О, это великий приём! Разумеется, кинематограф возвёл его в третью степень и пользует так, как это умеет лишь наглый нахрапистый господин СИНЕМА́, со своими штучками и техническими приспособлениями. Вспомните: чуть ли не в каждом фильме, претендующем на анналы мирового киноискусства, непременно возникают и колышутся болотные испарения снов, в которых мы ошалело бредём вместе с заблудившимися героями. А в снах, как все мы понимаем, можно чёрт-те что вытворять; сон спишет всё: от преступления до бесстыдной мечты. Сны безнаказанны; в этом их очарование, в этом их ужас, в этом их польза.

В литературе, с её аскетичным, но благородным арсеналом художественных средств, этот приём – внезапный и откровенный – выполняет сразу несколько функций. Как явление не реального порядка, как сгусток подсознания, он даёт колоссальные возможности писателю выправить массу ошибок, сделанных в ходе работы; ненавязчиво намекнуть на суть проблемы (что в нормальном течении прозы выглядело бы топорно), ввести целую кучу глубокомысленной белиберды, якобы имеющей важное для героя значение, приспособить для этих нужд покойного отца или покойную мать… Словом, великий старичок Ф. был бы доволен.

Я обожаю сны – и в жизни, и в прозе, с удовольствием все их использую, и свои, и чужие, когда их удаётся позаимствовать, то есть стибрить (если эти понятия применимы к такой эфемерной субстанции). Ведь случаются сны поразительные, красочные, глубокие и страшные. Поистине драгоценные – для сюжета.

А если такового нет под рукой, его надо придумать.

В силу своей склонности к поминутному вранью я готова в любую минуту сочинить всё, что требуется для дела. В романе «Последний кабан из лесов Понтеведра» сочинила народную испанскую песню семнадцатого века. Просто мне показалось, что она была бы уместна, а копаться в источниках или, того хуже, искать кого-нибудь, кто раскопал бы мне подлинник и перевёл с испанского на русский… Короче, я её написала, и вышло совсем недурно.

В том же романе у меня есть сон об Иисусе, который снится героине. Та встречается со Спасителем неподалёку от своего дома, и, если учесть, что дом её находится прямёхонько там, где Иисус сидел сорок дней в Искушении, мне это вовсе не показалось натяжкой. Я и сама там прожила двадцать три года, и много разных видела снов под завывание совершенно особенных истошных ветров, характерных для Иудейской пустыни.

(Ветра я тоже описала в том романе. Вы помните: ничто не пропадает втуне у рачительного хозяйственника.)

По ходу сюжета героиня в своём сне встречает Иисуса, и они так трогательно, так буднично болтают о разных вещах… Помнится, мне пришлось задуматься: а на какой свой вопрос я, в случае подобной встречи, хотела бы получить ответ? И знаете, чем дольше живу, тем с большей ясностью осознаю: уже не хочется ни с кем вступать в дискуссию. Бог, дьявол и вся святая рать – ты понимаешь это со всей ясностью – так же беспомощны, как и все мы. Посмотришь вокруг, заглянешь в новостную ленту, посидишь в карантине месяца полтора и… вдруг тебя осенит: наверху либо дурака валяют, либо задались целью как-то проредить популяцию человеков на многострадальном шарике. И никто тебе не ответит не то что на сакральные, но и на самые простейшие вопросы: например, как продуть засорившуюся трубу.

Кстати, о засорившейся трубе.