Руди вошел в столовую, рассказывая о проблемах, назревающих на востоке. В Японии недавно убили премьер-министра, и, судя по всему, к этому приложили руку военные. Когда дядя Руди упомянул о зверствах Иосифа Сталина в России, Ева немного оживилась, но вскоре опять безучастно уставилась в пустую тарелку. Ей так хотелось поскорее вырваться из дома в гости к Анне Келлер, которой на днях при везли из Берлина новую пластинку с записью джазового ансамбля. «Позавтракаю — и только вы меня и видели», — угрюмо подумала девочка.

— Знаешь, Герда, мне очень жаль, но я уезжаю прямо после завтрака. У меня важная встреча во Франкфурте, — Руди посмотрел на сестру, которая в этот момент ставила на стол корзинку с хлебом.

— Что ж поделаешь. Хорошо, что хоть столько побыл, — сказал Пауль, выдвигая из-под стола стул. — И спасибо за бакалею.

— Не за что. А вам спасибо за гостеприимство, — ответил Руди. — Я смотрю, ваша деревня совсем пришла в упадок. Как вам тут вообще живется?

— Справляемся по Божьей милости, — бодро ответил Пауль.

— А если честно? — наклонился через стол Руди.

— Нет, правда, мы справляемся. У меня есть стабильное жалование…

— И эти копейки ты называешь жалованьем? — проворчала Герда. — Даниэль, пей молоко! — прикрикнула она на своего четырехлетнего сына.

— Кроме того, прихожане каждый год снабжают нас свининой, овощами и вином.

— Ну смотри… Если вам вдруг что-нибудь понадобится…

— Спасибо, но у нас действительно все нормально.

Желая поскорее сменить тему разговора, пастор предложил всем склонить головы для молитвы. Помолившись, он подал корзинку с хлебом гостю. Руди молча взяв горбушку, положил себе на тарелку вареное яйцо и кусок ветчины и передал корзинку сестре. Герда, выбрав кусок хлеба, намазала на него тонкий слой смородинового варенья.

Очищая яйца от скорлупы, Руди завел разговор о другом важном для семьи вопросе. Их с Гердой мать, Эльга фон Ландек, переживала не лучшие времена. Она жила в Восточной Пруссии, которая, хотя и оставалась частью Германии, из-за Версальского договора географически оказалась отрезанной от остальной территории страны.

— Мама этой зимой сильно мерзла, — сказал Руди. — Она жалуется, что поляки не пропускают поезда с углем из Германии. Эти мерзавцы не позволяют нам снабжать наших же соотечественников.

— Да сколько же это будет продолжаться! — гневно стукнула по столу ножом Герда. — Как они могут держать часть Германии в изоляции от всей страны! Это же не по-христиански!

Руди кивнул.

— Мама говорит, поляки расписывают стены ее дома выражениями наподобие «Немцы — собаки».

— Ничего, придет и их час, — злобно сказала Герда. — А как там другие родственники в Пруссии?

Прежде чем ответить, Руди откусил и проглотил кусок хлеба.

— Мама иногда получает письма от Гельмута. Их родня тоже страдает. Одним пришлось уехать с ферм, других поляки уволили с работы, — Руди откусил от горбушки очередной кусок. — В общем, дела скверные.

— Я читал в газетах, что поляки сильно притесняют и евреев, — сказал Пауль, протягивая руку за сыром.

— Ну и что? — пожал плечами Руди. — Евреи наживают себе врагов везде, где бы они ни появились. Так всегда было. Большинство из них ведет себя так, как будто они какие-то особенные. И к тому же, евреи всегда наживаются на тяжелом труде других. Вы когда-нибудь видели еврея с мозолями на руках? — раскурив сигарету, Руди выпустил облако дыма и рассмеялся. — Удивительно! С одной стороны, все евреи — одинаковые, и в то же время они везде разные. Например, в Польше они придерживаются своих традиций, носят черные шляпы и плащи, отращивают длинные бороды и все такое. Представьте себе: у них пейсы — даже у мальчиков! — Скорчив страшную гримасу, Руди посмотрел на Даниэля. — А еще у них — черные глаза и большие носы!

