Глава 8
Господство Испании

Для Сицилии четырнадцатого столетия мир оставался понятием, как говорится, относительным. Условия договора в Кальтабеллоте достаточно ясно давали понять, что анжуйцы не отказались от своих притязаний на остров и готовы забрать Сицилию обратно после смерти Фридриха III; война возобновилась в 1312 году и продолжалась с перерывами следующие шестьдесят лет. В те годы нередко случались набеги, порою перераставшие в полномасштабные нашествия, и значительные участки побережья и внутренних районов временно переходили из рук в руки. Сражения вспыхивали повсюду – известно, что войска Фридриха несколько раз высаживались на материк. Тем не менее постоянно присутствовало ощущение, что это все не всерьез. Сама неопределенность положения подрывала энтузиазм. В Мессине, где всегда были сильны симпатии к французской стороне, торговля с Калабрией и Неаполем сулила заманчивые перспективы; кроме того, возникала дополнительная возможность утереть, так сказать, нос Палермо. Многие миролюбивые сицилийцы наверняка спрашивали себя, не будет ли возвращение анжуйцев небольшой ценой за установление мира.

Сицилийские бароны тоже оставались извечной проблемой. Они процветали за счет войны, мало заботились (если вообще заботились) о сицилийской независимости и часто открыто примыкали к анжуйцам, если видели, что это в их интересах. В какой-то степени подобную вольницу следует поставить в вину Фридриху и его предшественникам, которые раздавали земельные владения своим арагонским и каталонским друзьям и вассалам. Еще они охотно делились прибыльными привилегиями вроде богатых лесов и рыбных промыслов, десятины и прочих налогов. В теории все это передавалось в доверительное управление и при необходимости изымалось в пользу королевской казны; но с течением времени бароны, равно испанские и сицилийские, выказывали все большее нежелание соблюдать свои феодальные обязательства – в некоторых случаях даже осмеливались бросать прямой вызов короне. Кое-кто из них превратился, по сути, в угрозу для монархии: семейство Вентимилья, например, не только контролировало города Трапани и Джерачи, но и владело девятью обширными земельными участками по всему острову; у Кьярамонте было восемь участков, зато им принадлежала большая часть Палермо; Монкада располагали обширными поместьями на Сицилии – и всей Мальтой; род Перальта имел наследственное право на должность и титул великого адмирала. Фридрих обещал ежегодно созывать парламент, как часто поступали его предшественники, однако никто не спешил выполнять это обещание, поскольку и без парламента у баронов все было отлично. Вскоре они подчинили себе и управление правосудием, несмотря на то, что среди них мало кто получил образование, а большинство было неграмотным. В некоторых частях острова королевские указы попросту не действовали без слова баронов, ставшего законом.

Фридрих умер 25 июня 1337 года в Патерно, в нескольких десятках миль к северо-западу от Катании. Хотя во время войны он нередко демонстрировал личное мужество и немалую душевную силу, когда в одиночку противостоял анжуйцам, папе и своей семье в 1295–1296 годах, в жизни он был человеком ранимым и трепетным, писал стихи на каталанском языке, но не нашел в себе, в конечном счете, стойкости, необходимой для того, чтобы навязать свою волю непокорным подданным и тем самым спасти страну от продолжавшегося упадка. Его преемником стал Педро – старший из девяти законных детей, – которого короновали как соправителя уже в 1321 году. Мало что известно о правлении Педро II – хроники этого периода раздражающе неинформативны, – за исключением того, что война продолжалась, как обычно, а бароны своевольничали сильнее, чем когда-либо прежде; пожалуй, они доставляли королю гораздо больше проблем, чем Анжуйский дом.

