Роман Юрия Германа «Дорогой мой человек», составляющий обширную трилогию вместе с книгами «Дело, которому ты служишь» и «Я отвечаю за всё», рассказывает о работе врача-хирурга Владимира Устименко в партизанском отряде, а затем во фронтовом госпитале, о спасении им жизней моряков Северного флота в годы Великой Отечественной войны.

Один из самых щемящих эпизодов романа — тяжелое ранение английского летчика, лейтенанта Невилла: «Хороший парень, инглиш, англичанин, летчик, он дрался над нами, и, в конце концов, мы его вытащили на наше судно. Забавный мальчик с сердцем начинающего льва. Его надо починить, доктор». Хирург Устименко признается, что лечение раненых британцев вне его полномочий, но вскоре получает официальное распоряжение на этот счет.

Английский врач Уорд, по описанию Германа, упорно держится за вызубренные инструкции и сульфидиновые карандаши, от которых пользы раненым, обожженным и переохлажденным одновременно, немного. «На рассвете ему на операционный стол положили мальчика в таком состоянии, что Володя даже растерялся. Юноша был ранен пониже правой лопатки пулей крупнокалиберного пулемета, обожжен и переохлажден в море.

— Какого вы здесь черта… — начал было Володя, но, вспомнив: „будьте дипломатом“, — осекся. Уорд корнцангом показал ему расположение своих патентованных подушечек. — Группу крови! — велел Устименко, делая вид, что слушает своего корректного коллегу.

Юноша на столе сцепил зубы так, что желваки показались под нежной белой кожей. Володя знал, как ему нестерпимо больно».

Опасаясь повторного кровотечения, которое неминуемо станет смертельным, русский хирург предлагает провести операцию, но врач-англичанин против.

«— Пуля засела слишком близко к корню легкого, — сказал Устименко. — Видите?

Конечно, Уорд видел. Именно поэтому он и считал операцию решительно невозможной. — Да, но опасность вторичного кровотечения? — сказал Устименко. — Эта штука будет сидеть в его легком, как бомба замедленного действия. Механизм когда-нибудь сработает, и кровотечение приведет к катастрофе.

— Будем надеяться на лучшее, — не глядя на Володю, произнес Уорд. — В конце концов, мы только люди…

Утром он ассистировал Харламову и думал о своем Невилле и о том, как и когда сработает проклятая бомба замедленного действия. В том, что она „сработает“, он не сомневался почти, а закрывать на такие истории глаза и утешать себя тем, что мы „только люди“, еще не научился…»

Доктор Устименко отправляется с конвоем в обратный рейс, чтобы доставить раненых в Англию. По словам его начальства, мать летчика — а он принадлежит к одному из знатнейших британских семейств — особо настаивала, чтобы сына разместили на русском корабле. Эта леди знает, отмечает один из героев, что мы не бросим ее мальчика в ледяной воде. «Стараясь не позволять себе думать, Устименко вздохнул и, осторожно завернув кровавые полотенца в бумагу, выбросил их за борт. Только тут, на палубе, он заметил, что хоть караван и двигался прежним ходом, но что-то вокруг изменилось. И не успел он сообразить, что же именно изменилось, как загремели зенитки сначала на военных кораблях конвоя, а потом, почти тотчас же, — на транспортах.

Слева по курсу встала сплошная стена ревущего огня, но, несмотря на этот зелено-розовый, дрожащий поток убивающего света трассирующих пуль, немецкие торпедоносцы, завывая моторами, шли на сближение, не отворачивая, и не отваливая в сторону. Они шли низко над водой, стелющимся, приникающим к поверхности моря полетом, дорываясь до дистанции, с которой имело смысл сбросить торпеды, — и вот сбросили в то самое время, когда сзади и справа каравана волнами пошли пикирующие бомбардировщики. А может быть, Володя и не понял, и не разобрал сразу толком, кто из них что делал, но именно так он это увидел: в свете полярного, яркого солнечного дня — строй фронта торпедоносцев, пробивающих огненную стену, и бомбардировщики там, наверху, над головами. А потом в реве и клекоте задыхающихся зенитных пушек своего парохода, в несмолкающем грохоте „эрликонов“ возле уха он вообще перестал что-либо понимать и оценивать…».

Однако спасти юного Невилла ничто и никто не в силах, от последствий ранения он умирает незадолго до прибытия к берегам Англии.

Писатель Ольга Шатохина специально для этой книги делится размышлениями о трилогии Германа: «Есть немалая несправедливость в том, что слегка подзабыто и потеснено с первого плана это блистательное трио романов, и не пафосных, и не чернушных, но необыкновенно атмосферных. Именно это модное слово здесь наиболее уместно. Герману, как мало кому другому, удалось запечатлеть эпоху — и ранний советский романтизм, в том числе научный, и репрессии, и немыслимую чудовищность войны. И надежды, и душевное сияние, и любовь, и доблесть. Все это — через судьбы героев. И если отдельные эпизоды каждому читавшему могут вспоминаться разные — одному история, как Володя Устименко пишет сочинение, яростно заступаясь за тургеневского Базарова, а другому то, как простодушный шофер негодует на того же Устименко, уже много пережившего. За что? За кажущуюся в тот момент безнадежной любовь к нему чудесной девушки Вари… Но арктическую часть повествования и трагическую судьбу английского пилота никто не может забыть…».