Даниэль пронзительно засмеялся.

— Да, я видел их на картинках. Они очень страшные. Пауль сурово посмотрел на сына.

— Попридержи язык. — Он допил кофе. — Говорить о ком-либо в такой манере — нехорошо. Пей свое молоко!

— В действительности, большинство евреев в Германии не хочет видеть здесь своих восточных собратьев, — продолжил Руди, стряхнув пепел со своей сигареты, — но им волей-неволей приходится убегать от поляков. Моего директора, например, это сильно злит.

— А тебя? — спросила Ева.

— А мне все равно: немецкие евреи, польские евреи… Как по мне, еврей — он и есть еврей, хоть с пейсами, хоть без, — Руди протянул руку за очередной порцией сыра. — Как выразился американский летчик Линдберг, слишком большое число евреев создает в стране хаос.

Пауль кивнул.

— Такого влияния на финансовую сферу, политику и искусство, как они, никто не оказывает.

— Вот именно, — согласился Руди. — И до тех пор, пока им удается тайно проникать во все эти сферы, они будут преуспевать.

— Но кто может обвинить евреев в том, что они зачастую скрывают свое происхождение? Они просто хотят избежать преследований, которые им на протяжении веков приходилось терпеть от христиан.

— Почитай свою Библию, — возразил Руди, отпивая кофе. — Евреи сами заварили всю эту кашу, убив Христа, а потом — еще и Его последователей. Разве не они немилосердно терзали первую Церковь? Впрочем, справедливости ради, должен сказать, что не все евреи заслуживают той грубости, которую выказывают им национал-социалисты. На мой взгляд, обвинять весь народ за преступления нескольких человек — неверно. Например, мой директор — еврей, но он хорошо мне платит. И надо отдать ему должное, он много занимается благотворительностью.

Пауль взял еще один ломоть хлеба.

— Спасибо тебе, Руди, что присылаешь газеты, — сказал он, меняя тему разговора. — Я прочитываю их от корки до корки, и, должен признаться, то, что я узнаю, меня все больше беспокоит.

Руди загасил сигарету о пепельницу.

— Еще бы… Видел бы ты городскую жизнь… Повсюду проститутки. Гомосексуалисты красуются у всех на виду. Повсеместно делают подпольные аборты. Должен сказать, Берлин уже напоминает Нью-Йорк или Париж. Евреи наплодили разных кабаре и кинотеатров, где показывают всевозможную дрянь. Некоторых из них вообще было бы неплохо поставить перед судом.

— Боюсь, нам скоро придется выбирать между коммунистами и национал-социалистами. Центристы стремительно теряют позиции. За «красных», конечно же, голосовать нельзя, но и от Гитлера с его партией я совсем не в восторге. У них есть неплохие идеи, но много и крайностей.

— А мне Гитлер нравится, — признался Руди. — Что-то в нем напоминает мне Наполеона. Знаешь, Пауль, я думаю, что национал-социалисты не настолько плохие, какими хотят показаться. Как по мне, их экстремизм — только показуха для привлечения внимания. — Сняв со спинки стула свой пиджак, Руди сунул руки в рукава. — Кроме того, большинство богословов считают, что у национал-социализма — прочное христианское основание. Но довольно разговоров, — Руди похлопал Пауля по руке. — Мне пора ехать. — Он посмотрел на Даниэля. — Эй, парень, да ты так и не выпил свое молоко!

Даниэль с отвращением посмотрел на желтоватую жидкость в своем стакане.

— Да оно же воняет козой!

Руди, расхохотавшись, поднес стакан к своему носу.