Педро скончался внезапно – в Калашибетте, в самом сердце Сицилии – 15 августа 1342 года, оставив трон своему пятилетнему сыну Людовику. Всего пять лет спустя случилась катастрофа: пришла «черная смерть», которую занесла на остров генуэзская галера, пришедшая из Леванта. Знаменитая фреска «Триумф смерти» (возможно, одна из величайших позднеготических картин во всей Италии) в палаццо Склафани в Палермо на самом деле датируется 1440-ми годами, но в столетие после первого прихода чумы эпидемия возникала снова и снова, и автора этой картины наверняка вдохновляло очередное пришествие губительной напасти. На фреске доминирует огромная фигура Смерти, едущей верхом в ночи на скелете лошади; правая рука воздета, словно заносит кнут; под копытами сонм мертвецов – епископов, пап, государей и придворных дам, есть даже менестрель с лютней. Выше и чуть позади на зрителя взирает одна из жутчайших борзых, когда-либо запечатленных в красках.

Что касается сицилийских жертв, отсутствуют даже приблизительные цифры; в Европе в целом чума, как полагают, унесла по человеку из каждых трех, и нет никаких оснований считать, что Сицилии повезло больше. Среди жертв оказался и Джованни Рандаццо, который управлял страной как регент вместе с матерью Людовика, Елизаветой Каринтийской, и был одним из немногих по-настоящему эффективных губернаторов той поры; умерла и дочь Елизаветы Констанция, принявшая на себя бремя регентства после смерти матери в 1352 году; впоследствии скончался и сам Людовик, который заразился в 1355 году и умер 16 октября, в возрасте семнадцати лет. Его похоронили рядом с отцом и дедом, в соборе Палермо.

Король Людовик, чего и следовало ожидать, умер бездетным. Его преемником стал четырнадцатилетний брат Фридрих IV. За этим монархом закрепилось довольно уничижительное прозвище «Простак», которого он ни в коей мере не заслуживает. Впрочем, его правление, конечно, удачным не назовешь. Немногим правителям в истории доводилось наследовать власть в настолько безнадежно хаотичной стране. Когда Фридрих (Федериго) достиг совершеннолетия в 1357 году, Сицилия толком не оправилась от «Черной смерти»; но уцелевшие бароны и Неаполитанское королевство продолжали, что называется, мутить воду. К тому времени бароны разделились на две основные фракции, известные как латиняне, во главе с Кьярамонте, и каталонцы, то есть Вентимилья. Однажды эти семейства даже породнились через брачный союз, но брак оказался бездетным и спровоцировал усугубление разлада. Стороны осыпали друг друга обвинениями в стерильности и импотенции. На карту была поставлена честь, и в результате разразилась гражданская война. Впредь оба семейства старались избегать контактов. Кьярамонте присоединились к анжуйцам в Неаполе и вернулись с войском, которое опустошило большую часть южного побережья острова. Между тем Вентимилья атаковали опорные пункты своего противника на севере, голодом заставив местное население покориться. В последующие годы несчастный король ненадолго очутился в плену сначала у каталонцев, потом у латинян, и был вынужден даже заложить драгоценности короны.

Но гражданская война – особенно когда она перемежается боевыми действиями за пределами страны – не может продолжаться вечно, и в 1371 году Фридрих отправил послов в Неаполь, чтобы обсудить условия прочного мира. Эти условия оказались более благоприятными, чем он мог ожидать, и сводились к тому, что он останется королем независимой Сицилии, если будет именоваться королем Тринакрии и станет ежегодно выплачивать дань Неаполю. Папа Григорий XI, готовивший почву для возвращения Святого престола в Рим после семидесяти лет пребывания в Авиньоне, согласился на эти условия и дал свое благословение, но уточнил, что Фридрих должен признать себя феодальным вассалом Святого престола (против этой юридической формальности король нисколько не возражал).

Фридрих умер в 1377 году. Хотя он был женат дважды, наследницей являлась единственная дочь Мария, которой на момент смерти отца исполнилось четырнадцать лет. Опекуном и регентом по завещанию стал великий юстициарий королевства, граф Артале ди Алагона, успевший сделаться вожаком «каталонских» баронов. В отсутствие полноценного правителя было решено разделить остров на четыре «викариата», по числу основных баронских семейств. Семье Алагона достался восток от Катании; Гульельмо Перальте – юг от Шакки; Франческо Вентимилье, графу Джерачи, – большая часть севера, за исключением Палермо, где Манфреди Кьярамонте принимал вассалов в огромном особняке, рядом с которым опустевший королевский дворец выглядел скромным и неприметным. Разумеется, ни один из четырех «наместников» не доверял прочим, и это соглашение оказалось недолговечным.

