Максим

Мой сон изменился. Я-верхний спустился на землю и соединился с я-нижним. Но это не доставило мне радости…

Во-первых, я почувствовал телесную тяжесть, которую испытывает каждый земной человек, даже если перестал ее замечать. Тяжесть усиливалась абалаковским рюкзаком, висевшим за плечами, вернее, лежавшим на спине, потому что я тропил глубокий снег, согнувшись под углом девяносто градусов, и, как бык на корриде, бодал лбом казавшийся таким близким перевал. Временами я поднимал на него взгляд, но почти ничего не различал, потому что глаза заливал пот. Во-вторых, воссоединение оказалось совершенно бессмысленным, поскольку я тотчас забыл о его главной цели. Ангел- хранитель из меня вышел, прямо скажем, хреновый. Мне не только не пришло в голову, что надо немедленно остановиться и повернуть назад, но я с удвоенной силой рванул вперед. Перевал был так близок!

Конечно, я знал, что это может быть обманом зрения. Нет ничего на свете обманчивей гор. То, что в горах видится близким, вдруг окажется так далеко! Цель, до которой, ты уверен, рукой подать, может быть на расстоянии даже не одного, а двух дней пути.

И еще. Спустившись вниз, я понял, что я здесь не один. За мной шли еще пять человек. Я знал, кто они, знал каждого в лицо, знал их характеры, их слабые и сильные стороны в походе. Но сейчас это не имело для меня никакого значения, потому что их задача была просто тупо следовать за мной. Это я нашел перевал! Я разгадал этот ребус, который не смог разгадать руководитель первой группы.

Просыпаюсь от того, что трудно дышать. Пытаюсь нащупать Лизу, но не могу даже пошевелить рукой – она упирается в какую-то мягкую стену. В страхе пытаюсь поднять голову – и тоже не могу, передо мной все та же стена. Вскрикиваю и тотчас понимаю: я просто лежу на животе. Что было вчера?

Встаю с кровати. Странно, похмелья сегодня нет совсем, чувствую себя совершенно здоровым.

Из гостиной слышится:

 

Александра, Александра,

Этот город – наш с тобою.

Стали мы его судьбою —

Ты вглядись в его лицо.

Что бы ни было вначале,

Утолит он все печали…

 

Это что-то новенькое! Одеваюсь и выхожу. Вика поет и танцует с Лизой. Держит ее одной рукой под задницу, другой – за правую лапу. Та отвела острую мордочку в сторону, зажмурила глазки и ловит кайф. Тоже мне, Наташа Ростова!

 

Александра, Александра,

Что там вьется перед нами?

Это ясень семенами

Кружит вальс над мостовой…

 

Вика необычно одета. На ней шикарная бежевая юбка с разрезом и белая блузка без пуговиц, запахнутая на груди. Я не разбираюсь в женской одежде, но это что-то модельное и недешевое.

– Новые песни о главном? И новый прикид? Ты что, получила приз на конкурсе провинциальных красавиц?

Вика туманно смотрит сквозь меня, но не останавливается и продолжает петь и вальсировать.

 

Ясень с видом деревенским

Приобщился к вальсам венским…

 

– Наш папик – Обломов, – говорит она. – Он просто завидует нашей красоте.

Целует Лизу в нос, опускает на пол и, все так же вальсируя, приближается ко мне и звонко чмокает меня в губы мокрыми от собачьего носа губами.

– Доброе утро!

Сидим на кухне, пьем кофе. Интересно, что она скажет, когда узнает о моем разводе?

– Откуда у тебя новый костюм? Спецзаказ на Черкизовском рынке?

– Ты безнадежно отстал от времени, папик. Черкизон давно закрылся. Просто Даша получила премию в издательстве и решила меня приодеть.

– Она работает в издательстве?

– Но разве я тебе не говорила?

– Нет.

– Она старший редактор.

– Любит женские романы?

– Что ты! Она их презирает! Она обожает твои книги и очень не одобряет мой вкус.

– Я на ее стороне. Это она выбирала одежду?

– Даша заявила, что раз уж я живу с тобой, мне нельзя одеваться во что попало.