— Фу-у-у! Герда, будь милостива к ребенку. Найди среди своих прихожан кого-нибудь с коровой. — Руди энергично натянул на голову соломенную шляпу. — Ну все, мне пора…

Руди в сопровождении всего семейства Фольков направился к машине, припаркованной на другой стороне улицы. Увидев их, группа зевак, с интересом рассматривавшая зеленый двухдверный «Опель Лаубфрош» 1924 года выпуска, тотчас разошлась.

— Спасибо за все, — сказал Руди, пожимая на прощание руку Пауля. — Я заскочу к вам на обратном пути. — Присев на корточки, он достал из кармана медный компас и вручил его Даниэлю. — Это чтобы ты мог найти правильный путь для Германии, — сказал Руди, смеясь. Поднявшись, он повернулся к Еве. — Что ж, девушка, прими поздравления с конфирмацией, хотя она и получилась не такой, как ожидалось. Думаю, вскоре ты примешь причастие вместе со всеми.

Ева только пожала плечами. Теперь ей было все равно.

* * *

Стоя на носу баржи Адольфа Шнайдера, Ева чувствовала себя защищенной и даже счастливой. Ей нравилось общество Бибера и его контрабандистов, которые всегда принимали ее такой, какая она есть.

Этот день выдался особенным. Бибер впервые вез свое лучшее вино посреднику в Кобленце, не боясь, что его арестуют. Неделю назад, наконец-то, закончилась оккупация, и французы покинули Вайнхаузен. Ева с раннего утра помогала друзьям грузить на баржу ящики с драгоценным товаром, и теперь вместе с Вольфом и Ричардом Клемпнером она ожидала, когда Бибер привезет из горной винодельни последнюю партию вина.

Июльское утро выдалось туманным и сырым. Вольф, сидя на корме баржи, большими глотками пил холодную воду, поданную ему Евой. Тем временем Ричард напряженно всматривался в реку на западе, как будто ожидал, что из-за мыса в любой момент могут появиться патрульные катера французов.

— Да не переживайте вы так, господин Клемпнер, — сказала Ева.

— Говорите, что хотите, но меня не покидает какое-то тревожное чувство. Я успокоюсь, только когда увижу, как Бибер расплачивается с тем евреем-банкиром, — ответил двадцатишестилетний предводитель национал-социалистов, заметно нервничая.

Ева подала ему кружку с холодной водой.

— Слушай, Клемпнер, ты брюзжишь прямо как старик, — усмехнулся Вольф. — Что ты раскудахтался, как курица над яйцом? Расслабься. Все будет хорошо.

— А когда в последний раз все было хорошо?

Вольф пожал плечами.

— По крайней мере, ты уже не в тюрьме.

— Как там ваш сын? — вмешалась Ева, пытаясь сменить тему разговора.

— Сегодня ему было тяжело дышать. Его бьет кашель. Доктор Кребель подозревает, что это туберкулез, — печально ответил Ричард.

— Скверно, — сказал Вольф, скорее, равнодушно, чем сочувственно. Он сплюнул в реку. — Ева, ты не хочешь сходить на парад в Кобленце?

— Мы можем сколько угодно праздновать конец оккупации, — вмешался Ричард, — но пока в Рейнланде не будете немецкой армии, французы могут вернуться, когда пожелают.

Ева покачала головой.

— По договору наших солдат не должно быть в Рейнланде.

— Да гори он огнем, этот проклятый договор!

Вольф опять сплюнул за борт.

— К сожалению, политики в Веймаре так не могут сказать.

Клемпнер выругался.

— Слабаки и продажные твари — вот кто они такие! Эти демократы только о том и думают, как побольше набить себе карманы! Дайте нам сильного лидера, знающего свои долг патриота, и мы заживем намного лучше, чем при этих пройдохах в модных костюмах и с дорогими сигарами в зубах. — Клемпнер швырнул окурок в реку. — Вонючие американцы!

