Глава 7
Сицилийская вечерня
Лишившаяся твердой руки Фридриха, Сицилия быстро скатилась в привычные хаос и неразбериху. Что-то – возможно, отчасти сказывалось арабское прошлое – вечно мешало сицилийцам обрести хотя бы подобие единства; почти все их крупные города страдали от внутренних распрей, следствием чего стала этакая многосторонняя гражданская война на острове. Бароны захватывали власть, причем каждый сражался исключительно за себя; в итоге получилось, что если на материке феодализм медленно угасал, на Сицилии он только укреплялся. Сельское хозяйство фактически умерло, численность населения резко сократилась; подсчитано, что за последующие два столетия она снизилась едва ли не вполовину.
Не менее десяти детей и внуков Фридриха погибли в заключении или встретили насильственную смерть. Его старший сын Генрих, коронованный Генрихом VII Германским (он так и не стал императором Священной Римской империи), восстал против своего отца и умер в тюрьме в 1242 году. Конрад, сын от Иоланты Иерусалимской, выбранный Фридрихом в качестве преемника, прилагал все усилия, чтобы восстановить порядок; но ему приходилось проводить большую часть времени в Германии, а область Реньо доверили незаконнорожденному сыну Фридриха Манфреду, любимцу среди одиннадцати бастардов (по воле отца он получил титул князя Таранто). Когда Конрад скончался от малярии в возрасте двадцати шести лет, пережив отца всего на четыре года, Манфред отказался передать Сицилию папе Иннокентию IV и принял бремя регентства от имени Конрадина, двухлетнего сына своего сводного брата. Папа предсказуемо пришел в ярость, немедленно отлучил Манфреда от церкви и принялся спешно искать других, подходящих кандидатов на трон. Ричард Корнуолл, брат английского короля Генриха III, одно время ходил у него в фаворитах, однако, будучи богатейшим человеком Англии, он счел, что цена слишком высока, и отказался от предложения папы; он сказал, что это все равно что сделаться правителем луны при условии, что ту рано или поздно совлекут с неба. Аналогичное предложение было сделано в 1253 году – восьмилетнему сыну короля Генриха, Эдмунду Ланкастеру; как ни удивительно, тот выразил согласие и был официально коронован папским легатом. На протяжении десяти лет Эдмунд именовал себя «милостью Божией королем Сицилии» и даже отправил епископа Херефордского собирать налоги со своих новых подданных; но вскоре всем сделалось понятно, что эта идея обречена на провал, и больше к ней не возвращались.
Манфред между тем распространил свою власть на большую часть Южной Италии. Папа Александр IV, который в 1254 году сменил одиозного Иннокентия и которому Манфред виделся ничуть не менее опасным, чем его отец, направил против сына Фридриха войско, каковое Манфред с легкостью разгромил. Он был достойным потомком Фридриха. В отличие от отца, он был удивительно хорош собой; кроме того, он унаследовал уважение к учености и литературе, а также сокрушительное отцовское личное обаяние. Он воссоздал блестящий двор Фридриха, основал апулийский порт Манфредония и женился на Елене, дочери Михаила II, деспота Эпирского; этот брак принес ему остров Корфу и значительный участок албанского побережья. Дочь самого Манфреда, Констанция, стала женой Педро Арагонского, наследника престола; данный союз оказался гораздо более важным, чем его поначалу восприняли современники. Наконец в августе 1258 года Манфред потребовал от сицилийских баронов провозгласить себя королем.
Но папа Александр не собирался сдаваться. Изнеженный, слабовольный, он, тем не менее, не желал и попросту не мог признать короля-Гогенштауфена, а посему посвятил большую часть своего семилетнего понтификата поискам «поборника Христова», способного избавить Южную Италию раз и навсегда от этой ненавистной династии. С его точки зрения, сицилийский трон оставался вакантным, и папа продолжал попытки найти достойного кандидата, когда смерть настигла его в 1261 году в Витербо (где, чтобы избежать фракционной борьбы в Риме, он в основном находился). Именно в Витербо, после трех месяцев безрезультатных обсуждений, кардиналы избрали на Святой престол человека со стороны – патриарха Иерусалимского, которому как раз случилось прибыть в курию по некоему официальному поводу. Жак Панталеон был французом, сыном бедного сапожника из Труа. Он принял имя Урбана IV, и очень быстро его выбор остановился на соотечественнике – и, кроме того, на человеке весьма выдающихся способностей, Карле Анжуйском.
Брату короля Людовика IX (Святого), Карлу исполнилось тридцать пять лет. В 1246 году он приобрел через жену Прованс, который принес ему несметные богатства; также Карлу принадлежал процветающий порт Марсель. Этому бесстрастному, жестокому, весьма талантливому и амбициозному правителю папа и предложил шанс, который никак не следовало упускать. Рим обещал, что поход против Манфреда будет объявлен крестовым, а это означало, что войско Карла окажется обычным сборищем авантюристов, жаждущих добыть себе владения в Реньо, паломников, ищущих искупления грехов, и откровенных разбойников, мечтающих о грабежах. К ним, однако, примкнуло значительное число рыцарей со всей Западной Европы – французы, немцы, испанцы, итальянцы и провансальцы; было даже несколько англичан, приглашенных, как говорится, за компанию; и Карл твердо верил, что этого войска будет более чем достаточно против строптивого Манфреда.
