Бездарность

– В принципе, – говорит Игумнов, откинувшись на спинку дивана и развалившись с комфортом, – мы можем отложить этот неприятный разговор на будущее. Тебе и так за эти два дня досталось. Но отложим его при одном условии: ты сейчас вернешь мне рукопись своего романа, которую забрал у редактора. Вообще, какого хрена ты сделал это, не согласовав со мной?! Тебе напомнить сумму аванса, которую я лично тебе перечислил?

– Ты еще скажи, что это твои личные деньги, – говорю я. – Ты, Слава, не борзей! Это мой роман! Что хочу, то с ним и делаю. Хочу – печатаю, хочу – нет. Но исключительно потому, что ты мой приятель и не раз меня выручал, признаюсь тебе: я решил пока выбыть из литературы. Мне нужно время кое-что обдумать.

– Новая книга? – интересуется он. – О чем, если не секрет?

– Ты будешь смеяться, но это будет книга о горах. Смешно?

– Ни чуточки. Почему-то я предполагал что-то в этом роде.

– Почему?

– У тебя случайно нет сигар?

– Водка не открывает чакры?

– Ба, помнишь? А помнишь, как мы с тобой говорили о писателе Ш.?

– Это который пишет, как Набоков, но не может написать «Лолиту»?

Игумнов смеется.

– Да, занятный тип… Но пока речь не о нем. Ты спрашиваешь, как я догадался, что ты напишешь что-то новое? Ты изменился с тех пор, как у тебя поселилась Вика. Даже внешне изменился. Не тот Иноземцев, которого я знал последние лет пять.

– Стал похож на того Иноземцева, который писал гениальный роман и выгонял на мороз беременных женщин?

– Отнюдь! Сегодня ты никого бы не выгнал. Вот скажи мне честно: ты будешь искать разговора с Дашей?

– Да, и ты мне поможешь ее найти.

– Ни за что! Это ваше семейное дело. Да и не знаю я адреса Даши. Вот вернется Варшавский, с ним и поговоришь. Кстати, за каким хером он полетел с Викой на Кипр? Не сезон.

– Не знаю. И не знаю, как я дождусь Варшавского с Викой. Славка, будь другом… Пробей по своим каналам адрес Даши!

– Я сказал – нет, и точка! И вообще, мы не о том говорим. Иноземцев, верни мне свой роман. Или я заберу у тебя его силой!

Ничего не понимаю. Всматриваюсь в лицо Игумнова, пытаясь понять, насколько он пьян. Но он кажется совершенно трезвым, и только в глазах пляшут бешеные огоньки.

– Что случилось, Слава? Я верну тебе аванс. Но печатать роман я не хочу. Это все-таки мой текст.

– Пора отлить, – лениво произносит Игумнов и уходит в туалет. Мочится нарочито громко, не закрывая дверь.

– Это не твой текст, – сообщает он, вернувшись и снова развалившись на диване. – Этот текст написал Ш.

– Какой еще Ш.?! – взрываюсь я. – Я что, уже не помню собственных текстов?!

– Не помнишь, – отвечает Игумнов.

– Но это же абсурд! – говорю я. – Я читал книги Ш.! Они мне не нравятся, но должен признать, что у него есть свой авторский стиль, ни на кого не похожий. На Набокова, кстати, тоже. И это не тот стиль, которым написан мой роман. Это подтвердит любая лингвистическая экспертиза.

– А ты будешь заказывать экспертизу? – таким же ленивым голосом спрашивает Слава. – Не советую это делать, дружок! Мы все трое окажемся в полном говне, если эта история выйдет наружу. Просто верни рукопись.

– Не хочу.

Игумнов тяжело вздыхает.

– Короткого разговора не получается. Ну, тогда – держись за кресло. Ты хорошо помнишь первый роман? Тот, который оказался самым успешным?

– Я не перечитываю свои книги, ты знаешь.