— А они тут при чем? — удивленно спросила Ева. Ее всегда интересовало все, связанное с Америкой.

— Эти наглецы вмешались в войну, как они выразились «ради установления мира и демократии во всем мире», но на самом деле та демократия, которую они нам навязали. — это всего лишь коррупция. — Клемпнер выругался. — Из-за них вся Европа стала уязвимой для «красных» евреев. Американцам легко быть идеалистами. У них нет ни apмииСталина в двух днях ходьбы от их границ, ни самой большой в мире коммунистической партии, пытающейся прорваться к власти.

Вольф зевнул.

— Во вторник я видел, что к Биберу к го-то приезжал на большой черной машине.

— Это был тот еврей-банкир со своим недоумком-секретарем. Он уже начинает брать старину Ганса за горло, — объяснил Ричард.

— У господина Бибера проблемы? — нахмурилась Ева.

Клемпнер кивнул.

— Этот банкир уже отобрал две фермы в Хорхфельде, Он сказал Биберу, что как раз проезжал мимо и подумал, почему бы ему не заехать и не узнать, в чем причина задержки с деньгами, — Клемпнер прикурил еще одну сигарету. — Жду не дождусь того дня, когда Бибер положит на стол этому дельцу пачку денег, и тогда я с удовольствием подожгу его банк.

— Как думаете, это вино покроет долг? — спросила Ева.

— Бибер говорит, что не полностью, но основная часть будет выплачена. За остаток он рассчитается уже со следующего урожая. Остается только надеяться, что такой вариант устроит этого пучеглазого еврея. — Клемпнер помолчал, задумчиво глядя на зеленую воду реки. — Но я думаю, что у Бибера дела обстоят хуже, чем он говорит, я знаю, что последние пару лет он не только финансировал сиротский дом, но и много давал взаймы таким семьям, которые не смогут ему быстро вернуть долг. Его вино, конечно хорошее, но оно не золотое.

— Вы слышали, что Линди беременна? — резко сменил тему разговора Вольф.

— Вам что, не о чем больше поговорить? — вспыхнула Ева.

— Да, для Линди это, несомненно, тяжелый удар, — вздохнул Ричард.

— И родится еще один рейнский гибрид, — хмыкнул Вольф.

Клемпнер выругался.

— Да уж… Как раз то, что сейчас нужно Германии: еще одна полуобезьяна.

— Вы говорите просто ужасные вещи! — запротестовала Ева. — Оставьте эту тему в покое.

— Линди клянется, что ее изнасиловал белый, но фрау Краузе думает, что она обманывает, — сказал Вольф.

Клемпнер задумался.

— Пастор не будет крестить мулата. Он всегда учил, что Бог предназначил расам жить раздельно. — Клемпнер вытер лоб рукавом. — Смешанные браки запрещены даже в Америке.

Ева сделала вид, что она ничего не слышала.

— А ты говорил, что американцы — полные идиоты, — саркастически ухмыльнулся Вольф.

С Евы было довольно. Отойдя в сторону по деревянным ящикам, наполнявшим открытый трюм, она села на край баржи, наблюдая за тем, как Вольф шутливо тычет в Клемпнера палкой. Ей почему-то вспомнилось, как он подбежал к ней во время потасовки на рыночной площади. Еве нравился Вольф, хотя она и не могла понять, почему. Рассудок твердил ей держаться от этого парня подальше, но сердцем она тянулась к нему. Впрочем, разум и чувства были едины в том, что Вольф — это запутанный клубок противоречий. С одной стороны он мог яростно защищать угнетаемых, но в то же время им всегда руководил холодный расчет. Порой Вольф был даже жестоким. В нем удивительном образом соединялись отчаянный мечтатель и расчетливый прагматик. Кроме того, деревенские сплетники до сих пор обсасывали историю о том, как Вольф однажды ограбил в Трире слепую женщину, да еще и ради забавы поджег ей волосы.

