Часть 3

На следующий день Джона отправился в медицинское учреждение «Санрайз» на биопсию миокарда. Кто-то сказал мне, не помню, кто именно, что это была процедура, которая занимала только один день, но его врач, доктор Моррисон, хотел, чтобы Джона остался на ночь для дальнейших анализов почек, печени, ЭКГ.

– Ты его девушка? – спросил доктор Моррисон в коридоре снаружи палаты Джоны. Тео стоял рядом со мной.

– Да, – сказала я, обхватив себя руками, – Кейси Доусон.

– Приятно познакомиться, Кейси, – сказал доктор Моррисон. Это был красивый мужчина с седеющей бородой и острыми добрыми глазами. Он мне сразу понравился, но все время, пока мы обменивались любезностями, я мысленно кричала на него…

ВЫЛЕЧИ ЕГО!

СДЕЛАЙ ЕГО ЗДОРОВЫМ!

ВЕРНИ ЕГО МНЕ!

Доктор Моррисон объяснил, что нужно Джоне во время восстановления после биопсии.

– Было бы идеально, если бы кто-то был с ним в течение двадцати четырех часов после процедуры. Предполагаю, что его отпустят завтра утром, как и планировалось.

– А почему его выпишут раньше? – спросила я.

– На этот раз без причины. Давайте посмотрим на результаты тестов для начала, хорошо?

Тогда нам разрешили войти в комнату Джоны. Он лежал, откинувшись на спинку кровати, капельница с прозрачной жидкостью висела над ним, раствор подавался в тыльную часть его ладони, игла была приклеена прямо над медицинским браслетом. Он бросил на нас приветственный взгляд. Все утро он был угрюм и молчалив.

Недоступный. Когда мы с Тео уселись по обе стороны кровати, он не смотрел ни на кого из нас, а рассеянно переключал каналы на приглушенном настенном телевизоре.

– Мама с папой уже едут, – сказал Тео.

– Им незачем приезжать.

– Ты в больнице, – ответил брат, едва сдерживая резкость в голосе, – неужели думаешь, что мама останется в стороне?

Джона пожал плечами и ничего не сказал.

– Оскар написал мне, – продолжал Тео, – он на работе, но хочет приехать. Вместе с Деной. Я сказал им, что это не срочно.

– Хорошо.

Я положила свою руку на руку Джоны, помня о капельнице. Он не отреагировал, не двинулся, чтобы взять мою руку или посмотреть на меня. Я проглотила боль, ревущую внутри меня.

«Я недостаточно сильна для этого. Недостаточно. Недостаточно. Недостаточно».

Глаза Тео нашли мои. Как когда-то Лола, готовая и ожидающая, что я свалюсь прямо перед большим шоу, только ставки на этот раз были в миллиард раз выше.

«Ты знала, что так будет, – сказала я себе, – ты знала, что это будут не долгие прогулки по пляжу Сан-Диего и занятия любовью всю ночь, каждую ночь. Вот оно. Это реальность, и теперь ты останешься и, черт побери, примешь это».

Только вот я не думала, что мы действительно будем здесь. Я всегда держалась за маленький огонек надежды, и теперь он угасал.

Медсестра и лаборант вкатили тележку, и Тео встал, чтобы освободить место. Пока доктор Моррисон и санитар суетились вокруг, аппарат, отслеживающий сердечный пульс Джоны, запищал быстрее, выдавая его.

– Эй, – прошептала я.

Он кивнул, глядя прямо перед собой.

– Хочешь подержать меня за руку?

– Я ее сломаю, – он повернул голову на подушке и впервые за все утро посмотрел на меня. В холодных, плоских чертах его лица застыл ужас. Потому что это происходило. Мы были в этом ужасном месте, и это было хуже, гораздо хуже, чем я могла себе представить.

«Я не могу, не могу, не могу…»

Я отпустила его руку.

– Тогда, может быть, Тео…

Подбородок Джоны приподнялся, потом опустился.

Я уступила свое место Тео. Он взял Джону за руку, и я увидела, как они обменялись взглядами. Сочувствия. Тео знал, что делать, и Джона доверял ему.

Медсестра сделала Джоне укол обезболивающего в шею, чуть выше ключицы, а доктор Моррисон приготовил отвратительного вида инструмент.

– Хорошо, Джона, – сказал доктор Моррисон, – ты почувствуешь легкий укол, а потом давление.

– Лжец, – сказал Джона, все его тело напряглось, а костяшки пальцев побелели в руке Тео.

– Виновен по всем пунктам обвинения, – сказал Моррисон, переводя взгляд на монитор, на котором теперь была видна крошечная камера, спускающаяся по яремной вене Джоны. И я могла видеть все. Я могла видеть, что там внутри тела Джоны, шла взглядом по темной узкой дороге к сердцу, которое отказывало ему.

– Почти приехали, – сказал доктор Моррисон, – ты отлично справляешься. Постарайтесь оставаться расслабленным.

– Выдохни, – пробормотал Тео, – не задерживай дыхание.

