33

Брайди

Холлингвуд

Январь, 1915

Темнело рано, поэтому уже в семь часов Брайди зажигала лампы – сперва двухрожковое медное бра в вестибюле, затем светильники поменьше на противоположной стене и спиртовые фонари на винтовой лестнице.

Она уже приучила Винсента: раз зажглись лампы, пора укладываться в постель.

Поднимаясь по лестнице, напомнила: держись за перила.

Едва миновали площадку, как светильник мигнул и погас, подъем закончили в темноте.

– Свечку-то я не взяла, – сказала Брайди. – Сумеешь довести меня до своей комнаты?

Окатило волной счастья, когда маленькая ладошка ухватила ее руку.

– В приюте были электрические лампы, – сказал Винсент, ведя ее по темному коридору. – А здесь такой великолепный дом и нет электричества.

Всякое его воспоминание о приюте было как удар в грудь.

– Приют-то в городе. – В кармане фартука Брайди нашарила спички и зажгла настенный светильник у двери в детскую. – А в деревню всё новое добирается медленно. Вон как долго ты сюда шел. Пять лет!

– Почти шесть, – сказал он, серьезный ребенок. В конце месяца у него был день рождения.

* * *

Закрыв дверь уборной, Брайди напустила ванну. Обычно она купала мальчика сразу после ужина и, расчесав ему кудряшки, переодевала в выглаженные рубашку и штаны. Но сегодня Сары и Эдмунда не было дома.

Всё это время Брайди выпытывала у него о его прежней жизни: что он делал, как с ним обращались, чем кормили. Однако отвечал он неохотно.

– Мама не велела об этом рассказывать.

И всякий раз ей хотелось крикнуть: Я, я твоя мама! Посмотри на меня! Неужто не помнишь мой голос, мой запах? Но их разделяли пять лет. Для него – целая жизнь.

– Тебя там не обижали? – спросила она, раздевая его. Винсент не любил расспросы о приюте, но вот не сдержалась.

– Нет, – сказал он.

– А что тебе больше всего нравилось?

Он помолчал. Брайди сняла с него белье и помогла забраться в ванну.

– Во дворе стояла красная лошадка на пружинах, – наконец сказал Винсент. – Я любил на ней скакать. – Вода плеснула через край, когда он запрыгал, изображая скачку. – Только к лошадке всегда была очередь.

– А что больше всего не нравилось? – Брайди напряглась, надеясь, что не услышит ничего страшного.

– Роба.

– Что? – испуганно вскрикнула она. Ей послышалось «у гроба».

– Полосатая роба, которую мы носили. Она кусачая.

– Ты ее больше никогда не наденешь, – пообещала Брайди, намыливая его. Какая у него безупречная кожа! Она поцеловала его в маковку, вдыхая запах волос.

Винсент заулыбался. За время, что он здесь, у него округлились щеки.

После купания Брайди закутала его в белое махровое полотенце, хорошенько вытерла и одела в ночную рубашку; расчесала густые кудряшки и поцеловала ямочку на подбородке, точно такую же, как у его отца.

34

Винсент

Веллингтон, Коннектикут

1915

– Скажи «эти». Скажи «девчонка».

Он повторял, и дети смеялись, передразнивая:

– Энти! Дефщонка!

Услышав, как это звучит в чужих устах, он смущался и краснел.

Воспитательница мисс Нельсон носила большой кружевной бант, закрывавший ее горло. Бант был на ней всегда – видимо, как часть униформы. В детсаду было холодно. Младшая группа располагалась на первом этаже, старшая – на втором. Когда класс сильно выстужался, воспитанникам разрешали взять чурбачки из кучи в углу и усесться на них, как на табуретах, вокруг печки в центре комнаты. Волны тепла, исходившие от печки, казались невидимыми ласковыми руками. Мисс Нельсон что-нибудь рассказывала, и они себя чувствовали ковбоями у лагерного костра.