Ева также знала, что Вольфа в деревне все считают чересчур высокомерным. Особенно это проявлялось, когда он чванливо расхаживал по рынку в своей униформе «Гитлерюгенд». Ни для кого не было секретом, что отец потакал Вольфу сверх всякой меры, что только подливало масла в огонь его импульсивного, вздорного характера, унаследованного от покойной матери.

В доке, крича и толкаясь, появились трое светловолосых сыновей Адольфа Шнайдера. Ева застонала. Парни Шнайдера были в деревне притчей во языцех. Самому старшему из них, Отто, скоро исполнится двенадцать. Энергичный, однако недалекий умом, он всегда попадал в какие-то истории. Болезненный десятилетний Удо умудрялся петь ангельским голоском в детском хоре и в то же время устраивать потасовки с парнями на улице. Самому младшему, Гери, было восемь. Суровые реалии общения с братьями и сверстниками научили его быстро соображать и мгновенно реагировать.

В этот момент до слуха Евы долетело знакомое урчание старенького грузового «Форда». «Наконец-то, — подумала она, поворачивая голову на звук. — Будем надеяться, это последняя ходка». Спрыгнув на берег, Ева поднялась по широким цементным ступеням на верхнюю площадку набережной. В этот момент из кузова крытого брезентом грузовика как раз выбирались Бибер, Андреас и еще четыре работника.

— Еще будет ходка? — спросила Ева.

— Нет, — ответил Андреас. — Это хорошо, а то я жутко устал.

— Ты поплывешь с нами?

— Нет. Твой отец попросил зайти к нему сегодня после обеда починить граммофон.

Эта новость огорчила Еву.

Тем временем Бибер, улыбаясь, достал из машины ломик и вскрыл один из ящиков. Вынув оттуда две зеленых бутылки, он поднял их высоко над головой. На каждой из них была наклеена этикетка, на которой на кремовом фоне красовалась выполненная готическим шрифтом крупная надпись: «Бибер». Рядом с именем был изображен мускулистый винодел, держащий на плече большую, наполненную виноградом корзину.

— Что ж, друзья, давайте отведаем этого вина в последний раз, — радостно сказал Бибер. — Больше мы эти бутылки не увидим. Разве что — где-нибудь в Берлине или Франкфурте. А может — даже и в Нью-Йорке.

* * *

— Кто вы такой? Я договаривался с Питером Клеппингером. — Озадаченный Бибер стоял с фуражкой в руках вместе с Евой и своими работниками в офисе торгового посредника в Кобленце.

— Как я уже вам сказал, господин Клеппингер здесь больше не работает.

— Я разговаривал с ним буквально в среду, — вежливо но твердо сказал Бибер.

Пристально посмотрев на него, посредник встал из-за стола. Это был мужчина средних лет в дорогом костюме.

— Питер Клеппингер находится под стражей в полиции — сказал он, подходя к Биберу. — Его арестовали за контрабандную поставку пистолетов для отрядов CA в Бонне.

Переглянувшись с Клемпнером, Бибер протянул накладную.

— Мы разгрузились час назад, и ваш заведующий складом сказал передать вам эту накладную. Я хотел бы получить свои деньги.

Взяв накладную, посредник взглянул на часы.

— Вообще-то, мы уже закрываемся, — сказал он, доставая из внутреннего кармана пиджака две сигары, одну из которых протянул Биберу, — но ради вас мы немного задержимся. Пройдемте со мной.

— Мои люди могут быть со мной?

— Да, конечно.

Торговец повел Бибера и компанию через полупустой офис. Работники винодельни в чужой обстановке чувствовали себя очень неуютно. Одетые в рабочие комбинезоны и грубые ботинки в окружении чопорных клерков, с любопытством глядящих на них из-за своих столов, они сами себе казались ничтожной деревенщиной. Кроме того, у них вызывал подозрение этот тип в дорогом костюме.