Шестого января 1266 года Карл Анжуйский был коронован в Риме – не преемником Урбана, Климентом IV, а пятью кардиналами – как король Сицилии; менее чем через месяц, 3 февраля, его войско пересекло границу Реньо. На сей раз никто не ждал затяжной кампании. Две силы встретились 26 февраля близ Беневенто, и все закончилось довольно быстро. Манфред, доблестный, как всегда, не отступал и погиб в сражении; его солдаты, безнадежно уступая врагу числом, вскоре обратились в бегство. Мало кто из них выжил. Мост через Калоре был заблокирован; а в доспехах не было ни шанса переплыть вспухшую после дождей реку. Королева Елена и трое сыновей Манфреда пытались бежать через Адриатику в Эпир, но были схвачены на побережье, где ждали лодку, и заключены под стражу в Ночере. Елена умерла в заточении пять лет спустя, не дожив до тридцати. Ее сыновья тоже оставались в тюрьме до самой смерти. Один из них был еще жив в 1307 году.
Крестовый поход завершился – точнее, почти завершился. Через два года молодой Конрадин, «прекрасный, как Авессалом», предпринял последнюю отчаянную попытку спасти ситуацию – повел войско из немцев, итальянцев и испанцев через Альпы. Его маршрут пролегал через Верону, Пизу, Сиену и Витербо в Рим, где Конрадина встретили как императора; оттуда он двинулся на поиски Карла. Войска сошлись у деревни Тальякоццо. Битва, состоявшаяся 23 августа 1268 года, обернулась кровавой резней с обеих сторон. В какой-то миг показалось, что подавляющее большинство анжуйцев погибло, а уцелевшие ударились в бега, и Конрадин уже поздравлял себя с победой. Но выяснилось, что хитроумный Карл приготовил засаду: внезапно из-за складки холмов вылетела тысяча конных рыцарей, которые обрушились на Конрадина и тех его воинов, что собрались у знамени Гогенштауфенов. Атака застала врасплох и оказалась полной неожиданностью. Конрадин бежал с поля битвы и сумел добраться до Рима, но вскоре был схвачен. Состоялся показательный судебный процесс в Неаполе, и 29 октября молодого принца вывели на рыночную площадь и публично обезглавили. Ему было всего шестнадцать лет.
Линия Гогенштауфенов в Италии прервалась; с нею завершилось и кое-что еще, о чем впоследствии жалели гораздо сильнее: речь о золотом веке Сицилии. Упадок острова прослеживался на протяжении нескольких десятилетий – с того самого Рождества 1194 года, когда Генрих VI принял королевскую корону. Его сын Фридрих неизменно говорил, что ставит остров выше всех прочих своих владений, но чем старше становился, тем меньше и меньше времени проводил на Сицилии, предпочитая Апулию, где до сих пор высится его большой охотничий замок Кастель-дель-Монте. Это объяснялось не только личными предпочтениями; вмешивались и практические – политические – соображения. При норманнах, когда королевство состояло преимущественно из Сицилии и Южной Италии, имело смысл управлять из Палермо; но поскольку король-император правил также Северной Италией и (по крайней мере теоретически) большей частью Северной Европы, прежняя столица оказывалась слишком далеко. Мессинский пролив, пусть всего пару миль в ширину и представлявший большую ценность для торговли, сделался из преимущества препятствием, а главные заботы Фридриха – вечные смуты в Германии и постоянная борьба с папством – мало интересовали простых сицилийцев.
Манфред тоже отдавал предпочтение материку. Своими основными резиденциями он сделал Неаполь и Лючеру и редко посещал Сицилию после коронации. Это было серьезной ошибкой: согласись он поселиться в Палермо и должным образом присматривать за Реньо, как было заведено у его предков-норманнов, он мог бы спасти остров от печального упадка и установить собственную прочную династию. Но Манфред так и не сумел выйти из гигантской тени своего отца; он всегда ощущал, что предназначен для большего. Вдобавок у него имелись амбиции относительно севера Италии и, возможно, дальних земель. Сицилия была для него недостаточно велика, и потому они пострадали оба – и остров, и правитель.
С приходом анжуйцев возникло ощущение, что острову предстоит окончательно кануть в забвение. Карл Анжуйский выказывал минимальный интерес к Сицилии, сосредоточил внимание на Тоскане – благо папа Климент IV назначил его имперским викарием этой области; в Тоскане же шла почти непрерывная война между двумя великими фракциями средневековой Италии, гвельфами и гибеллинами. Но сицилийцы дали понять, что их непросто игнорировать. В конце лета 1267 года они подняли восстание. Прошло два года, прежде чем порядок удалось восстановить, и суровые кары, постигшие равно виновных и невинных, оставили неизгладимый след – обиду и враждебность, которым еще предстояло проявиться. Положение усугубила затеянная Карлом реорганизация королевства, в целом по французскому образцу. Французский язык отныне сделался языком управления. Король отказывался признавать, что Манфред и Конрадин – или даже Фридрих, официально отлученный папой Иннокентием в 1245 году, – были законными правителями Сицилии. Поэтому все введенные ими законы, заодно с выделением земель, признали недействительными. Если землевладелец не мог убедительно доказать, что владел своей территорией до 1245 года, его владения конфисковывались. Эти конфискованные земли, наряду с теми, которые были отобраны у осужденных мятежников, Карл либо забирал себе, либо раздаривал своим друзьям, почти исключительно французам или провансальцам. Снова – велик соблазн написать «как всегда» – сицилийцы проиграли.
