…в твоих дверях, в телефонной трубке, в квадратике твоего ежедневника возникает Читатель. Он возбуждён, он ждал твою книгу, он наконец прочитал её! Он покорён-возмущён-разочарован-очарован-ожидал чего-то другого, не ожидал от себя таких слёз…

В итоге он уверен, что в реальной жизни такого случиться просто не могло.

Но главное, читатель задаёт свой самый убийственный вопрос: чему учит эта книга?

Тут нечему удивляться: целые поколения у нас выросли в убеждении, что искусство принадлежит народу и, следовательно, непременно должно учить этот самый народ чему-то дельному. Должно сгодиться на что-то. «Где же воспитательная роль литературы?» – спрашивает Читатель.

Это не новость. Ещё Флобер писал, что «публика жаждет трудов, которые льстят её иллюзиям». Думаю, и Гомеру доставалось от современников. В самом деле: чему, собственно, учит безнравственная «Одиссея» – шляться без дела по морям и островам?

Я встаю по стойке «смирно» и приступаю к своему эпистолярному оброку, ведь это тоже моя авторская обязанность. На издательском сленге подобные письменные дебаты с радетелями нравственности называются «обратной связью». Принимаясь отвечать, я, человек эмоциональный, вовлекаюсь в диспут о воспитательной роли литературы, доказывая, что ни искусство, ни бренная тушка самого писателя народу не принадлежат (скажите спасибо, что трезвый). Писатель, продолжаю я, объясняется при помощи художественных образов – это основа творчества; а вот когда творчество иссякает, тогда он принимается рассуждать и учить народ строгой морали.

Словом, я всегда забываю, что неосторожная переписка с Читателем может стать пожизненной.

«Согласна с вами, – пишу я вежливо, – что существует некое влияние литературы на мораль общества, но эта связь не прямая, а опосредованная, и даже если вы наводните магазины исключительно книжкой «Тимур и его команда», это не значит, что нашим подросткам немедленно и автоматически привьются навыки гуманизма. В истории человечества, – строчу я, – были созданы сотни тысяч прекрасных книг, и никого это не удержало от зла. Возможно, потому, что носители зла (а я абсолютно уверена, что среди людей встречаются как носители добра, так и их противоположности) – эти самые типы не читают хороших книг, а если и читают, то пропускают их мимо своей душонки. На свете, увы, существуют насилие, пошлость, ложь и изумительная мерзость, а также проклятая политика, с позволения которой в мире творятся ужасающие преступления. И никакая самая прекрасная литература ещё никогда не могла этому противостоять, не могла никого спасти или изменить…»

Раздухаришься так, накатаешь, как Чехов писал, «рубликов на тридцать», потеряешь рабочее утро, а заработаешь не рублики, а всплеск давления и заодно обвинение в высокомерии, высказанное, правда, не впрямую, а намёком, с поджатыми губами.

На эти намёки уж точно отвечать нельзя, а то увязнешь в разборках, всех оскорбишь и все оскорбят тебя. Слово за слово… Кончится тем, что ты навечно пропишешься в вязкой анонимной среде Личного Мнения Отдельных Читателей.

Нет, в социальных сетях писатель должен присутствовать неуловимой тенью или уже исключительно в бронзе; в крайнем случае, в картоне (имею в виду обложечный вариант). Ты – автор прозы, говорю я себе, а не Учитель и не можешь накормить толпы страждущих пятью хлебами. То есть книгами. Тут каждый сам себе рыщет пропитания в беспредельном и бездонном океане написанного. От… цепись от читателя, пусть плывёт себе дальше в океане литературы на «Летучем голландце».

Кроме того, тебя ждёт следующая работа.

Но Его величество Читатель жаждет высказаться по поводу моей последней книги, излиться в личном послании на адрес моего сайта. Он заметил неточности и натяжки в моём предыдущем письме, и вообще хотел бы поговорить по душам, продолжить мой роман рассказом о своей любимой тёте Евдокии Ивановне, которая в пятьдесят седьмом году, в Перми… Он, кстати, в мае приезжает в Иерусалим к племяннице и, если я не возражаю, хотел бы…

Но я возражаю.

Тем более что издательство уже призывает меня к высокому параду планет по книжным магазинам. Об этом ещё Пушкин писал: пока не требует поэта к священной жертве кто-то там… Издательство, вернее, те несколько человек, которые мною занимаются, – люди симпатичные. Они тоже, бедняги, исполняют свои обязанности: продать как можно больше моих книг. У них там тоже графики-кривые-продажи-в-третьем-квартале. Считается, что, если я приеду и совершу па-де-де по нескольким книжным магазинам Москвы и Питера, подписывая свои книги обеими руками, их удастся продать быстрее и больше, и, как следствие, скорее отправить книгу в допечатку – чтобы снова продать!

Этот круговорот в издательском мире, как мясорубка на винте, держится на обаянии писателя. Изволь понравиться! Книга книгой, но если ты будешь сидеть за столиком мешком картошки, надувая щёки и тягомотно-буквально отвечая на вопросы (что никому не интересно), то в следующий раз к тебе никто не явится. Точка. Нет, ты изволь поработать цирковым акробатом, побыть конферансье, фокусником; изволь выпустить из рукава пяток голубей, рассказать пяток анекдотов, объявить свою любовь и благодарность всему читательскому сообществу. Ты, конечно, называешься писателем, прозаиком (вот ещё элегантное звание!), но не забывай, ради бога, что, по сути, ты – разъездной торговец, в сущности – лоточник, которому необходимо продать свой товар.

На встречи с автором приходит Его величество Читатель во множественном числе, книги продаются весело, язык у меня подвешен ещё со школьных времён, вернее, с дошкольного детства (см. важную первую главу о благотворной роли вранья в жизни писателя). Но главное: рука моя набита на подписи так, что я смогла бы в кромешной тьме, на штормовой палубе или в бушующем пожаре подписать обеими руками книгу в разных направлениях (справа налево и слева направо), Петру-Семёнычу и Ефим-Абрамычу, а также матери их Ариадне Константиновне, с искренними пожеланиями.

Об этом надо сказать отдельно.