Джона выпустил воздух через нос, стиснув зубы. Кардиомонитор продолжал пищать со скоростью девяносто восемь импульсов в минуту.

– Вот мы и пришли, – сказал доктор, и Джона закрыл глаза. Через катетер Моррисон ввел биоптом-устройство с крошечными челюстями на конце. Он отщипнул кусочек сердечной ткани Джоны, а затем отступил назад по вене.

Джона издал какой-то глубокий грудной звук, и мне пришлось зажать рот рукой, чтобы не сделать то же самое.

– И-и-и, мы закончили, – доктор отвернулся к столику с подносами. Лаборант поместил крошечный кусочек ткани в бутылку и пометил его, чтобы унести, пока медсестра возилась с местом разреза. Моррисон снял свои синие латексные перчатки и бросил их в мусорное ведро.

– Ты отлично справился, – сказал он, похлопывая Джону по ноге, – а вот и твои родители, – он тепло улыбнулся Генри и Беверли, стоящим в дверях, – мы только что закончили. Результаты должны быть готовы завтра утром.

– Замечательно, – сказала Беверли с натянутой нервной улыбкой. Она кивнула мне в знак приветствия и подошла к Джоне, – как поживаешь, милый? Ты выглядишь замечательно.

– Я устал, – сказал Джона, глядя в никуда, – и теперь я хочу немного отдохнуть.

– О, – Беверли сглотнула, – но мы только что приехали…

– Ему нужно отдохнуть, – сказал Генри, – он обнял жену за плечи, – брось, Беверли. И остальные. Давайте оставим его, пусть поспит. Мы можем приехать через несколько часов.

– Нет, – ответил Джона, – утром. Приходите утром.

– Утром? – рука Беверли поползла к вырезу кардигана.

– Мы оставим Джону на ночь, чтобы он дождался результатов здесь, – сказал доктор Моррисон, – исключительно в целях предосторожности.

Никто не пошевелился. Взгляды метались туда-сюда, пока доктор не прочистил горло и не сделал решительный жест в сторону двери. Мы все вышли, и я ждала, что Джона посмотрит на меня или позовет обратно. Но он этого не сделал.

В коридоре Флетчеры задавали вопросы. Отвечал Тео. Уточнял доктор Моррисон. Я стояла в оцепенелом молчании, прислушиваясь к скрипу резиновых подошв по линолеуму, когда мимо проходили медсестры. Машины запищали сигнализацией, и голос по внутренней связи вызвал врача.

– Кейси?

Я подпрыгнула. Они все уставились на меня. Улыбка Беверли превратилась в застывшую гримасу, а в глазах появилась паника.

– Ты останешься с Джоной на ночь?

– Конечно, – сказала я, чувствуя на себе взгляд Тео, – вообще-то, я должна пойти домой и собрать кое-какие вещи, чтобы остаться на ночь…

Глаза Тео цвета виски встретились с моими. В их умоляющем взгляде я услышала отголосок предыдущего разговора.

«Ты просто собираешься уйти…»

Я покачала головой, как будто он говорил вслух.

– Я собираюсь взять с собой некоторые вещи, потом я вернусь. Я… я…

Потом Беверли положила руку мне на плечо.

– Знаешь, Кейси, я бы с удовольствием выпила кофе. Ты присоединишься ко мне?

Я глубоко вздохнула и кивнула.

– Да, конечно. Конечно.

Она все еще держала меня за локоть, и мы спустились в кафетерий на первом этаже. Пространство, которое я обычно ассоциировала со школой, наполненное смехом, криками и громкими перекрестными помехами. Больничная столовая была малолюдной и тихой, как библиотека. Лишь несколько человек сидели за столиками и молча ели. Один или два пациента в инвалидных креслах сидели с медсестрами или членами семьи.

Беверли заняла маленький столик у окна, а я купила две чашки кофе. Мы долго сидели молча, не пили и смотрели, как маленькие черные птички прыгают по двору.

– Тебе тяжело здесь находиться, не так ли? – сказала Беверли через мгновение, – это тяжело для всех нас, но, в отличие от тебя, мы знаем Джону всю нашу жизнь. До появления вируса. До пересадки. Но вы познакомились с ним всего несколько месяцев назад. Когда он уже был болен.

Я молча кивнула.

– Но ты здесь, – сказала она. – По-моему, это очень необычно – начинать так близко к концу.

– Я… мне страшно, – я поставила чашку с кофе, прежде чем мои дрожащие руки пролили его, – я не думаю, что достаточно сильна.

– Могу я рассказать тебе одну историю, дорогая? – ее тон означал: я расскажу тебе историю, а ты будешь слушать. Но я не была против. Мне нужно было отвлечься. Мне нужны были чьи-то слова, чтобы вытеснить панический страх, который рикошетил вокруг моих мыслей, как молния.

– Когда родился Джона, я изменилась. Глубоко. Навсегда. Я думаю, что так бывает с каждой матерью, у которой рождается первый ребенок. Ты девять месяцев носишь в себе это маленькое существо, этого маленького незнакомца, пока, наконец, он не рождается, и ты видишь его лицо…

Она пристально смотрела за окно, на маленьких птичек, на мгновение двадцатишестилетней давности.