– Не понимаю, что у вас за отношения? Называете друг друга по именам, как подружки…

– Мы не разлей вода!

– Мама не думает переехать в Москву?

– На какие шиши? Нашу халупу в С. можно обменять на будку для собаки. Лиза, хочешь отдельную будку?

– Вообще я мог бы…

– Купить нам квартиру, ты хочешь сказать? Нет уж, сама заработаю.

– Напишешь женский роман и прославишься, как Маринина и Донцова?

– Типа того…

– Вчера встретился с Нугзаром, – говорю я. – Кавказец, который тебя обидел. Он живет на нашем этаже.

Молчит. Ноль внимания. Обидно-с.

Вчера вечером, когда я пошел выгуливать Лизу, на площадке перед лифтом меня ждала неприятная встреча. Оказывается, квартира Нугзара тоже находится на пятом этаже.

Странно, я не заметил этого раньше.

– Привет, Нугзарчик! – говорю первое, что приходит в голову. И сразу понимаю, что поступаю правильно. Он ждал от меня чего угодно – страха, агрессии, но только не фамильярности. Как назло, лифта долго нет, а пауза перестает быть томной.

– Ты не хочешь извиниться передо мной, Иннокентий? – говорит он. – Я ведь перед твоей девушкой извинился. Я не знал, что она не такая.

– Ты не знал, что не все русские девушки проститутки?

– Вот именно.

– За что я буду перед тобой извиняться? За то, что не знал, что ты не знал?

Но для Нугзара это слишком сложная умственная комбинация. Вообще я вдруг вижу перед собой не горного орла, а уязвленного кавказского мальчишку, которого я, взрослый дядечка, действительно очень обидел.

– В принципе, мне твои извинения до фонаря, – говорит он, отклячивая зад и дрыгая одной ножкой. – Если б не мой отец… Слово отца для меня закон! Но ты, Иннокентий, обидел моих ребят. Мой отец – не их отец. Там другие отцы. Нельзя говорить кавказцу то, что сказал ты. Ты меня понял?

Это даже смешно. Пошли они… со своей патримониальной иерархией! Врезать девушке по физиономии можно, а «пидарас» – несмываемое оскорбление.

Приходит лифт, и я вежливо пропускаю Нугзара первым. Все-таки не стоит подставлять ему спину. Но в лифте мне становится немного не по се- бе. Уж очень близко Нугзар ко мне стоит. Однако выдерживаю испытание и только на улице говорю ему:

– Извини, Нугзарчик! И парням своим передай мои извинения и всяческий респект. Кто старое помянет…

Видимо, я снял камень с его гордой души.

– Принято, Иннокентий! Зачем нам собачиться?

С чистой совестью садится в «ягуар» и с ревом проносится по двору. Не задавил бы кого-нибудь!

– Нугзар не живет на нашем этаже, – вдруг говорит Вика. – Он живет на шестом этаже, квартира 115. Ты не знал?

Ставлю чашку на блюдце и слышу, как она звенит.

– Откуда ты знаешь? – говорю я. – Ты была у него?

– Не скажу.

Я ее убью.

– Дыши глубже, – говорит Вика. – У тебя такое же глупое выражение лица, какое было у нашего генерального, когда он заперся со мной в кабинете.

Я убью ее.

– И помни, – продолжает Вика, – пока я с тобой, мое сердце для других закрыто.

– Только сердце?

– Мне пора, – говорит Вика. – Не забудь погулять с Лизой. И запомни, если ты еще раз проспишь и собачка написает на мои книги, я запру ее на ночь в твоей спальне.

Сегодня у Вики какое-то важное собрание в издательстве. Помогаю ей одеться и обуться в прихожей. Ба! У нее новая шубка! Едва ли натуральная, но она ей так идет!

Вечером, когда я возвращаюсь с прогулки с Лизой, на антресоли горит свет, но в гостиной темно. Собака с лаем устремляется в гостиную, и я, не разуваясь, тоже вбегаю, предчувствуя неладное… И предчувствие меня не обманывает.