Почему кто бы то ни было вообще захотел взвалить на себя неблагодарную задачу управления Сицилией, понять затруднительно; тем не менее Мария вдруг сделалась этакой дипломатической пешкой среди княжеских домов Европы. Неаполитанское королевство не отказывалось от притязаний на остров, но теперь, по собственным соображениям, Алагона решил отдать руку юной принцессы Джангалеаццо Висконти из Милана – и допустил непростительную ошибку, объявив о своем намерении публично и заранее. Услышав об этом, другой крупный барон, Раймондо Монкада, и без того разъяренный тем, что его не позвали в число «наместников», и напуганный перспективой появления на острове миланцев, похитил девушку из замка ее опекуна в Катании и переправил в Барселону, где она вышла замуж – вероятно, в 1390 году – за Мартина, сын будущего короля Арагона Мартина I от его супруги, Марии Лопес де Луны.

На брачном контракте еще не просохли чернила, как Мартин, убежденный, что Сицилия должна вновь на законном основании вернуться во власть Арагонского дома, начал (при деятельной поддержке отца) собирать войско. Подобно своим предшественникам, он сулил сицилийские земли, доходы и высокие должности всем, кто готов был присоединиться, и даже обещал прощение былых грехов и преступлений (исключая, разумеется, ересь); ранее к подобной практике прибегали только папы, созывавшие Крестовые походы. Экспедиция отплыла в начале 1392 года, командовал войском правая рука Мартина I Бернардо Кабрера, продавший несколько своих поместий в Каталонии, чтобы снарядить солдат за собственный счет. Несмотря на тот очевидный факт, что успех кампании грозил навсегда положить конец сицилийской независимости, двое из четверых «наместников», Вентимилья и Перальта, не оказали на малейшего сопротивления; Кьярамонте, с другой стороны, дал понять, что готов сражаться. Палермо осаждали целый месяц; но 5 апреля Кьярамонте встретился с Мартином и Кабрерой в Монреале. Он и его последователи, несомненно, ожидали, что им предложат соглашение в той или иной форме; к их изумлению, всех арестовали и заключили в тюрьму. Сторонников мятежного «наместника» впоследствии освободили, а вот самого Кьярамонте осудили как бунтовщика и 1 июня обезглавили перед его собственным дворцом; обширные поместья отошли Кабрере.

Сицилийское сопротивление продолжалось еще три или четыре года, но к 1396 году все было кончено. Артале ди Алагона бежал с острова, и Мартин стал единовластным правителем. Восстановить законность и порядок казалось невыполнимой задачей, ибо целое столетие анархии нанесло Сицилии тяжкий урон. Мартин делал все возможное, чтобы укрепить королевскую власть. Он отобрал у баронов Агридженто, Лентини, Ликату и Корлеоне, а также остров Мальта. Он также попытался составить новую феодальную «запись», что само по себе было серьезной проблемой, поскольку большинство прежних сведений было потеряно или уничтожено; также приступил к восстановлению стратегически важных замков и к утверждению прав короны там, где было необходимо. Наконец, он отменил положения договора 1372 года и принял титул Rex Siciliae. Но целые регионы острова оставались вне его власти – и бароны это знали.

К счастью для него, папство тоже пребывало в смятении, переживало наихудший кризис в своей истории. Неаполитанский папа Урбан VI, прежде тихий и компетентный государственный служащий, внезапно словно лишился рассудка и превратился в неистового тирана – приказал жестоко пытать шестерых кардиналов (пятерых впоследствии казнили). Группа французских кардиналов заявила, что Урбана избрали не по правилам – на самом деле с формальной точки зрения все соответствовало канону, – объявила его низложенным и выбрала преемника-швейцарца, который принял имя Климента VII. Оба папы немедленно отлучили друг друга, и Климент удалился в Авиньон, откуда Святой престол возвратился в Рим всего четверть века назад.