– Да, и в этом твое глупое счастье. Дело в том, что твой первый роман был абсолютно бездарен. Абсолютно! Когда ты принес его мне, я сначала хотел вернуть тебе рукопись с дружескими извинениями, потому что печатать это было невозможно. Это было даже не плохо, а, повторяю, оглушительно бездарно! Нужно было так и поступить, но меня жалость заела. Тиснул книжку мизерным тиражом, мой курьер развез ее по книжным магазинам… Думал, на том дело и кончится. Роман не пойдет, ты расстроишься, ну, что делать? Но на беду твоя книженция оказалась в руках Даши. Не знаю, как она к ней попала, потому что в С. я ни одного экземпляра не отправлял. Наверное, купила через интернет. Она прожужжала все уши Игорю о том, какой ты несчастный и талантливый. Она уверовала в тебя как в гениального писателя. И Даша очень хотела твоих новых книг.

Я чувствую, что у меня темнеет в глазах.

– И тогда Игорь прилетел в Москву и назначил мне встречу в ресторане «Пушкинъ», – продолжает Слава, изучая меня внимательным взглядом, словно ожидая момента, когда я упаду в обморок. – У меня дела шли архиневажно. Я ушел из своего холдинга, со всеми поругался, пытался самостоятельно встать на ноги, но ничего не получалось. Рынок массовой беллетристики был уже забит. У меня не было сети распространения. Инвесторы кидали меня один за другим. Я ушел от третьей жены и начал бухать, что для серьезного бизнеса последнее дело. И вот в ресторане «Пушкинъ» Игорь предложил мне дьявольскую сделку. Я должен был всего лишь издавать твои книги. Но не просто издавать, а раскручивать.

– Ерунда! – возражаю я. – Невозможно раскрутить книгу, если не сработало сарафанное радио. Если сами читатели на нее не подсели и не стали рекомендовать другим. Потом может включиться издательский пиар… Ты это прекрасно знаешь.

– Да-да, старик, то же самое я и сказал Игорю. Я сказал ему, что могу хоть все метро обклеить твоей рекламой, но это ничего не даст. Будет еще и обратный эффект. Игорь жестко ответил: «Это меня не волнует. Это твои проблемы». Он подарил мне своего старшего брата в качестве кризисного менеджера и такую сумму кредита под смешные проценты, что у меня аж глаза на лоб полезли! Пингвиныч, конечно, не очень-то мечтал на меня работать, но у него самого тогда случился серьезный финансовый облом и он зависел от младшего брата. И вот я сочинил проект под названием…

– «Великий писатель Иноземцев»?

– В точку! Для начала мне пришлось поработать с тобой. Нужно было как-то стимулировать тебя для написания новых вещей. А какого они будут качества, это уже была следующая проблема, о которой я еще не думал. Догадайся с трех раз, почему журналисты стали обрывать твой телефон и обрушивать твою почту? Почему режиссеры и продюсеры стали обращаться к тебе с нижайшей просьбой позволить им экранизировать твою книгу?

– Ты их всех покупал?

– Примерно – да. Механизм был более сложный, и я не хочу тебе о нем рассказывать, но все, конечно, решали деньги. Тебя не удивляет, что при шквале лестных предложений твой первый роман так никто и не экранизировал? Режиссеры снимали свои фильмы, а одним из анонимных продюсеров был я, а точнее Игорь.

– Ты мне врешь! – говорю я. – Не знаю зачем, но ты это все сейчас придумал. Такая махинация обязательно всплыла бы наружу. Шила в мешке не утаишь.

– Никто и не собирался его утаивать, – возражает мне Игумнов. – Да, поползи слухи. Заговорили о том, что я раскручиваю своего бездарного дружка. Ну и что? О любом знаменитом писателе это говорят. Все уверены, что их книги за них кто-то пишет, какие-то литературные негры. Только ленивый не утверждал, что «Гарри Поттер» – это не литература, а пиар-проект. Мы живем во времена новой правды. То есть отсутствия всякой правды. Все – правда, и все – неправда. И чем больше о чем-то трындят, тем больше это становится реальностью, даже если это полная фикция. Да, я придумал фиктивного писателя Иноземцева. Но, заметь, первый, кто в него поверил, был ты. Чего же ты хочешь от других?