Приблизительно к 1270 году Карл Анжуйский сумел покорить большую часть Апеннинского полуострова; выполнение этой задачи в немалой степени облегчила смерть папы Климента в 1268 году, поскольку кардиналы не смогли избрать преемника. Благодаря своему значительному влиянию на курию Карл добился того, что папский престол оставался незанятым следующие три года, – и тем самым полностью развязал себе руки в Италии. В целом он правил, скажем так, полезно: проявил себя первоклассным администратором, упорно трудился, постоянно перемещался по своему королевству со свитой писцов и секретарей, лично вникал во все дела, которые доводились до его сведения; лишь к концу жизни он стал сосредотачивать управление в Неаполе и сделал этот город столицей не только по названию.
Сицилия при этом пребывала в небрежении. По острову еще гремели отголоски недавнего восстания. Порты стояли пустыми; промышленность практически не развивалась. За королевскими владениями, как и следовало ожидать, ухаживали надлежащим образом, но для типичного сицилийца вполне логично было прийти к следующему выводу: что остров сделался отдаленной и малозначимой провинцией, на которую ее правитель попросту махнул рукой. В последние пятнадцать лет правления Карл, несмотря на все свои путешествия по Реньо, побывал на Сицилии ровно один раз. Направляясь к своему брату Людовику в Тунис, он вряд ли мог избежать остановки на острове; но даже в этом случае визит ограничили всего несколькими сутками. Надо признать, что Карл проявил несвойственную для себя близорукость; обычно он мыслил рассудительно и не мог не понимать, что таким пренебрежением закладывает мину замедленного действия. Сицилийцы – народ гордый, а память у них долгая.
Для тех, кто презирал Анжуйский дом и все, что тот олицетворял, после смерти Конрадина средоточием надежд стал двор короля Педро III Арагонского. В 1262 году Педро женился на Констанции, дочери Манфреда, которая волей судьбы осталась единственной представительницей династии Гогенштауфенов на юге; поэтому все большее число беженцев с Сицилии и из Реньо спешили к ее двору в Барселоне. Среди них был и один из величайших заговорщиков той эпохи. Его звали Джованни Прочида. Он изучал медицину в родном Салерно и, будучи личным врачом императора, ухаживал за Фридрихом на смертном одре. Позднее он поступил на службу к Манфреду, бился с Конрадином при Тальякоццо, затем поехал в Германию с целью убедить другого внука Фридриха II вторгнуться в Италию и восстановить линию Гогенштауфенов. Только когда этот план провалился, он перебрался, вместе с двумя сыновьями, в Барселону. Констанция виделась ему последней надеждой Гогенштауфенов. Король Педро оказал Прочиде радушный прием и назначил его канцлером; в этом качестве он мог сфокусироваться на устроении крупного заговора во имя падения Анжуйской династии.
Есть замечательная легенда, которая обнаруживается в сочинениях Петрарки и Боккаччо: Джованни Прочида якобы странствовал инкогнито по Европе, заручаясь поддержкой для своего дела, побывал у императора Михаила VIII Палеолога в Константинополе и вернулся с огромным запасом византийского золота. Эта легенда почти наверняка не соответствует действительности: к тому времени Прочиде было уже почти семьдесят, и в годы, о которых идет речь (1279–1280), его подпись регулярно появлялась на документах Арагонского королевства. Вполне возможно, что упомянутое путешествие предпринял кто-то другой (например, один из его сыновей), а молва приписала поездку самому Джованни. Что касается контактов между Барселоной и Константинополем, они и вправду существовали, и император Михаил знал, что Карл Анжуйский готовит масштабный поход против его империи. Следовательно, император наверняка собирался нанести упреждающий удар, прежде чем этот поход начнется. Педро, со своей стороны, призывал подождать, пока анжуйцы не тронутся в путь.
На самом деле выбор времени зависел, как выяснилось, не от короля или императора, а от сицилийцев. К 1282 году анжуйцы добились того, что их горячо ненавидели во всей области Реньо – благодаря высоким налогам и надменному поведению; когда вечером пасхального понедельника, 30 марта 1282, пьяный француз сержант начал приставать к некоей сицилийке у церкви Санто-Спирито, под звон колоколов к вечерне, земляки оскорбленной этого не стерпели. Француза убил муж обесчещенной женщины; далее вспыхнул бунт, который обернулся бойней, – к утру погибли 2000 французов.
Мятеж распространялся со скоростью лесного пожара. 30 августа король Педро с войском высадился в Трапани и через три дня был в Палермо. Формальная коронация, на которую он рассчитывал, оказалась невозможной: архиепископ Палермо скончался, а проанжуйски настроенный архиепископ Монреале благоразумно скрылся. Педро пришлось довольствоваться простым объявлением. Он публично признал свой новый титул и пообещал соблюдать права и свободы своих новых подданных, а затем позвал всех дееспособных мужчин Палермо и окрестностей идти на Мессину, остававшуюся под французами. Как сообщают хронисты, этот клич был встречен с энтузиазмом. Для всех добрых жителей Палермо, которые одинаково презирали мессинцев и французов, открывшаяся возможность была слишком хороша для того, чтобы ею не воспользоваться.
В Мессине Карл принял на себя командование; именно там, 17 сентября, он встретил посланников короля Педро. К тому времени он осознал, что испанское завоевание является свершившимся фактом. У него не было ни малейшего желания ввязываться в бой с силой, значительно, как он подозревал, превосходившей его собственную; менее того он стремился очутиться запертым на острове. Поэтому Карл сообщил послам, что, разумеется, отвергает все притязания их господина, но готов, в знак доброй воли, эвакуировать свое войско на материк. Для Педро, который намеренно затягивал выступление, такая новость была именно тем, что он желал услышать. Он тоже всячески стремился избежать кровопролития. Требовалось лишь выделить анжуйцам неделю или две для переправки войска через пролив; тогда остров достанется Арагону без необходимости затевать сражение.