Церковь смогла устоять, когда папа находился в изгнании, но существование двух пап-конкурентов, по одному в Авиньоне и в Риме, порождало новую, куда более серьезную проблему. Папа Урбан умер в 1389 году, папа Климент – технически его ныне рассматривают как антипапу, хотя он сам пришел бы в ужас от такого определения – пережил соперника на пять лет. Он ни на йоту не сомневался в законности собственного избрания, и тем горше было его разочарование, когда после смерти Урбана кардинальский конклав не признал его законным папой. Вместо того кардиналы выбрали другого безумного неаполитанца, Бонифация IX. На склоне лет, по-прежнему оставаясь в Авиньоне, Климент категорически отвергал настойчивые уговоры согласиться на такое решение, когда оба папы слагают полномочия и созывается новый конклав; так, упорствуя, он и умер от апоплексического удара в 1394 году. Казалось бы, теперь не составит труда положить конец расколу; требовалось лишь, раз один из пап умер, отказаться от избрания преемника и наделить того, кто жив, всеми полномочиями. Рим упустил этот шанс в 1387 году, а Авиньон – в 1394 году. Авиньонские кардиналы единогласно избрали папой арагонского кардинала Педро де Луну, принявшего имя Бенедикта XIII.

Бенедикт почти наверняка состоял в родстве с королем Мартином через жену последнего Марию Лопес де Луну; но во всей этой путанице, которая длилась до 1417 года, Мартину, похоже, в любом случае было просто отказаться от папского сюзеренитета, одного из условий договора 1372 года. На самом деле он пошел еще дальше, потребовав пост апостольского легата, который позволял назначать епископов и вообще управлять делами сицилийской церкви. При этом ему до сих пор не удалось лишить власти баронов. С теми, кто активно выступал против него, в целом разобрались – Кьярамонте казнили, тело Франческо Вентимилья, привязанное к хвосту лошади, протащили (сердце еще билось) по улицам и затем разрубили на куски. А семейство Монкада, которое с самого начала поддерживало короля, щедро вознаградили землями Алагоны, да и несколько других баронских семейств продолжало процветать.

Мартин также возродил былую практику регулярных заседаний парламента, вернуть которую обещал Фридрих III, но не вернул из-за отсутствия общественного интереса. Тут не было и намека на демократию: парламенту в основном полагалось слушать, как король излагает свои взгляды на внутреннюю ситуацию или озвучивает свои пожелания. Парламентарии могли вносить предложения и доносить до монарха ходатайства: чтобы меньше каталонцев и больше коренных сицилийцев назначали на правительственные посты, например, чтобы сицилийские законы считались главнее, если им противоречат законы каталонские. Но никто не обсуждал само законодательство; законы спускались сверху вниз, провозглашались королевскими указами.

Крайне редко бывает, чтобы отец наследовал сыну на троне; но когда Мартин умер в 1409 году, воюя на Сардинии и не оставив законного наследника, корону принял его отец, и таким образом Мартин I Арагонский стал Мартином II Сицилийским. Ни с папой римским, ни с баронами – не говоря уже об обычных сицилийцах – не посоветовались, но никто не возражал, что теперь, впервые после Педро III (более ста лет назад) и в нарушение его обещания, короны Арагона и Сицилии возложены на голову одного правителя. Но согласие было недолгим. Мартин-отец прожил всего на год дольше Мартина-сына, смерть которого оставила и его бездетным. Оба престола вдруг оказались вакантными. На Сицилии регентство захватила Бланка Наваррская, вторая жена Мартина I, но Кабрера наотрез отказался ее признавать, и остров быстро погрузился в привычный политический хаос. Предприняли попытку созвать парламент в Таормине, чтобы создать комиссию, которая выберет короля. Еще предложили передать Сицилию в очередной раз под сюзеренитет церкви; но когда антипапа Иоанн XXIII, услышав об этом, заявил, что законным королем Сицилии является совершенно омерзительный Владислав Неаполитанский, остров пришел в ужас, и об идее больше не вспоминали.