Я встаю и достаю из бара бутылку виски.

– Это дело, – соглашается Игумнов. – Немного наркоза нам обоим сейчас не повредит.

Я медлю и боюсь задать ему главный вопрос. Но задать его все-таки придется.

– Скажи честно, – говорю, – мой второй роман был так же бездарен?

– Да, – не задерживается с ответом Слава. – Он был так же бездарен, как и первый. Ладно, чего уж! Рано или поздно мне пришлось бы тебе это сообщить. Ты – бездарность, Иноземцев. То есть ты, возможно, талантлив в другом, но в литературе ты совершенно бездарен. Пишешь, как слышишь. Не способен читать себя со стороны. У тебя нет чувства слова. Ты просто умеешь писать по-русски, как миллионы людей. Но беда в том, что миллион из этих миллионов еще и пытаются стать писателями.

– И тогда ты пригласил к работе над своим проектом Ш.? – уже догадываюсь я.

– Увы! Я не понимал, как далеко это может зайти. Я всего лишь пригласил Ш. в ресторан «Пушкинъ»…

– Намоленное место, – усмехаюсь я.

– Да, там неплохая кухня… Я пригласил Ш. в «Пушкинъ» и сделал ему предложение, от которого сначала он гневно отказался. Он кричал, что он не литературный негр. Он кричал на меня так, что его слышал весь зал. Тогда я напомнил ему, как он приходил ко мне в девяностые годы сдаваться и как не получилось у него работать в массовом жанре. Я сказал ему, что нанимаю его в качестве не обычного негра, а эксклюзивного негра, так сказать, негра- альбиноса.

– И он согласился?

– Не сразу… Но пока Ш. что-то кричал, я нарисовал ручкой на салфетке одно число с шестью нулями. Тут-то он и перестал кричать и крепко задумался… Надо признать к его чести, что думал он довольно долго. Так долго, что я в конце концов намекнул ему, что за время, пока он думает, я нашел бы за такой гонорар сто пятьдесят обычных негров. И тогда он вдруг весь словно просиял. Он сказал мне, что это гениальный проект и что у него есть на этот счет свои мысли.

Тут я, по правде говоря, немного испугался. «Мне не нужны твои мысли, – возразил я. – Мне нужно, чтобы ты просто сделал из рукописи Иноземцева художественный текст. Все остальное – моя забота». Но Ш. уже понесло. Он сказал мне, что я, конечно, крутой издатель, но ни хрена не понимаю в литературных тонкостях. Ему нравится моя идея, но он хочет внести в нее одно существенное дополнение. Он сделает из твоего ничего (так он выразился) великое художественное произведение. Да, великое, не меньше! Я сказал ему, что так не пойдет. Мне не нужно, чтобы он написал другой роман под твоим именем. Мне нужно, чтобы он сделал конфетку из твоего личного, прости, Кеша, дерьма. В этом-то и вся сложность. Понимаешь, если бы твой роман нуждался в обычной редактуре, я бы не стал связываться с Ш. Но тут требовалось писательское искусство.

– Скажи, а по-твоему, Ш. талантлив? – перебиваю его я.

– Да, Кеша, он талантлив. Чертовски талантлив. Он неприятный тип. Он сноб, нарцисс. Но дьявольски талантливый писатель.

– В чем была мысль Ш.?

– Да, это была мысль на миллион! На тот самый, кстати, миллион, что я ему предложил. Ш. сказал, что он давно размышляет над этим. В графоманских текстах есть невероятная внутренняя энергия, но сами графоманы не могут выпустить ее наружу, потому что не способны видеть свои тексты со стороны. Это внутренняя энергия чистой, наивной и трогательной влюбленности в свои слова, которые они расставляют, как им кажется, в прекрасном порядке. И вот если мастер попытается с этим что-то сделать, не трогая сути, не трогая даже стиля, но внося в это суровый дух мастерства… В общем, он долго мне что-то объяснял. Я половины не понял. Но понял одно: Ш. загорелся проектом. И это была катастрофа.

– Катастрофа? Почему?