Педро, конечно, в полной мере сознавал, что не может полагаться на неизменную лояльность сицилийских баронов; в частности, его предупреждали насчет одного из них, некоего Алаимо из Лентини, капитана Мессины, который успел предать короля Манфреда и короля Карла. А жена Алаимо, Махальда, была, судя по всему, еще изворотливее своего мужа. Когда утомленный дорогой Педро прибыл в крошечную деревушку Санта-Лючия близ Милаццо, где собирался провести ночь, его ожидал малоприятный сюрприз – эта женщина решила лично встретить правителя. В качестве предлога для своего появления она выбрала ключи от Катании, которая согласилась сдаться; но вскоре стало очевидно, что истинная ее цель состояла в том, чтобы сделаться королевской любовницей. Бедняге Педро выпал весьма непростой вечер. Он устоял только благодаря пространному изложению своей любви и верности королеве Констанции; хронисты упоминают, что Махальда не сочла этот аргумент убедительным. С той поры она не делала секрета из своей ревности к королеве и всячески старалась настроить своего мужа против королевской четы.
Сложно сказать, знал ли или нет Алаимо о происках своей жены; так или иначе, он поначалу довольно охотно сотрудничал, пригласил Педро в Мессину и призвал нанести анжуйцам такой урон, какой будет возможен. Педро оправдал ожидания. Его флот пришел в Мессину; анжуйцы находились на другой стороне пролива, в Реджо, и по сей день оставались во многом дезорганизованными. В середине октября состоялись два морских сражениях; второе, у Никотеры 14 октября, привело к захвату двадцати одной французской галеры на пути из Неаполя, причем все галеры были нагружены вооружением по самые борта. В последующие годы случился еще ряд столкновений, одно из которых, 5 июня 1284 года у Кастелламаре, обернулось пленением сына и наследника Карла, князя Салернского.
Карл, естественно, отказывался признать свое поражение и даже предложил определить, кому владеть Сицилией, в рыцарском поединке с Педро; предполагалось, что поединок пройдет под наблюдением англичан в Бордо, до которого было несколько недель пути. Педро довольно неожиданно принял этот вызов, хотя на последовавших переговорах было решено, что, поскольку Карлу уже пятьдесят пять (глубокий старик по меркам того времени), а Педро всего сорок, будет справедливее, если каждый монарх выставит по сотне тщательно отобранных рыцарей. Датой поединка назначили вторник, 1 июня 1283 года; к сожалению – или, возможно, к счастью, – точный час указывать не стали. Арагонцы прибыли рано утром – и не увидели никаких признаков присутствия Карла. Поэтому Педро объявил о своей победе над трусливым соперником, который не дерзнул даже показаться. Карл появился несколько часов спустя и тоже заявил, что, раз Педро и свиты нигде не видно, победа осталась за ним. Эти двое монархов так никогда и не встретились. Потери – по времени и в финансах – были существенными, зато обоим удалось сохранить честь.
Между тем область Реньо поделили пополам, и, поскольку Карл решительно отвергал все требования отказаться от титула короля Сицилии, родилась так называемая легенда о двух Сицилиях. Карл правил из Неаполя, Педро правил из Палермо, и каждый был твердо намерен изгнать другого и воссоединить страну. Но дни славы Карла миновали. Его империя была построена на песке и скоро утратила статус мировой державы. Уже не могло быть и речи о походе на Константинополь. 7 января 1285 года Карл умер в Фодже. На протяжении двадцати лет он господствовал в Средиземноморье, одержимый в равной степени ненасытным честолюбием и сжигавшей его изнутри энергией, которая не давала ему покоя. Он был по-настоящему набожным человеком, но эта набожность не научила его смирению, ибо он всегда считал себя избранным и инструментом Бога. Она также не наделила его человеколюбием, ибо он верил, что французы являются высшим народом, и не предпринимал попыток понять мысли и своих подданных из числа других народов; поэтому он последовательно недооценивал своих врагов, в частности Арагонский дом. Наконец, в нем не было сострадания: решение о казни шестнадцатилетнего Конрадина потрясло всю Европу, и в этой смерти Карла обвиняли до конца его дней. В некоторых случаях им восхищались, но никогда не любили.
Возможно, его самой крупнейшей ошибкой стало пренебрежение к Сицилии и сицилийцам. Те раздражали его долгим и упорным сопротивлением в начале правления; когда восстание было подавлено, остров стал вызывать у него скуку. Бедные и потому неспособные приносить прибыль островитяне были вдобавок «презренной смесью» с точки зрения расовой чистоты, постыдной помесью латинян, греков и арабов; Карл считал, что к такому народу не следует относиться серьезно. Вот почему он ни разу не удостоил остров полноценным визитом. И наверняка несказанно бы удивился, сообщи ему кто-нибудь, что именно сицилийцы – с незначительной помощью друзей – обрушат в конце концов его власть.
Если наследник престола к моменту кончины предыдущего правителя сидит под стражей, вряд ли его правление будет успешным. Наследником Карла был его сын, князь Салернский, который принял имя Карла II и получил прозвище «Хромой» (Le Boiteux). Его захватил в плен арагонский флотоводец Рохер из Лаурии в 1284 году, и, когда умер его отец, он по-прежнему находился в заточении. Между тем война отнюдь не закончилась; наоборот, она продолжилась и в следующем столетии. Короли Франции – племянник Карла Анжуйского Филипп III Смелый и его сын и преемник Филипп IV Красивый, приходившиеся, соответственно, мужем и сыном сестре Педро Арагонского Изабелле, – не складывали оружия по соображениям семейной чести и пытались вернуть Сицилию.
