Итак, основной инстинкт
Тут автора, собравшегося писать роман о любви, подстерегают очень большие опасности.
Приступая к теме, надо полностью снять с себя покровы собственной личности, снять наручники всяческой культуры, оторопеть от собственной откровенности. Помните непременные сны, когда вы обнаруживаете себя совершенно голым в метро, в театре или на заседании художественного совета, среди собрания людей культурного облика? Вот это – самое то…
Роман о любви – это тело со снятой кожей, голые мышцы, обнажённые внутренности. Ты должен забыть о своих сексуальных предпочтениях, быть готовым оказаться всюду, куда заведут тебя герои, куда занесут их страсти. Я была огорошена, когда в романе «Русская канарейка» обнаружила свою любимицу Эську, сдержанную и суровую Эсфирь Гавриловну Этингер, в постели с бешеной испанкой Леонор, в честь которой потом Эська назовёт правнука.
В романе о любви автор должен стать оборотнем, всеми корнями прорасти, внедриться в героев, ибо и сам погружается в стихию разновсякой, непристойной, странной, стыдной и унизительной любви, по пути теряя ориентиры, мамино воспитание, робость перед строгим отцом и тонны прочих завалов собственной судьбы.
И никаких «принципов», пожалуйста, никакой дидактики, никаких нравственных установок. В этом жанре дидактика – убийца. В любом – убийца, но в этом особенно. Плохо-хорошо? Правильно-неправильно? Боженька накажет? Чужая жена – потёмки? Кто сказал? Идите на фиг! Тут величавая Нравственность отправляется в дом престарелых. Тут вихрем мчится душа и плоть – любая! Колотится сердце, срывается платье и разрывается от боли дверной звонок.
Тут вы – бог себе на клочке бумаги, и от этого кружится голова. Вы сочинили потрясающую постельную сцену – да при чём тут постель?! – вы придумали шалаш из кроны старой ивы, и внутри него, в гуще серебристых ветвей… и серебристый свет, струящийся по обнажённой коже юных любовников… и этот прерывистый ритм…
Так. Стоп! Ну-ка, приведите в порядок дыхание, вам ещё строчить и строчить, а человек вы немолодой. Возникает вопрос: а дальше что? На пылающих грудях и румяных ягодицах далеко не уедешь. Любовная сцена не может длиться триста пятьдесят семь страниц.
А дальше-то делать особо нечего: Он. Она… Читатель ждёт уж рифмы «розы»; на, вот возьми её скорей.
При всей трогательной и трагической истории очередной, двухсотмиллионной по счёту литературной пары влюблённых, все мы понимаем (и автор, и читатель), что в финале романа выход помечен всё той же убогой табличкой: «либо женись, либо застрелись». Ничего особо новенького сочинить не удастся.
И потому автор изворачивается, как ящерица, и разнообразит интерьеры и ландшафты любовного романа всяческими уловками. Он должен продержаться на протяжении шестисот или того более страниц, а значит, постоянно удивлять, восхищать и отвращать… держа читателя в напряжении. Иначе ему быстро укажут на дверь.
Эти уловки – боковые линии романа.
Да-да, оглянитесь: мы не одни в помещении. Нас любят или ненавидят, нас привечают, обучают, совращают; нас заставляют отвлекаться от созерцания любимых глаз: наш роман должен катиться, кипятиться и на пупе вертеться, чтобы то самое вековечное «я люблю тебя!» выстрелило отточенной стрелой Амура прямо в сердце читателя, как в первый раз.
И потому: второстепенные персонажи, параллельные сюжетные ручейки; кстати, и пейзажи, кстати, и воздух романа (гораздо более просторный, чем в иных жанрах, ибо в любви человек мощно дышит на разрыв лёгких, а любовь витает всюду и занимает много места), – это всё должно быть в распоряжении читателя, который с первых страниц становится со-участником, со-переживателем, да просто – третьим в любой сцене! – тут уже пахнет свальным грехом.
Общий градус в романе о любви всегда выше среднесезонной температуры. Там острее пахнет весной, там никогда не упустят возможность искупаться голышом при луне в любом подвернувшемся под руку автора водоёме. Там без предательства не прожить, без раскаяния не дотянуть до конца второй части; такие моменты, как очередь к окошку на Главпочтамте, дежурство у почтового ящика в ожидании почтальона, лживая телеграмма и заикающийся телефонный лепет… – расхожий и привычный антураж действия, который талантливый писатель просто обязан в миллионный раз перелицевать и сделать вечно новым и изумляющим.
И снова повторим: дар писателя не в том, чтобы сочинить офигенно-новый-и-никем-прежде-не-употребленный сюжетный финт, а в том, чтобы затёртое веками «я вас люблю!» на сто двадцать третьей странице его романа показалось первыми словами о любви на планете и лично в вашей читательской судьбе.