Войдя в кабинет, менеджер жестом пригласил Бибера сесть на низкий деревянный стул, стоявший перед большим письменным столом. Все остальные стали позади Ганса.

— Меня зовут Якоб Герковски. Я — владелец этой фирмы. Сев в свое кожаное кресло, Герковски откинулся на высокую спинку и начал изучать накладную.

Ганс нервно перебирал узловатыми пальцами околыш своей фуражки.

— Да, здесь все в порядке, — сняв очки, Герковски раскурил сигару. — Итак, господин Бибер, вы гарантируете качество своего вина?

— Да, конечно.

— Хорошо. Значит, поверю вам на слово.

Вдруг, Бибера пронзила внезапная догадка.

— Вы, наверное, — родственник Самуэля Герковски, банкира?

— Это имеет значение?

Бибер кивнул.

— Возможно.

— Да, это мой отец.

На лице Бибера отразилось облегчение.

— Замечательно! Я должен ему по закладной. Как только вы со мной расплатитесь, в течение часа деньги будут у него. Думаю, он будет доволен.

— Несомненно, но проблема в том, что сегодня я не смогу заплатить. Но даже если бы я мог, банк отца все равно сейчас закрыт. Сегодня суббота. Вы разве забыли, что у нас — шабат?

Бибер действительно об этом забыл.

— Я здесь только потому, что у Клеппингера была назначена встреча с вами, — продолжал Герковски. — Я должен позаботиться о тех обязательствах, которые он оставил нам.

— Господин Герковски, я бы хотел получить свои деньги, — Ганс опять начал нервно мять фуражку. — Если вы действительно заботитесь об обязательствах Клеппингера, расплатитесь со мной прямо сейчас и по той цене, о которой мы с ним договаривались.

Ричард Клемпнер, подойдя к столу, наклонился к Герковски.

— Ты заплатишь прямо сейчас, еврей, или ты пропустишь не только эту субботу.

— Угрозы? — Герковски встал и, прищурившись, посмотрел на Клемпнера. — Похоже, — вы один из молодчиков CA. Полагаю, у вас с Клеппингером были общие дела.

Клемпнер замер. Он действительно около месяца назад тайно купил у Клеппингера пистолет.

— Нет, но если бы у меня было оружие, то я с удовольствием отстрелил бы твою азиатскую голову!

Лицо Герковски передернулось в нервном тике. Взглянув в открытую дверь кабинета, он кивнул головой одному из своих сотрудников, прося его зайти.

Юноша, вскочив из-за стола, поспешил к директору.

— Слушаю вас, господин Герковски.

— Господин Бек, вы же у нас — христианин, не еврей?

— Да, но… — озадаченно протянул юноша.

— В таком случае объясните этим арийским господам, почему мы не можем заплатить за их товар сегодня.

Взглянув на накладную через линзы своих маленьких очков, Бек вернул ее Биберу.

— Все очень просто. Эта накладная — подтверждение доставки на склад. Мы переправим вашу продукцию нашему оптовику, который проверит и оценит качество вина. Согласовав с ним цену, мы вычтем свои комиссионные, а остаток выплатим вам.

У Бибера не было никаких аргументов. Как большинство немцев, он привык верить людям на слово. Именно поэтому он был так уверен в своей сделке с Клеппингером.

— Но у нас был совсем другой уговор, — попытался возразить Бибер.

Бек вопросительно посмотрел на директора.

— Нет, ответьте ему вы, господин Бек. Я — еврей, а они не верят евреям.

Клерк прокашлялся.

— Видите ли, Питер Клеппингер — преступник. Если только он не оставил вам расписку, наша компания не может отвечать за какие-либо устные обязательства. Уверяю вас, подобная процедура оформления товара — обычная практика. Мы выдадим вам копию купчей, так что вы сможете проверить все сами. Кстати, подумайте о приобретении нашей страховки грузов…