Иногда воспитательница читала им книжки. Больше всего ему нравилась книжная серия «Мои маленькие родичи», в которой рассказывалось о детях в разных странах. «Маленькие родичи из Голландии» носили яркую одежду и деревянные башмаки, а «Маленькие родичи из Германии» маминого отца тоже называли дедулей.

Однажды мисс Нельсон прочитала о «Маленьких родичах из Ирландии». Оказалось, дети там ходят грязные и едят картошку прямо из земли. Одна девочка подняла руку и сказала, что в церкви ирландцы поедают тело и пьют кровь. Дома он расспросил Бидди и из непонятных ее слов уяснил одно: насчет тела и крови – всё правда. Какое счастье, что его новые родители протестанты! Неудивительно, что в названии церкви, куда ходит Бидди, есть слово «печали». Ноги его там не будет, хоть он и обещал няне как-нибудь пойти с ней на службу!

* * *

Каждое утро Нетти давала ему судок, в который укладывала сэндвичи (вяленое мясо на толстых ломтях хлеба) и овсяное печенье. Когда мисс Нельсон объявляла обед, класс наполняло шуршание оберточной бумаги, а он доставал свой судок. Но ничего не ел. Весь провиант он тотчас отдавал соседу по парте, которого звали Мэрион. Он-то всегда думал, это женское имя, но оказалось, нет. Мэрион кивком его благодарил и прятал подношение от всевидящих глаз мисс Нельсон, которая иногда останавливалась возле их парты и, глянув на пустой судок Винсента, говорила: «Свет не видел такого быстрого едока!» Шутливая похвала была приятна, но он мысленно заклинал воспитательницу поскорее отойти, дабы урчание в животе не выдало его секрет.

Он твердо решил в детсаду не пить и не есть. Если в него ничего не входит, то и выходить нечему.

Он не хотел посещать нужник. В свой первый день он туда наведался в сопровождении девочки из старшей группы, которой велели ознакомить его с местоположением сего заведения. Хибарка приютилась в рощице на задах детсада. Под ногами скрипел снег, с каждым шагом усиливалось зловоние.

– Для девочек с этой стороны, а для мальчиков с той, – объяснила провожатая и, выпустив его руку, скрылась во мраке женской половины. Он приблизился к темному бездверному проему. Вонь стояла одуряющая. Во дворе, где жили Макналти, был уличный сортир, но он им никогда не пользовался. В доме имелся ватерклозет: деревянный рундук с откидной крышкой и устройство с медной цепочкой, которое выпускало водяную струйку, смывавшую следы твоего пребывания.

Стараясь не дышать, он ступил в темноту. На стенном крючке висел ежегодник. Из опыта он знал, что страницы с глянцевыми картинками мягче.

По дороге сюда он вроде бы чувствовал какие-то позывы, но все как отрезало, когда он заглянул в темную блестящую пропасть под дырой в полу. Он отшатнулся, увидев, как там что-то шевелится.

– Ну долго еще? – С улицы донесся голос его провожатой. Он рванулся к этому голосу и, споткнувшись о порог, выскочил из тьмы на яркий свет, резанувший глаза.

После обеда выстраивалась очередь к ведру с талой водой из снега, набранного утром. Каждый окунал ковшик с блестящей ручкой в ведро и затем аккуратно подносил ко рту. Он же только делал вид, будто пьет.

* * *

Вернувшись из школы, он пулей летел в нижний туалет (который Нетти считала своим), потом отдавал пустой судок и неизменно радовал кухарку просьбой чего-нибудь поесть. «Маленький, а прожорлив, как мешок!» – восхищалась Нетти. Усевшись за круглый стол, в тепле кухни он приступал к своему запоздалому обеду; Бидди тотчас бросала все дела, занимала плетеный стул напротив него и, глядя, как он ест, одобрительно причмокивала, уговаривая не спешить, не набивать полный рот.

* * *

Родителей он видел только вечером, когда, умытый и переодетый, выходил к ужину.