– Когда я впервые увидела лицо Джоны, мне показалось, что я снова вижу кого-то после долгого отсутствия. Не встреча, а воссоединение.

Она протянула руку и коротко похлопала меня по руке.

– Я, конечно, одинаково люблю обоих своих сыновей. Но они такие разные. Мы с Тео потратили всю нашу жизнь, чтобы узнать друг друга, и это не всегда было легко. Но с Джоной… мне не требовалось много усилий.

Брови Беверли сошлись на переносице, словно она пыталась вспомнить что-то забытое.

– Я и раньше знала Джону. Я знаю, что это так. Назови это реинкарнацией или как угодно. Я не религиозна и даже не особо духовна. Но я не могу не чувствовать, что Вселенная – это огромное пространство, а душа человека бесконечна, даже если тело временно, – она кивнула сама себе, теперь уже уверенная, – я знала Джону раньше и знаю, что увижу его снова. И это меня успокаивает. Не сильно, но немного.

Она повернулась ко мне.

– И ты, Кейси. Ты даешь мне утешение. Чувствую себя гораздо комфортнее последнее время. Лучше, чем когда-либо.

Я проглотила комок в горле, но не могла двигаться. Слова Беверли обвились вокруг меня и сжимали, пока я не услышала только ее голос и стук собственного сердца в груди.

– Я уверена, ты знаешь, что у Джоны были серьезные отношения в колледже, – сказала она.

– Одри.

– Да. Милая девушка, но серьезная. С четкой целью. Она была… уверена, какой хотела видеть свою жизнь, – губы Беверли сжались в тонкую линию, а голос стал жестче, – я злилась на нее, что она ушла от Джоны, когда он больше всего в ней нуждался. Очень сильно. Была в ярости. Но хочешь знать кое-что странное? На следующий день после того, как она улетела из страны, мы получили сообщение, что донор был найден. Разве это что-то не значит?

Я ничего не сказала. Во всяком случае, ответа не требовалось.

– Джона был в операционной, когда она уходила. Я пыталась придумать, как сообщить ему эту новость и утешить его. Я думала, что он будет в отчаянии. Он преданный. И все же, когда я думала об их совместном времяпрепровождении, я не могла припомнить ничего, что можно было бы квалифицировать как большую потерю. Ничего особенного за четыре года. Его глаза не горели, когда он смотрел на нее через наш обеденный стол. Его голос не менялся, когда он произносил ее имя. Он никогда не говорил о ней с… благоговением. Только факты: «Мы с Одри подумываем слетать в Кабо. Мы с Одри идем на открытие галереи. Мы с Одри ужинаем с друзьями…» Все время словно репортаж о происшествиях, – она посмотрела на меня, ее улыбка была полна робкой вины, – это мелочно и жестоко, но это правда.

– Я понимаю.

– Его сердце сейчас не в порядке, но в других отношениях он гораздо здоровее. Я всегда надеялась на это, когда он был с Одри, но никогда не замечала.

Я почувствовала, как сжимается моя грудь, предвкушая что-то, что мне нужно было услышать, что-то, что спасло бы меня от моей неуверенной храбрости.

– Джона всегда настаивает, чтобы мы не говорили о списках дел до… сама знаешь, – сказала Беверли, – «Мама, не надо придумывать для меня списки», но матери… у каждой из нас есть свой список для наших детей – надежды, которые мы возлагаем на них. Мечты и стремления. Мой список полон, и все то, чего Джона никогда не сделает или не испытает, тяжело давит на меня. Это настолько тяжело. Свадьба, собственные дети…

Она смотрела на меня, губы ее дрожали, глаза блестели.

– Влюбиться и быть любимым в ответ. Это самое тяжелое. Но теперь ты здесь. И то, как он говорит о тебе, – ее глаза наполнились слезами, – его глаза загораются, а голос меняется, когда он произносит твое имя. Его улыбка, когда вы входите в комнату, – одна из самых красивых вещей, которые я когда-либо видела.

Покалывающее тепло начало распространяться по мне, согревая от ледяного холода, страха и горя. Беверли протянула руку, смахнула слезу с моей щеки и взяла меня за подбородок.

– И знаешь, что еще более прекрасно, Кейси? Твои глаза загораются, когда мой сын рядом. Твой голос меняется, когда ты произносишь его имя. И улыбка, которая загорается на твоем лице, когда смотришь на него и думаешь, что никто не смотрит… это подарки, за которые я никогда не смогу отблагодарить тебя. Я знаю, что мой Джона любим. Он оставит этот мир любимым, не так ли?

Я кивнула, слезы текли из моих глаз.

– Да, – прошептала я. – Его любили и будут любить всегда.

Улыбка Беверли сияла сквозь слезы, как солнечный луч сквозь дождь.

– Замечательно, – она погладила меня по щеке и опустила руку, – тогда вычеркни это из моего списка.