, что крадет жизнь, на самом деле во благо?

Ничего нет во благо. Жизнь – это проклятая штука. Она дарит, конечно, какие-то счастливые минуты, но в конце концов мы приходим к ужасному, мы приходим к старости. Старость – это всегда очень печально. Помните, Светлов говорил: «Я знал, что старость – кошмарная штука, но не знал, до какой степени».

6 лет, девочка: «А ты умеешь хранить тайны?» Когда вы наблюдаете чужие судьбы, находите любопытные для вас истории и понимаете, что это может войти в книгу, но человек и ситуация будут узнаваемы, все поймут, про кого это. В таком случае вы вставите этот эпизод или нет?

Конечно, вставлю – без стыда, без совести. Я хотя бы имена меняю, а Довлатов и этого не делал. Писатель – страшный бандит в этом вопросе. Но если близкий человек доверяет мне какой-то секрет его жизни и предупреждает, что об этом не нужно говорить, то на бытовом уровне я, конечно, храню эту тайну и никому не передаю, это безусловно. Но выдающаяся история, характер, человек или фокус-покус в жизни – нет, это непременно надо описать.

8 лет, мальчик: «Зачем мы живем и почему умираем?»

Милый ты мой. Мне еще лет 40 нужно думать над этим вопросом, потому что у меня написано 11 романов, и в каждом из них я задаю себе этот вопрос, но почему-то пока не сумела на него ответить.

А надо ли бояться смерти?

Я думаю, да. Несмотря на то что огромное количество сект и религий учат, что смерти нет. Ее как бы нет, но это экзамен, который все мы проходим. Я не знаю человека, который бы совсем не боялся экзамена. Любой экзамен – это некий порог, который мы должны перейти с честью. Вы знаете, сочетание смерти и чести – это острие, по которому идешь в последний раз в никуда, в пустоту или в некую наполненность. Мне кажется, что это нормально – бояться смерти.

Дина Ильинична, а как вы думаете, для чего вы в этот мир пришли?

Это мне более или менее понятно, все-таки я написала много книг. Когда я выступаю, ко мне подходят подписывать книги и говорят какие-то замечательные слова, а это случается довольно часто, я понимаю, что, наверное, этими составленными словами, страницами, историями я могу занять кого-то, может быть, на день, на два, на неделю, на месяц и чем-то помочь в этом мире. А вот почему мы умираем, я так до сих пор и не понимаю. Может быть, пойму, когда умру. Мне кажется, это ужасное издевательство. Помните, в одной книге Искандера как раз говорится о том, что, когда умирают молодые, не так жалко, они не успевают привыкнуть к этой жизни, а когда умирает старый человек, то ужасно жалко, он так привык, ему так уютно жить в этом мире, он настолько уже знает, как с ним обходиться, и вдруг раз – он почему-то должен умереть. Понятно, что писатель изложил это как парадокс, но в этом есть своя капелька правды.

6 лет, мальчик: «Что такое любовь?»

Я просто расскажу случай из жизни. Нам было по 15 лет, и моя самая близкая подружка уехала в Киев на каникулы. Там она встретила мальчика, которого полюбила, это было взаимно, и они гуляли по Киеву весь этот замечательный месяц и договорились, что обязательно поженятся после школы. Она вернулась в свой родной город и рассказала об этой ослепительной любви на веки вечные своему деду. Он был профессор, хирург, и прожил со своей женой 60–65 лет. Он сидел на террасе, внимательно слушал внучку и руками хирурга намазывал на булку масло. А она топала ногами и кричала, она собиралась уехать в Киев, кричала: «Ты не понимаешь, ты старый, ты не понимаешь, что такое любовь!» И он спокойно, продолжая намазывать масло, сказал: «Дура, любовь – это годы, прожитые вместе».

То есть надо прожить много лет, чтобы понять, что такое любовь? Вспышки – это не то?

Вспышка – это другое, это страсть, это вдохновение – эмоциональное, телесное, гормональное, это до известной степени болезнь. Но когда ты проникаешь и прорастаешь в человека всеми корнями, нервами, эмоциями, характером, привычками, вот это и есть совершено нерасторжимое чувство полного соединения. Помню, когда я работала в Москве, ко мне в гости пришел писатель, мой старый-старый знакомый, у которого за полгода до этого умерла жена. И он сказал: «А знаете, Дина, – а он человек спокойный, очень светлый, – у меня физическое ощущение, что я остался буквально половинкой, как будто меня разрезали, и у меня одна рука, одна нога, непонятно, как двигаться». Он не плакал, он не говорил каких-то высоких слов, просто дал вот этот образ. Понимаете, это было настолько зримо, что я внутренне содрогнулась, я поняла, что этот человек очень страдает.

6 лет, мальчик: «Я вот купил тебе подарок. А что ты мне подаришь?» Дина Ильинична, представьте, что перед вами сидит мальчик, и вы можете подарить ему все что хотите, вам открыты все богатства, все возможности в мире. Что бы вы подарили мальчику?

Я бы подарила высокой точности телескоп, потому что, когда мы говорим юному существу о звездах, о Вселенной, мне кажется, надо показывать ее. Это невероятное пространство бездонного, неосознаваемого мира, недоступного нам, куда бесконечно стремится душа и куда она уходит, это пространство завораживающе прекрасно.

А какое умение вы ему подарили бы?

Умение пробиваться сквозь эту жизнь. Умение не сдаваться, причем я имею в виду не какую-то храбрость в бою, а это спокойное мужество, стержень, который не позволяет человеку упасть по жизни. Стержень.

19 октября 2018 г.