* * *

Поначалу Оскар возил его в школу и обратно в санях, называвшихся «возок». Было здорово укрыться меховой полостью и, прижавшись к Бидди, смотреть на проплывающие дома и деревья. Ему разрешалось звонить в колокольчик, упреждавший об их приближении встречные повозки и пешеходов. Снегу навалило столько, что машины больше не ездили. Автомобиль Холлингвортов в сарае был поставлен на прикол до весны.

Весна пришла, однако на машине его не возили. Ему сказали, что в школу он будет ходить пешком в сопровождении десятилетних двойняшек Фанни и Фло. Девочки и одевались одинаково, и темные волосы заплетали в одинаковые толстые косы с большими бантами. Кроме него, никто не мог различить близняшек Гловер. Они отличались только россыпью веснушек на носах.

– Доктор говорит, ходьба полезна для твоей спины, – сказала Брайди, собирая его в школу. Она завязала шнурки на его высоких ботинках и застегнула уши шапки. – Если кто-нибудь предложит тебя подвезти, не соглашайся.

Ясное дело, ее напугала недавняя авария, на которую сбежался весь город. На повороте опрокинулась машина, никто не пострадал. Бидди вечно тревожилась по пустякам.

По утрам он встречался с двойняшками у «Камня мертвой птицы» в рощице, подступавшей к задам его дома. По дороге в школу самым волнующим моментом был переход через железнодорожные пути. Случалось, они пережидали, пока проедет поезд. Завидев паровоз, девочки бросали портфели, зажмуривались и затыкали уши, а вот он во все глаза смотрел на изрыгающее дым ревущее чудище.

Бывало, делали остановку у моста, и сестры, спустившись к ручью, пили воду, сложив ладони ковшиками. Иногда заходили на кладбище, и девочки учили его читать, водя рукавичкой по надгробным надписям. Возле кладбищенской ограды было надгробие мальчика, родившегося в один день с ним – 23 января 1909 года. Когда Фанни указала на это совпадение, он отошел от могилы подальше.

На обратной дороге они подчас задерживались у старых разломанных саней, валявшихся в рощице. Воображение превращало сани в крытый фургон, в котором они отправлялись на поиски золота. Ковырянье в земле означало промывку породы. Близняшки в этом знали толк. Дядя сестричек побывал в Монтане, откуда вернулся с золотым самородком, который их отец использовал как пресс-папье. Девочкам он тоже привез подарок – диковинный карандаш, наполовину стеклянный; наклонишь его в одну сторону, и в нем мул взбирается на гору золота, наклонишь в другую – мул спускается.

Отец близняшек был дантистом. Они жили в большом белом доме с верандой и эркером, сквозь который можно было видеть (если шторы были не спущены) врача за работой. Однажды девочки пригласили его к себе познакомиться с отцом. Матери у них не было. Она умерла. Близняшки показали ее надгробие.

В гостиной, служившей одновременно кабинетом, отец девочек сидел за столом, обмакивая перо в чернильницу. От сигары в медной пепельнице вилась струйка дыма, словно сигара курилась самостоятельно. Фанни представила гостя. Отец поднял голову и, улыбнувшись, поправил очки в железной оправе.

– Значит, ты и есть подкидыш?

Слово ушибло, точно камень, угодивший в грудь. Подкидышем он был в приюте. А теперь уже нет. Он Холлингворт. Винсент Холлингворт-Портер. Живет в Холлингвуде. Он сын, племянник, кузен.

– Ты выглядишь вполне здоровым, – сказал мистер Гловер. – Никакой явной заразы. Ну-ка, открой рот, я проверю по зубам.

Он машинально разомкнул губы, но Фанни и Фло хором воскликнули:

– Папа!

Фло усадила его в обитое гобеленом кресло. Потом откинула заслонку в стене, открыв горловину медного желоба.

– Хочешь посмотреть, куда он уходит?