Пока сицилийцы грызлись между собой, в Испании выбрали нового короля. В 1412 году девять делегатов, представлявших королевства Арагон, Каталонию и Валенсию, встретились в Каспе возле Сарагосы и проголосовали за Фердинанда Трастамару, младшего сына короля Иоанна I Кастильского и Элеоноры Арагонской, то есть племянника Мартина I по материнской линии. Естественно, Фердинанд захотел и титул короля Сицилии; на сей раз не последовало никаких возражений от островных подданных, которые слишком утомились, чтобы задумываться об этом. Они приняли тот факт, что новый правитель, по всей вероятности, никогда не ступит на берега острова и что власть, скорее всего, окажется в руках вице-королей. Само по себе это фактически означало, что Сицилию признают отдельным королевством; но отсюда также следовало, что при таких условиях не стоит надеяться на существование в качестве независимой страны и на активное присутствие в Средиземноморье.

Сицилийцы не подозревали, что данное положение дел продлится около четырех сотен лет.

Король Фердинанд не успел оставить значимый след в истории своего нового владения. В 1416 году, всего через четыре года после избрания в Каспе, он умер в возрасте тридцати шести лет. Его сыну Альфонсо V, по контрасту, было суждено править сорок два года, причем заключительные пятнадцать – из Неаполя. Полная история покорения им этого города слишком длинная и сложная, чтобы в нее вдаваться; достаточно указать, что в 1421 году бездетная королева Джованна II Неаполитанская усыновила его и назвала своим наследником. Сама Джованна наследовала своему безудержно жестокому брату Владиславу в 1414 году. В следующем году она вышла замуж за Жака де Бурбона, который держал жену фактически в заточении, убил ее любовника и заключил в тюрьму капитана ее гвардии, Муцио Аттендоло Сфорцу; но его высокомерие побудило местных баронов к мятежу и они изгнали Бурбона. Начался новый виток интриг (настоящий змеиный клубок) между Джованной и ее мужчинами – Сфорца, новым любовником королевы Джованни Караччоло, Альфонсо Арагонским и Людовиком III Анжуйским, которого Джованна теперь «произвела» в наследники вместо Альфонсо; все они беспощадно и жестоко интриговали друг против друга, заключая мимолетные союзы и тут же их расторгая. Хотя Джованна умерла никем не оплакиваемой в 1435 году, минуло еще восемь лет, прежде чем Альфонсо взял верх и добился папского признания в качестве короля Неаполитанского.

Он не собирался останавливаться на достигнутом. Большинство оставшихся лет жизни он посвятил войнам, что шли чередой – против Флоренции и Венеции, против Милана и Генуи; всякий раз он требовал (и получал) существенную помощь от Сицилии, далеко не всегда на благо острова. В 1446 году венецианский флот вошел в гавань Сиракуз и спалил дотла все корабли в этой гавани. Но в прочих отношениях Альфонсо сильно отличался от своих предшественников. Возможно, он не был человеком Возрождения в полном смысле этого слова, но пламя Ренессанса его безусловно обожгло. Он основал университет в Катании – первый вообще на Сицилии – и создал школу греческого языка в Мессине. Всю свою жизнь он был щедрым меценатом – несмотря на то, что не всегда мог себе подобное позволить.

Деньги были его извечной проблемой. Слишком много сицилийских земель находилось во власти баронов, хотя многие из них предпочли сменить феодальную службу на денежные выплаты. Те владения короны, что уцелели, тоже приносили определенный доход, как и рыбные промыслы по ловле тунца (которые платили немалый процент) и различные прибыльные статьи экспорта, прежде всего пшеница и другие зерновые культуры. Но все это в сумме даже не приближалось к желаемому, и Альфонсо не останавливался ни перед чем, чтобы привлечь больше средств. Громкие титулы и государственные посты изобретались только для того, чтобы продавать их задорого; откуп практиковался в широких масштабах; можно было приобрести помилование за самые отвратительные преступления, как и лицензии на чеканку монеты. Иностранные купцы стекались на остров толпами, в особенности каталонцы и генуэзцы; венецианцы посадили в Палермо консула и даже открыли собственную церковь. Англичане не отставали; в следующем столетии они разместили консулаты в Мессине и Трапани – последний, будучи ближайшим к Испании портом, резко вырос в размерах и стал конкурировать с Катанией и двумя непримиримыми соперниками, Мессиной и Палермо.