Папскому престолу тоже следовало помнить о своем авторитете, ведь Сицилию и область Реньо Карлу Анжуйскому вручил не кто иной, как папа Урбан. Именно поэтому сразу после Сицилийской вечерни папа Мартин IV – снова француз – отлучил Педро от церкви и наложил на остров интердикт. Вскоре после того он сделал следующий шаг – объявил Педро низложенным и лишил того всех владений, которые теоретически отошли младшему сыну короля Филиппа, графу Валуа. Сицилийцы, со своей стороны, вполне охотно согласились, как кажется, на испанское владычество. Их восстание было направлено не против иностранной оккупации как таковой, а лишь против Карла, который узурпировал трон, облагал местное население налогами без всякой пощады и относился к островитянам как к гражданам второго сорта на их собственном острове. Жена Педро, Констанция Гогенштауфен, была вдобавок их законной королевой. А далекий правитель где-то за Средиземным морем, несомненно, был предпочтительнее того, кто стоял буквально, как говорится, на пороге дома.
Невзгоды, увы, оказались суровее, чем представлялось сначала. Папский интердикт действовал целое столетие (пусть его в значительной степени игнорировали, а потому этот указ, вероятно, причинил больше вреда репутации пап, чем самим сицилийцам), а в последующие четыреста лет остров очутился в политическом союзе не с Апеннинским, а с Иберийским полуостровом. Культурная и интеллектуальная жизнь Сицилии изрядно пострадала, потому что островитян отрезали от университета Неаполя, тем более важного для них, поскольку на острове не было собственного учебного заведения подобного типа. С экономической точки зрения дела тоже обстояли не слишком благополучно: Мессина и, в меньшей мере, Палермо лишились коммерческих контактов с итальянскими портами.
А впереди ожидало новое, куда более жестокое разочарование. В Италии как раз наступала эпоха Возрождения. Данте родился в 1265 году, Джотто – два года спустя. Следующие три столетия зафиксировали «взрыв национального гения», равного которому мир еще не видывал. Останься Сицилия итальянской, она могла бы разделить все эти достижения, могла бы даже внести собственный значимый вклад. Вместо того она стала испанской и потому во всех областях, кроме архитектуры, итальянское Возрождение прошло фактически мимо острова.
Правда, имелось одно, зато поистине ослепительное исключение – по имени Антонелло да Мессина. Он родился в 1430 году, учился в Неаполе, где в середине пятнадцатого столетия царила мода на фламандскую живопись. Джорджо Вазари, ошибочно приписавший да Мессине внедрение техники рисования масляными красками в Италии, утверждал, что живописец вдохновлялся великолепным триптихом Яна ван Эйка («Иоанна из Брюгге»), нарисованным по заказу генуэзского дожа Баттисты Ломеллини и ныне, увы, бесследно исчезнувшим; стиль да Мессины и вправду больше напоминает о Фландрии, чем о жарком юге. Он действительно оказал колоссальное влияние на итальянскую живопись; критик Джон Поуп-Хеннесси называет его «первым итальянским художником, для которого индивидуальный портрет был самостоятельным видом искусства». Помимо Неаполя да Мессина работал в Милане и Венеции; но Мессина оставалась его домом, и там он скончался в феврале 1479 года.
Не исключено, что королю Педро Арагонскому нередко выпадала возможность пожалеть, что он в свое время не остался дома. После смерти Фридриха II Сицилия стала практически неуправляемой; Педро, который не мог опереться на папский авторитет для покорения острова, как поступил ранее Карл Анжуйский, оказался в зависимости от местных баронов и потому был вынужден действовать с крайней осторожностью. Он вернул правительство из Мессины, оплота анжуйцев, в Палермо; публично заявил, что Сицилия будет существовать как независимое королевство и не сольется с Арагоном (чего опасалось большинство сицилийцев); он даже зашел настолько далеко, что пообещал: после его смерти две короны достанутся двум различным представителям династии. Эти шаги были встречены с одобрением; с другой стороны, для реализации долгосрочных планов Педро по завоеванию всей области Реньо, арагонский и сицилийский флоты все-таки объединили. Посему многие из тех, кто принимал участие в восстании 1282 года, полагали, что бунтовали понапрасну: остров оставался таким же зависимым, как и при анжуйцах, а произвол правительства был силен, как никогда. В бессильной ярости они наблюдали, как крупные поместья передаются испанской феодальной аристократии – точно так же, как раньше эти поместья передавались французам.
Педро умер 2 ноября 1285 года, всего через десять месяцев после смерти своего заклятого врага Карла Анжуйского. (Данте, по неведомой причине, поместил их обоих у врат чистилища.) Правитель сдержал обещание и разделил свое королевство, оставив Арагон старшему сыну, двадцатиоднолетнему Альфонсо III (обрученному с Алиенорой, дочерью короля Эдуарда I Английского), тогда как Сицилия отошла второму сыну короля, Хайме. В тот судьбоносный год случились еще две смерти. Прежде всего упомянем о кончине 28 марта папы Мартина. Его понтификат оказался сущей катастрофой. Конечно, папский престол поддерживал анжуйцев; любая попытка нарушить эти обязательства была бы равносильной признанию ошибочности действий наместника святого Петра. Однако по-настоящему мудрый человек с толикой дипломатического таланта сумел бы, пожалуй, найти менее тернистый путь и уберечь папский престол – заодно с французами – от унижения. Мартина сменил семидесятипятилетний Гонорий IV, знатный римлянин, которого настолько извела подагра, что ему приходилось служить мессу не вставая с кресла и возлагать руки на алтарь при помощи механического устройства. Новый папа тоже не видел альтернативы анжуйцам, но был полон решимости восстановить мир в Италии – хотя бы посредством войны.