Хочу, сказал он. По шатким ступеням спустились в подвал с земляным полом. Желоб нырял в бочку выше его роста. Его подхватили под мышки и приподняли, чтобы он заглянул через край. В нос ударил солоноватый запах. Бочка была наполовину заполнена выдернутыми зубами. Эти мертвые частицы живых людей потом долго являлись ему в кошмарах.

* * *

Первые дни в Холлингвуде он не мог заснуть. Из-за полной темноты. Брайди укладывала его в постель, спускала шторы, но проходил час, и он ее звал – просил впустить хоть капельку света от луны и звезд. Тьма не давала уснуть вкупе с тишиной, но тут Брайди мало чем могла помочь, кроме совета прислушаться к мычанию коров за холмами.

– М-м-му-у-у-уу! – изображала она, и он смеялся, потому что это было очень похоже на корову, зовущую теленка.

Прежде чем погасить керосиновую лампу, Брайди ему читала. Днем она предлагала ему зайти в библиотеку и, отодвинув стеклянную дверцу большого книжного шкафа, с нижней полки, где стояли детские книжки, выбрать любую для чтения перед сном. Он уже умел читать, но любил, чтобы ему читали, и сохранит эту любовь до конца жизни. С трудом разбирая тисненные золотом названия, он ориентировался по картинкам на обложках: «Аладдин и волшебная лампа», «Король Артур», «Али-Баба и сорок разбойников».

* * *

Иногда на ночь ему читала мама – Библию короля Якова. Она помогала заучить небольшие отрывки, которые за ужином он декламировал отцу. В Библии мир представал более мрачным, нежели в сказках. Бог устраивал потоп, сжигал города вместе с их обитателями, приказывал человеку принести в жертву сына, а потом, в последний момент передумав, заставлял его до самой смерти чувствовать себя виноватым.

Но по воскресеньям они ходили в церковь (что занимало много времени, поскольку после службы была еще проповедь), и в подаче преподобного Биерверта Господь уже не выглядел чудовищем из маминой Библии. Он был всё тем же старым добрым пастырем, кротким, как его овцы, каким его представляли приютские монахини.

* * *

Ему было всего шесть лет, но его часто спрашивали, кем он станет. Он любил трудиться.

Для него было радостью, когда миссис Макналти, из окна поторговавшись с фруктовщиком, давала деньги и отправляла его вниз за покупкой. А теперь ему нравилось, когда Нетти посылала его в курятник, зная, что он вернется с корзинкой целехоньких яиц. Он охотно помогал работнику поправить изгородь, а Оскару – натереть воском машину или смазать полозья саней.

А вот занятия Брайди и Нетти ему не нравились: готовка, уборка и заправка постелей – каждодневная, но никем не замечаемая работа. Хотя имелось одно исключение – он любил помогать Брайди в стирке. В подвале было тепло от воды в котлах, гревшихся на плите. Ему нравился поднимавшийся пар, когда Брайди наливала горячую воду в оловянный чан с медным днищем, укладывала в него грязное белье и, засучив рукава, длинной палкой начинала помешивать мыльное варево, от чего на руках ее взбухали мышцы. За работой она рассказывала сказки о вепрях, гномах, феях и пропавших кораблях, а потом палкой подцепляла выстиранное белье и перекладывала его в другой чан. Сказки ее очень нравились. Он шарил пальцами в мутной остывшей воде, проверяя, не осталось ли в ней чего-нибудь, и порой, выудив носовой платок или воротничок рубашки, ликовал, словно голыми руками поймал рыбу. Еще ему нравилось вместе с Бидди варить мыло. Подвальные окна запотевали, когда она бросала шматы жира в кипяток, а затем добавляла тщательно отмеренную порцию щелока. Разогретый подвал наполнялся восхитительным запахом пузырящегося месива, которое Бидди черпаком разливала по мелким квадратным формам. Дав ему остыть, они вместе нарезали его на бруски. (Чуть позже он увидел рекламу хозяйственного мыла и решил, что их доморощенное производство устарело.)