На диване сидят Вика и Максим. На девушке все та же распахнутая блузка. Даже в полутьме я отчетливо вижу открытую до соска грудь. Второе, что сразу отмечаю, – испуганные лица молодых людей. Но напугала их явно не Лиза.

Возвращаюсь в прихожую, нарочито долго раздеваюсь и только потом включаю в гостиной свет. Вика и мой сын уже сидят по разные стороны дивана. Лучше бы не рассаживались. Оба щурятся на яркий свет. Оба похожи на двух породистых щенков, которых разглядывает дядя-покупатель.

За этот год Максим сильно изменился. Не то чтобы возмужал, но и ребенком быть перестал. Только сейчас я замечаю, как он стал на меня похож. Вылитый я в юности. Такой же Иноземцев, с надменно- беззащитным выражением лица и волевым подбородком с симпатичной ямочкой. Да, он должен нравиться девушкам! Например – Вике. Но почему-то меня это не радует. Я бы даже сказал, что давно не чувствовал себя так мерзостно.

– Привет, Вика! – говорю. – Здравствуй, Максим! Какими судьбами?

Идиотский вопрос. Мой мальчик отвечает не сразу, сначала приходит в себя. Это мне тоже не нравится.

– Привез бумаги, – говорит он. – Разве мама тебе не звонила?

Когда мы уединяемся с ним на кухне, я плотно закрываю дверь. Интересно, Вика будет подслушивать?

Даю сыну время окончательно прийти в себя. Или себе прийти в себя? Неважно. Завариваю чай, разливаю по чашкам.

– Ты уже все знаешь, Максим. Мама нашла себе другого мужчину, и это ее право. Ты мальчик взрослый, так что в объяснения вдаваться не буду. Кстати, ты решил, куда будешь поступать?

– Я пойду в армию, – говорит сын. – Я так решил, и не надо меня отговаривать…

– Я и не отговариваю. Главное, что ты сам решил. И маму в этом вопросе не слушай.

– Кто эта девушка? – перебивает меня Макс.

– Нравится? – невольно вырывается у меня, и мне становится совестно. Неужели я ревную Вику к собственному сыну? Но сейчас я точно зол больше на него, чем на нее. Зол, как мужчина на мужчину, который вторгся в мое пространство и сидел в полу- мраке с моей женщиной. Признайся, Иноземцев, что это так. Стыдно!

– Можно я не буду перед тобой отчитываться? Одно скажу: она не моя любовница. Ты доволен?

– Вполне! – обрадованно отвечает Максим. Хотя я не совсем понимаю, чему именно он рад.

Однажды в школе Максиму сломали руку в подростковой свалке. Я узнал, кто это сделал. Гаденыш ходил вокруг свалки из тел своих же одноклассников и бил ногой всех подряд. Я позвонил его отцу и назначил встречу. Попытался ему что-то объяснить. Он смотрел на меня через очки в дорогой оправе и в конце моей пламенной речи сказал: «Вы ничего не докажете». Потом удивляются: откуда в нашем обществе берутся подонки?

Руку заковали в гипс.

Как-то я заметил, что Тамара с Максимом идут в ванную.

– Что такое? – спросил я.

– Помогу ему помыться, – ответила жена.

– Мальчишка слишком взрослый, чтобы мыться с мамой!

– Тогда помоги сам.

Странное ощущение, когда намыливаешь голое тело собственного взрослого сына. Я впервые обратил внимание на его фигуру. Широкие плечи, узкий таз, крепкие ягодицы и большие ступни, не меньше сорок второго размера. Гладкая кожа без малейших признаков дряблости, которые я уже замечаю на себе. И крупный член с жесткими, курчавыми волосами…

– Пап, она такая крутая! – говорит Максим.

– Кто?

– Вика!

– А о чем вы разговаривали, если не секрет?

– О тебе.

– Вот как?

– Она тебя так уважает! – говорит сын, и я понимаю, что благодаря Вике сильно вырос в его глазах. – Она устроила целую экскурсию в твоем кабинете. Она сказала, что мне страшно повезло с моим отцом, что если бы у нее был такой отец…

Не знаю, радоваться мне этим словам или нет?