Пятого октября смерть настигла и Филиппа Смелого, короля Франции, который умер в Перпиньяне от лихорадки, сгубившей несколько тысяч солдат в войске, что собралось против Арагона тем летом. Это было еще одно унизительное фиаско, и Франции и папскому престолу потребовалось много времени, чтобы от него оправиться. Трон занял сын, Филипп IV Красивый, юноша семнадцати лет, обладавший, несмотря на молодость, отменным политическим чутьем. До сих пор он открыто симпатизировал Арагону и выступал категорически против поддержки Францией Карла Анжуйского; но после восшествия на престол он изменил свое мнение и стал одобрять притязания своего брата Карла Валуа. В конце концов он стал королем Франции; как же возможно не поддержать соотечественников-французов? Король Хайме I Сицилийский был коронован в Палермо в 1286 году. Сразу после церемонии он отправил посольство к папе Гонорию, поклялся в вечной верности и молил признать его титул. Папа в ответ отлучил Хайме и мать короля, Констанцию Гогенштауфен, и наложил на Сицилию интердикт; епископов Никастро и Чефалу, которые присутствовали на коронации, вызвали в Рим для объяснений. Отношение папского престола к острову вряд ли можно было продемонстрировать более явно. Гонорий, что называется, вышел на тропу войны. Он распорядился начать вторжение на Сицилию, что и произошло весной 1287 года. Вторжение завершилось провалом. Многочисленный французский флот, усиленный папскими кораблями, покинул Бриндизи и высадил войско на побережье между Катанией и Сиракузами. К концу июня враг по-прежнему осаждал мелкий населенный пункт на берегу, и тут на французов напал Рохер из Лаурии, который захватил сорок восемь галер вместе с большим числом французских и провансальских аристократов. Тех в конечном счете освободили, но лишь после выплаты немалого выкупа.
Здесь, пожалуй, стоит сказать чуть больше о самом Рохере, вероятно, наиболее успешном и талантливом флотоводце Средневековья. Он родился в 1245 году в южной итальянской семье, хранившей непоколебимую верность Гогенштауфенам; после казни молодого Конрадина в 1268 году семья бежала в Барселону. Там король Педро посвятил Рохера в рыцари, а в 1282 году поставил его командовать арагонским флотом. В следующие двадцать лет Рохер дал как минимум шесть крупных морских сражений – и победил в каждом из них. После воцарения третьего сына Педро, Фридриха III, в 1296 году, Рохер переметнулся к анжуйцам и в своей последней битве – при Понце в июне 1300 года – разгромил и пленил короля Фридриха.
Одобренное папой вторжение на остров привело к провалу, но Гонорий не успел этого узнать – он умер в апреле 1287 года. Десять месяцев папский престол пустовал, и члены коллегии кардиналов (а их было немало), враждебные к французам, пытались не допустить избрания очередного ставленника анжуйцев. Между тем, благодаря посредничеству короля Англии Эдуарда I, бедный Карл II Анжуйский наконец получил свободу. Это обошлось ему в сумму свыше 50 000 серебряных марок, а еще он был вынужден оставить заложниками троих своих сыновей (к счастью, у него было четырнадцать детей) и шестьдесят провансальских дворян. Он поклялся добиться такого мира, который удовлетворил бы, с одной стороны, королей Альфонсо и Хайме, а с другой – был бы приятен Филиппу Французскому, Карлу Валуа и папе. Задача едва ли выполнимая, но чего не пообещаешь ради освобождения из тюрьмы. Плохая новость состояла в том, что, если за три года он не преуспеет, ему следовало отказаться от Прованса – или вернуться в плен.
Карла подстерегало и еще одно разочарование. На сей раз затруднения обеспечил король Франции. Ему категорически не нравилось условие насчет Прованса. К тому моменту кардиналы наконец выбрали нового папу, францисканца Николая IV. И папа также возражает против выдвинутых условий. Следовательно, выход оставался один: король Эдуард должен вернуться за стол переговоров и добиться иных условий. Так и поступили; договор в Канфранке, подписанный в октябре 1288 года, предоставил Карлу свободу во многом на тех же условиях, что и ранее. Среди прочего ему полагалось отправиться во Францию и обсудить ситуацию в мире – и будущее Сицилии – с королем Филиппом.
По прибытии к французскому двору Карла ожидал очевидно холодный прием. Филипп не имел ни малейшего желания заключать мир с Арагоном; более того, арагонских послов, которые сопровождали Карла, тут же поместили под арест. Карл уехал, как только смог, и вернулся в Италию, где папа Николай в Риети, к великому смущению бывшего пленника, настоял на немедленной коронации. Альфонсо Испанский предсказуемо разгневался, но в итоге неохотно согласился на двухлетнее перемирие. Затем Карл поспешил обратно во Францию, чтобы договориться с королем Филиппом и Карлом Валуа.