Кроме ухода за садом, мать ничего не делала, но казалась очень занятой – надевала шляпу и уходила на какое-нибудь собрание, званый ужин или чаепитие. Учуяв ее духи, он знал, что мама куда-то собралась.

Отец, видный юрист, уходил на службу, когда он еще спал. Муж тети Рейчел делал вино. Дядя Бенно работал на скобяной фабрике, основанной его дедом (и его, Винсента, прадедом). Главным там был его дедушка, которого он звал «дедуля», услышав, что так его называет Оскар (лишь потом он сообразил, что при дедушке шофер не произносит это слово). Фабрика выпускала подсвечники, дверные ручки, пепельницы и каминные решетки. «Но кормимся мы пуговицами», – однажды сказал Бенно и, увидев его испуг, пояснил, что имелось в виду.

«Когда-нибудь и ты войдешь в наше дело», – говорил дедушка. В семь лет ему позволили поработать на конвейере. Ранним субботним утром он вместе с дедулей пошел на фабрику, где подменил мальчика, свалившегося с ангиной, и пару часов отработал подручным его отца, сметая медную стружку в горшок. За труды он получил пять центов, которые спрятал в хранившуюся под кроватью коробку с мраморным шариком. Боясь его потерять, он уже не носил шарик в кармане. Утратить его было бы равносильно тому, чтобы лишиться руки или ноги.

* * *

Наступившее лето означало не только каникулы, но и тепло. Холод он ненавидел всей душой.

После ужина, состоящего только из солений и маринадов, если день был слишком жарким, они с дедулей шли к озеру на очередной урок плавания. Старые шерстяные плавки Бенно были ему великоваты, но Брайди их ушила в поясе. Дедуля облачался в старомодное купальное трико в полоску. Когда в воде он ложился на руки деда, жесткая материя корябала ему живот, но он не роптал. Дедуля учил его держаться на плаву: «Представь, что ты – машина, а руки-ноги – твои моторы». И вот пришел день, когда дед остался на берегу и велел ему плыть самому. Обмирая от страха, он поплыл к темной середине озера, самого глубокого в Коннектикуте. В нем затонул автомобиль. Шофер оставил машину на склоне, не заглушив мотор, а подложенный под колесо камень не сработал тормозом. Под водой он всегда держал глаза открытыми, выглядывая блик металла.

Когда они, мокрые, возвращались с озера, Брайди насухо вытирала его банным полотенцем, одевала в ночную рубашку и укладывала на хрустящие простыни. Потом, присев на кровать или в плетеную качалку, читала ему сказки либо напевала колыбельные, которые когда-то пела ей бабушка. Голос ее был уносящей в сон лодкой, и он пытался удержаться на краю яви, цепляясь за убаюкивающую мелодию, чувственный зной и ощущение своего взрослеющего тела в испарине. Всегда казалось, что всего через мгновение солнце вновь било ему в лицо. Он старался как можно дольше не открывать глаза, наслаждаясь первыми секундами нового дня, представавшего цветными пятнами под смеженными веками и прохладным ветерком из распахнутых окон, смотревших на три стороны света.

* * *

Летние дни посвящались походам, в которых он был вожаком и ведомым одновременно. В погожий день после завтрака и получасового фортепьянного урока его отпускали на прогулку, и вернуться он мог, по своему усмотрению, к обеду или ужину. О наступлении вечера его извещали куранты на ратуше, отбивавшие каждый час и перезвоном отмечавшие каждую его четверть.

В городе было полным-полно увлекательных зрелищ. В аптеке Брайта высились башни из стеклянных банок с конфетами, продававшимися поштучно, за коробками с монпансье, ореховой карамелью, ирисками и цветастым мармеладом солдатиками в стойке «смирно» тянулись черные лакричные палочки (его любимое лакомство). Перед кинотеатром весь день мерно покачивался фургон торговца попкорном, и он завороженно наблюдал, как в стеклянном шаре лопаются кукурузные зернышки. Иногда возле фургона появлялся человек с шарманкой на кожаном ремне и обезьянкой во фраке, танцевавшей под жестяные звуки инструмента своего хозяина. Случалось, он аккомпанировал им на своей губной гармонике, чем очень веселил и шарманщика, и обезьянку.