– Хочешь совет, Макс? Никогда не верь женщинам. Не верь даже тогда, когда они уверены, что говорят правду. Они искренни только в истерике. Впрочем, в истерике они тоже лживы.

– И мама?

– Маму я не имел в виду. Она редкое исключение из правил.

На самом деле это не так. Жена знает, что я не выношу женских слез, и всегда этим пользовалась. Есть два типа мужчин. Одни – их меньшинство – легко воспринимают женские слезы и даже, говорят, получают от них удовольствие. Другие – абсолютное большинство – при виде рыдающей женщины теряют над собой контроль и готовы согласиться на что угодно. Это – я.

Пока мы сидим с Максимом, я чувствую, как во мне поднимается волна нежности. Это ведь мой сын, мое произведение! И может быть, как раз поэтому мне порой странно и неловко на него смотреть. Такое же чувство я испытываю, когда пытаюсь перечитывать свои романы. Я не могу этого делать, мне – стыдно! Все их недостатки – это моя вина, а все их достоинства мне уже не принадлежат. У них своя жизнь.

Принесенные Максом бумаги просматриваю бегло и сразу подписываю. Меня удивляет только то, что они уже нотариально заверены. Тамара не смогла бы это сделать одна. Рука Сергея Петровича?

Мы расстаемся в прихожей. Вика тоже выходит проводить моего сына.

– Значит, договорились? – спрашивает Максим. – Или мне тебе еще позвонить?

Вика мотает головой. Смеется.

– Нет, не нужно звонить. Договорились.

Какой это по счету удар под дых за сегодняшний день? Вспоминаю слова Игумнова: «А ты изменился, Иноземцев. Ты стал слабым. Пропускаешь удар за ударом».

Ничего, со Славой у меня будет отдельный разговор в его отдельном кабинете.

Когда мы остаемся с Викой одни, я не пытаюсь себя сдерживать. Мне надоело играть роль.

– Что это значит? О чем ты без меня договорилась с Максом?

– Ой как страшно! – смеется мерзавка. – Сейчас описаюсь на паркет, как Лиза.

– Ты пыталась его соблазнить?

– Это он пытался меня соблазнить. И был близок к успеху.

Вот как мне вести себя в этой ситуации? С какой стороны ни посмотри, я выгляжу полным идиотом. Ведь это я впустил эту девушку в свой дом. Это я позволил ей пичкать меня любовными романами. Это я согласился держать в доме собачку-инвалида и привязался к ней, да, привязался. Но дело, конечно, не в собачке. Дело в самой Вике. Она мне нужна, мне плохо без нее! Но этого нельзя ей говорить. Она и так это знает и откровенно издевается надо мной. И сейчас у меня просто чешутся руки. Мне ужасно хочется сделать две вещи. Врезать по ее смеющейся физиономии, как это сделал Нугзар. Или повалить ее на диван, как это, возможно, тоже сделал Нугзар. Или Игумнов. Ведь я не знаю, что у них там было в кабинете. Но ни того ни другого я не сделаю. Потому что я не Нугзар и не Игумнов. Я не Сергей Петрович, который трахает мою жену и при этом считает себя порядочным человеком… Я – Иноземцев, да будь я проклят!

– Послушай, Вика, – говорю я. – Ты живешь в моем доме, и это мой сын. Я имею право знать, о чем вы с ним договорились.

– О свидании, – отвечает она.

– И что вы собираетесь делать?

– Не знаю. Это зависит от мужчины. Пойдем в кино. Потом видно будет. Может – ресторан.

– Ты старше его на год.

– А ты старше меня на тридцать лет.

– Но у меня не было с тобой ничего.

– У меня с ним – тоже. Во всяком случае, пока. Кстати, ты в курсе того, что у Макса есть теперь отдельная квартира?

Кажется, я понял. Вика хочет, чтобы я ее ударил. Зачем ей это нужно, не знаю, но она хочет, чтобы я причинил ей боль. Она этого добивается с утра. Сразу после возвращения от Даши.