Он сумел добиться своего. Несколько месяцев спустя, 18 мая 1290 года, его дочь Маргарита стала женой Карла Валуа, принеся последнему в качестве приданого графства Анжу и Мэн. Взамен супруг согласился отказаться от своих притязаний и заключить мир с Арагоном. Все это подтвердил договор, подписанный в Бриньоле в феврале 1291 года; кроме того, Альфонсо пообещал как можно скорее отправиться в Рим, чтобы лично уладить разногласия и примириться с папой. Встречу назначили на июнь, но перед самым отъездом король внезапно подхватил лихорадку и умер в возрасте двадцати шести лет. Из-за отлучения от церкви он не смог жениться на английской принцессе и потому скончался бездетным. Наследником поэтому стал его брат Хайме, король Сицилии. Впрочем, по отцовскому завещанию Хайме теперь следовало передать Сицилию своему младшему брату Федериго.
Но Хайме отказался. Он принял Федериго в качестве вице-короля, однако был твердо намерен править островом и далее. Папа Николай, недолго думая, собрался его отлучить, но в апреле 1292 года скончался, преуспев в восстановлении власти анжуйцев не больше своего предшественника. На сей раз папский престол пустовал двадцать семь месяцев, и за этот срок Хайме, как и Альфонсо до него, все сильнее разочаровывался в Сицилии. В королевстве Арагон хватало собственных проблем, чтобы далее цепляться за этот беспокойный остров – разделенный, мятежный, охваченный хаосом. Анжуйцам он нужен по какой-то неведомой причине, так пусть берут, иначе, похоже, мира в Европе не видать. Да, пускай заплатят разумную компенсацию – и забирают.
Сицилийский вопрос не давал Хайме покоя, а двенадцать кардиналов наконец сошлись во мнениях относительно нового папы – и вручили тройную тиару человеку, которого можно назвать одним из наиболее недостойных людей, когда-либо занимавших, сколь угодно кратко, папский престол. Можно заподозрить здесь вмешательство Карла II, который лелеял далеко идущие планы на всю Европу и которому требовался папа, гарантированно неспособный доставить неприятности; но даже Карл наверняка изумился кандидатуре Целестина V, перепуганного восьмидесятипятилетнего крестьянина, который шесть с лишним десятков лет прожил отшельником в Абруцци. Целестин вряд ли осознавал, что с ним произошло; папскими обязанностями – политическими, дипломатическими и административными – он откровенно пренебрегал и попросту их игнорировал. Он редко соглашался встречаться с кардиналами, чьи искушенность и утонченность были для него непереносимы, а когда все-таки встречался, кардиналам приходилось забывать изысканную латынь и изъясняться на простонародном жаргоне – единственном языке, который папа понимал. Неудивительно, что он занимал престол всего пять месяцев, а затем мудро объявил о своем отречении (до 2013 года это было единичное отречение в истории папства). Целестина можно пожалеть; обычно его отождествляют с той безымянной фигурой, которую Данте встречает в третьей песни «Ада» Инферно и обвиняет в малодушном отречении от великой доли (il gran rifiuto). На деле же Целестин вовсе не был трусом; он просто хотел снова сделаться отшельником.
Получив разрешение от папы Целестина, Карл начал действовать. Он не сомневался, что сумеет вернуть Сицилию, если правильно разыграет свои карты; в этом ему помогал чрезвычайно деятельный новый папа Бонифаций VIII. 12 июня 1295 года был подписан мир с королем Хайме в Ананьи. Хайме освобождал сыновей Карла, пребывавших заложниками, и брал в жены дочь Карла Бланку; одному из сыновей Карла надлежало жениться на сестре Хайме Виоланте. Брату Хайме, Федериго, отдавали руку Екатерины де Куртенэ, дочери Филиппа I, титулярного императора Константинополя, и значительную сумму денег – на отвоевание Византии. Король Филипп Французский и Карл Валуа отказывались от своих притязаний на Арагон. Король Хайме, вместе с матерью, братьями и всеми подданными, возвращался в лоно церкви и передавал Сицилию, заодно с материковыми владениями, Святому престолу, от имени которого этими территориями будет править Анжуйский дом. Словом, Карл, как ему казалось, наконец-то расчистил себе дорогу к возврату на остров.
На этапе согласований все шло замечательно гладко; но никто не счел нужным посоветоваться с сицилийцами. Те прогнали анжуйцев всего десять лет назад и нисколько, разумеется, не желали видеть их снова. В конце 1295 года островитяне отправили послов к Хайме в Барселону, чтобы объяснить свою позицию. Во-первых, они предпочли бы иметь Федериго королем, а не вице-королем при Хайме; это бы освободило Хайме от трона и подчеркнуло бы независимость Сицилии. Во-вторых, если кто-либо попытается вернуть французов, остров будет биться насмерть. Федериго очутился в затруднительном положении и попал под огромное давление. Даже Джованни Прочида, которому было почти восемьдесят, и Рохер из Лаурии советовали ему принять условия договора, забыть о Сицилии и позволить анжуйцам вернуться. Но разве он мог подвести своих подданных – и бросить на произвол судьбы? Его спасла Екатерина де Куртенэ. Она мудро отказалась сама участвовать в схватке, как говорится, пауков стеклянной банке – и отвергла сватовство Федериго. Без нее вся эта сложная конструкция рухнула. Карл Анжуйский не сумел приблизиться к престолу, а Федериго в конце концов короновали как Фридриха III.