– Да потому что Ш. забрал твою рукопись, а через два месяца принес мне шедевр. Понимаешь, шедевр! Это было гораздо круче даже того, что он пишет сам. Это был невероятный прорыв, совершенно новое явление в литературе!

– Сам Ш. это понимал?

– Понимал. И еще и он, и я понимали, что третьим за нашим столом в «Пушкине» сидел дьявол. Мне кажется, он даже не уходил из ресторана с тех пор, как мы встречались там с Игорем.

– И что было дальше?

– Дальше? Дальше, старик, началось именно то, что я предчувствовал, когда Ш. напугал меня слишком ретивым отношением к своей задаче. Дальше не пришлось никого нанимать, подкупать. Твои книги пошли на ура. Их стали переводить, экранизировать….

– Ты опять мне врешь! – говорю я. – Ты присылал мне отчет о продажах моих книг. Лучше всего расходилась первая.

– Ни хрена она не расходилась, – с грустным видом возражает Слава. – Из пятисот экземпляров триста до сих пор лежат на складе. Хочешь, подарю на память? Это липовый отчет. И все твои роялти за первый роман липовые. Это деньги не читателей, а Игоря.

– Зачем Игорю это было надо?

– Чтобы обеспечить душевный комфорт единственного и самого дорогого для него твоего читателя.

– А он не понимал, что это подло по отношению ко мне?! – кричу я. – А ты этого не понимал?! Друзья!

– Прости, Кешенька! – с искренним сожалением в голосе говорит Игумнов. – Игорь любил Дашку больше всего на свете. Ради нее он был готов на все. Бросить поэзию. Заниматься бизнесом. Оплачивать твою славу. Только бы ей было хорошо. А я? Я в какой-то момент понял, что запутался. Но выбраться из этой ситуации уже нельзя…

– Черта с два! – кричу я. – Я очень легко выберусь из этой ситуации! И вас с Ш. выведу на чистую воду!

– О, милый! – совсем грустно говорит Игумнов. – Неужели ты думаешь, Ш. не мечтает объявить, что книги Иноземцева написал он? Но кто ему поверит? Ну, допустим, кто-то поверит. И что? Да, будет сенсация, будет скандал… Будет, как ты говоришь, лингвистическая экспертиза. И что? Она докажет, что книги Иноземцева написал Ш.? А может, книги Ш. написал Иноземцев? Или вообще все книги за них написал кто-то третий? Например, я? Допустим, ты тоже выступишь с саморазоблачением. И что? Вообрази, сколько версий появится в СМИ на эту тему. Напишут, что это пиар, что вы с Ш. сговорились, чтобы поднять тиражи. Они, кстати, реально поднимутся. Только ни Ш., ни ты не сделаете заявления. Ш. для этого слишком гордый. А ты… Ты же не станешь добивать бедную Дашу после гибели Игоря и после того, что у тебя случилось с вашей общей дочерью?

– Скажи, – вдруг спрашиваю я, – но если мои… то есть Ш. книги и так отлично расходились, потому что такие гениальные, тогда на что ты тратил деньги Игоря?

Слава опять вздыхает.

– Старичок, – жалобно произносит он, – пойми, у меня четыре жены и столько же, плять, дочерей. Восемь баб на моей шее, представляешь! И все они, сучки, хотят жить не просто хорошо, но шикарно! Даже маленькая уже требует покупать ей вещи только в «Chicco» и «Benetton». Начала требовать раньше, чем говорить.

– Что-то здесь душно, – говорю я. – Не хочешь прогуляться? В парке сейчас хорошо, нет, наверное, никого….

Слава смеется.

– Фигушки! – говорит он. – Ты меня в парке задушишь и закопаешь в снегу. Убивай прямо здесь.

– Не хочу пачкать студию твоей кровью.

– Не валяй дурака! У меня долг перед Игорем, у тебя – перед Дашей. Верни мне рукопись, и покончим с этим.

Поднимаюсь на антресоль и возвращаюсь с папкой.

– Держи! Это мой последний роман. В буквальном смысле.

– Конечно, – говорит он. – Ведь и транш от Игоря был последний.