«Дорогому супругу с нежной любовью…»
До известной степени я представляю собой некое авторское чудо. Не по части художественности своих книг, а по части скорости их подписывания. Ведь если сегодня я выступаю в Краснодаре и тем же вечером должна вылетать в Питер, то, хочешь не хочешь, на подписании книг просто обязана уложиться в сорок минут, иначе на самолёт опоздаю.
А к моему столику в фойе тянется очередь из пятисот читателей (средняя наполняемость зала), и не факт, что, купив мою новую книгу, они не принесли из дому ещё пять старых моих книг – угораздило же меня их столько накатать!
Не хочу показаться неблагодарной: это замечательные минуты. По сути дела, это венец всей моей работы: вот она, моя книга, в руках моего Читателя. Он или она заплатил за неё изрядные деньги и хочет, чтобы автор её подписал. Более того: он готов продиктовать автору те несколько слов, которые следует – непременно! – начертать на титуле. И это святое его, читателя, право.
«Напишите, пожалуйста: «Костеньке, дорогому супругу, вспомни тот обрыв над Припятью, с пылающим солнцем над куполом церкви, и те слова, которые ты мне сказал сорок пять лет назад! А сегодня я говорю тебе…»
«Постойте, дорогая! – умоляюще восклицаю я. – Оглянитесь, какая за нами очередь. К тому же это он вам – дорогой супруг, а у меня есть собственный. Давайте я просто подпишу: «Константину – с наилучшими пожеланиями», а вы припишете всё, что захотите».
Дама обижается, но смиряется, а за ней уже рвётся следующий, и он тоже сейчас продиктует, что именно надо писать: «Любимой жене Наташеньке в день серебряной свадьбы, подумать только, как пролетели эти двадцать пять лет, как один день, хотя каждое утро я чувствую…»
«Наталье – добра и удачи!» – пишу я и протягиваю книгу: следующий!
Понимаю, что выгляжу сухарём, эгоисткой, высокомерной свиньёй. Увы… Успокаиваю совесть уже в самолёте, куда врываюсь в последнюю минуту, практически на взлёте… Ничего, говорю себе, я ещё хоть имена пишу, вот Губерман строчит всем: «С приветом!» – и точка.
Отдельного восхищённого упоминания заслуживают фанаты писателя, которые приезжают на его вечера из других городов.
Это редчайшая порода пернатых. Они прилетают, поселяются у друга-подруги и таскаются абсолютно по всем выступлениям данного автора, запланированным на ближайшие недели. Увидев одно и то же застывшее в пароксизме восторга лицо в двух подряд книжных магазинах, и непременно в первом ряду, ибо она (или он) пришли за два часа, чтобы занять место, ты внутренне морщишься: ещё бы, ведь тебе приходится менять программу и варьировать ответы на вопросы, чтобы не показаться попугаем с затверженными пятью фразами. И хотя ты не можешь поменять ни своей единственной биографии, ни мнения по разным вопросам, ты – во имя разнообразия! – напрягаешься, подыскиваешь другие слова, судорожно ищешь в памяти какие-то другие примеры… И уходишь со встречи взмыленная и злая до чёртиков.
В третий раз увидев всё те же чёрные брови и ярко накрашенные, растянутые в улыбке губы, ты думаешь, что сошла с ума: ведь не может читатель, даже и преданный, в третий раз слышать одно и то же, пусть даже и от любимого автора.
Когда же, выйдя на сцену в шестом за неделю книжном магазине, ты натыкаешься на всё то же, навечно застывшее в судороге счастья лицо, ты чувствуешь, что вот сейчас грохнешься в обморок.