Его коронация не помешала примирению королевства Арагон с Неаполитанским королевством и с папой римским. Король Хайме, как и собирался, женился на дочери Карла II, Бланке Анжуйской, а в 1297 году он и вся семья – за исключением Федериго-Фридриха, который оставался на Сицилии, – отправились к папе Бонифацию в Рим, где инфанту Виоланту выдали за Робера, наследника Карла, а король Хайме присоединил к своим владениям острова Корсика и Сардиния. Сицилия теперь осталась в одиночестве; Франция, Арагон и папский престол объединились против нее, и будущее выглядело весьма мрачным. Но все же, как ни странно, столь могущественный (потенциально) союз нанес острову относительно малый урон. В последующие два года случилось несколько набегов на Сицилию, Катания оказалась в руках Робера, а король Хайме после долгой и неудачной осады Сиракуз потерпел сокрушительное поражение от своего брата Федериго. В октябре 1299 года четвертый сын Карла, Филипп Тарентский, высадился на западе острова, рассчитывая заставить Федериго воевать на два фронта; однако сицилийская разведка не дремала: Федериго ожидал врага, разгромил силы вторжения и взял самого Филиппа в плен.
Ситуация сделалась патовой. Хайме вернулся домой, анжуйцы контролировали только Катанию и окрестности, но и Федериго не хватало сил изгнать захватчиков с Сицилии раз и навсегда. В июле 1301 года Виоланта убедила своего мужа Робера согласиться на годичное перемирие. Когда срок перемирия истек, Карл Валуа предпринял еще одну попытку закрепиться на острове – захватил Термини на севере и безуспешно осаждал Шакку на юге; но вскоре его отозвали во Францию. К тому времени было в разгаре сицилийское лето, всем надоело постоянно бряцать оружием, и 31 августа Карл, Робер и Федериго подписали договор о мире в Кальтабеллоте, небольшом городке в холмах за Шаккой.
Этот договор представляет собой веху сицилийской истории, хотя на самом деле он был, по сути, не более чем признанием шаткого статус-кво. Анжуйцы согласились вывести все свои войска из Сицилии, сицилийцы – освободить все территории на материке. Федериго полагался титул короля Тринакрии (которым он практически не пользовался), чтобы анжуйцы по-прежнему могли именовать себя королями Сицилии. Для подтверждения соглашения Федериго отпустил сына Карла, Филиппа Тарентского, которого держали в плену в Чефалу, и одобрил свою свадьбу с Элеонорой, младшей дочерью Карла. С его точки зрения, договор содержал один нежелательный пункт: там говорилось, что он остается королем, только пока жив, а после его смерти корона вернется к анжуйцам. Но он не сильно волновался по этому поводу; ему было всего тридцать, и к решению данной проблемы вполне возможно приступить в будущем. Куда важнее было то, что он помирился со своим братом Хайме и остальной семьей и наконец-то мог взяться за управление своими владениями в относительно мирных условиях.
Сицилийцы тоже радовались. За двадцать лет после Вечерни они изрядно настрадались, но одного принципа придерживались непоколебимо: ни при каких обстоятельствах они не собирались принимать французское или анжуйское правление. Арагонский дом, с другой стороны, был для них вполне приемлемым: после первых столкновений в те дни, когда король Педро только высадился на острове, разногласия почти сгладились, а Федериго приобретал все больше популярности. Вдобавок островитян воодушевили те обещания, которые прозвучали на коронации. Федериго поклялся созызвать парламент каждый год, на День Всех Святых; обязался не покидать остров, не объявлять войну и не заключать мир «без ведома и согласия сицилийцев». Все налоги отныне устанавливались законом или согласовывались парламентом. Тот факт, что Федериго более не имел интереса к землям на Апеннинском полуострове, рассматривался исключительно как преимущество; это означало, что его подданные перестанут чувствовать себя людьми второго сорта, ведь теперь правитель сможет сосредоточиться сугубо на местных заботах.
Но война Сицилийской вечерни имела последствия далеко за пределами Сицилии. Ее отголоски ощущались по всей Европе. Со смерти Фридриха II в 1250 году и до коронации принца Генриха Люксембургского в 1312 году никто не короновал императоров Священной Римской империи, и потому папский престол поначалу обратился к наиболее могущественному государю Европы, Карлу Анжуйскому, с просьбой «подкрепить» этот титул материальными ресурсами. Карл, однако, не сделал ничего подобного; хуже того, он вскоре сделался настолько же опасным для церкви, насколько были для нее опасны Гогенштауфены, беззастенчиво манипулировал своими соотечественниками Урбаном IV и Климентом IV и в полной мере воспользовался трехлетней «пустотой» папского престола, к возникновению которой сам был причастен. Благодаря одновременному отсутствию папы и императора он мог заниматься своими делами совершенно беспрепятственно. Правда, двое последующих пап – Григорий X и Николай III, – будучи итальянцами, отказались становиться покорными марионетками французов; но, несмотря на их противодействие, Карл продолжал считать себя будущим императором – причем как Запада, так и Востока, поскольку Византия едва начала восстанавливаться после Четвертого крестового похода и вряд ли сумела бы оказать сопротивление многочисленному войску анжуйского претендента.
Благодаря жителям Сицилии это войско так никогда и не собралось; Византийская империя просуществовала еще почти два столетия, а сам Карл в итоге потерпел жестокую неудачу – и увлек за собой в падение средневековое папство. Европа – точнее весь христианский мир – перестала быть прежней. И хорошо усвоила урок. Более трехсот лет спустя король Франции Генрих IV попытался напугать испанского посла, похвастался тем, какой урон он может причинить итальянским владениям Испании. «Я буду завтракать в Милане, а пообедаю в Риме», – заявил он. На что посол ответил с улыбкой: «Тогда ваше величество наверняка окажется на Сицилии к вечерне».