* * *

Однажды день выдался таким жарким, что, по выражению Нетти, на грядках сварилась морковь. Он бродил по городу, выискивая себе занятие. Зацокали копыта. Показался фургон ледовщика. Сердце екнуло, когда он представил прохладный кусочек льда во рту. Возчик, увлеченный срезанием кожуры с яблока, бросил поводья, лошадь шла еле-еле, и ему не составило труда забраться в фургон. Внутри было пусто, только солома и двузубые вилы, которых он сторонился, выискивая ледяные осколки. И тут вдруг щелкнул кнут, послышалось «Н-но!», фургон дернулся и резво покатил прочь из города, быстро набрав скорость, не позволявшую выпрыгнуть на ходу. Он похолодел. Его увозили неведомо куда. Что делать? Вдруг встретятся индейцы или медведи? Он заплакал. Но вот фургон остановился, вокруг были кукурузные поля. С земли его разглядывал мальчик, одних с ним лет.

– Чего ревешь-то? – спросил паренек.

– Я заблудился. – Он ладошками отер слезы. – Я городской.

– Вона! – сказал мальчик, будто услышав имя человека, которого давно не видел. – Теперь жди до следующей недели, когда папка опять туда поедет.

Он кивнул, смаргивая слезы.

Вот так он познакомился с Освортом Хейденом.

Осворт помог ему вылезти из фургона и повел в дом. Сразу за входной дверью была кухня, где миссис Хейден доставала булочки из духовки. Вместе с Освортом, его родителями и двумя непоседливыми братцами он, сидя за столом, укрытым клеенкой в черно-белую клетку, угостился чудесным ужином.

Мистер Хейден повез его в город, но уже не в фургоне, а в коляске. Рядом на сиденье подпрыгивал Осворт; один за другим коляска одолевала холмы, отделявшие их от города. Солнце садилось. По обеим сторонам дороги тянулись кукурузные поля, окрашенные розовым закатным светом. Но вот проселок сменился мостовой, коляска въехала в каменные ворота и, описав дугу по подъездной аллее, остановилась перед высоким известняковым крыльцом. Не успел он коснуться земли, как услышал свое имя – из дома выскочила Брайди.

– Мы тебя обыскались! – причитала она, тиская его в объятьях. Он смущенно отстранился.

Распахнулась дверь, из темного вестибюля выбежала мама – одетая во всё белое, она смахивала на привидение.

Делать нечего, второй раз поужинали. Пока ели, он увидел свой дом глазами сына ледовщика. Подцепляя вилкой холодную курицу и заливное, Осворт украдкой оглядывал потолочную лепнину, золотые часы на камине, тяжелые застекленные портреты на стенах. И он понял, что сам уже не замечает эту когда-то ошеломившую его роскошь, потому что дом стал ему родным.

* * *

С Освортом они встретятся только через восемь лет. Он поступит в Троубридж и в первый же вечер в стипендиате, обслуживающем его столик, тотчас узнает Осворта.

Но до той поры еще много чего произойдет. Ханна, а потом Нетти выйдут замуж и покинут дом. Он сломает ногу, свалившись с того самого клена во дворе. Сухой закон сделает его первую выпивку опасным приключением. Америка увязнет в войне, и Оскар, невзирая на мольбы Брайди, запишется во флот.

Как доброволец, Оскар мог выбрать род войск. Перед уходом он оставил им разрекламированную в газетах карту, которую они прикнопили к стене в кухне. Продукт типографии Рэнда-Макнелли позволял легко отыскать местонахождение «Брата, Родственника, Друга, читая его письма Оттуда».