Когда Альфонсо умер в 1458 году, по его завещанию королевство в очередной раз разделилось надвое. Неаполь он передал своему незаконнорожденному сыну Фердинанду, а остальное отошло его брату Хуану II, который сразу же заявил, что Арагон и Сицилия обручены навеки и неразрывно. Вскоре после вступления Хуана на престол состоялось заседание парламента в Кальтаджироне, где королю подали различные петиции от баронов. Он принял ту, где ходатайствовали о сокращении срока воинской службы, и ту, где предлагалось разрешить приобретение земель и замков на острове только сицилийцам. При этом Хуан отверг просьбу о том, чтобы вице-королем всегда становился старший сын монарха. Он не пожелал заключать мир с турками, которые захватили Константинополь всего пять лет назад, и не позволил сицилийским купцам торговать с ними; отныне мусульманское судоходство запрещалась в пределах шестидесяти миль от побережья Сицилии.

В целом Сицилия, как кажется, была довольна своим новым господином. Народ не роптал, когда Хуан налагал финансовые контрибуции ради войны против мавров Гранады; фактически за двадцать один год его правления сицилийцы возразили лишь однажды – в 1478 году, когда Хуану срочно потребовались деньги для продолжения войны против турок. Король и вице-король полностью отдавали себе отчет в том, что сицилийцы не разделяют их враждебности по отношению к Османской империи, что островитяне охотно торгуют с турецкими купцами, когда подворачивается возможность; несмотря на все убеждения – и, надо думать, монарх не стеснялся прибегать к угрозам – островной парламент упорно стоял на своем. Вице-король работал над несостоявшимся соглашением столь усердно, что его стали отождествлять исключительно с этой сделкой, а потому в итоге пришлось его заменить. Эта маленькая история заслуживает пересказа по единственной причине: она показывает, что сицилийский парламент – к изумлению короля и, вполне вероятно, своему собственному – был способен при необходимости проявлять своеволие. Продолжай он и далее поступать так же, из него мог бы, пожалуй, вырасти ответственный и дееспособный орган власти, но увы…

Вступление на трон Фердинанда, сына Хуана, в 1479 году имело огромное историческое значение, так как Фердинанд был женат на королеве Изабелле Кастильской. Этот брак объединил два королевства и создал третье – само Испанское королевство. Сицилия благодаря этому лишилась и той малой значимости, какой еще обладала. Но худшее ожидало впереди. В 1487 году на остров прибыли первые члены страшной испанской инквизиции. Фердинанд и Изабелла создали инквизицию в 1481 году с благословения папы Сикста IV, и она действовала под непосредственным контролем «католических монархов». Главной ее обязанностью было следить за соблюдением правил вероисповедания среди тех, кто лишь недавно обратился в христианство, будь то из иудаизма или из ислама; после королевских указов 1492 и 1501 годов, которые требовали от иудеев и мусульман креститься или покинуть страну, хватка инквизиции стала жестче. Мало кто из новообращенных спокойно спал в своей постели – они опасались обвинений в том, что тайно соблюдают прежние обычаи (в наказание полагалось сожжение на костре).

Введение инквизиции и указы об изгнании больно ударили по Сицилии. Мусульманское население, которое когда-то составляло большинство на острове, теперь было относительно небольшим, зато иудеев хватало; в крупных и малых городах их насчитывалось более одной десятой населения. Причем остров нуждался в них: они торговали, ткали, работали по металлу, занимались врачеванием и, конечно же, ростовщичеством. Врачи, как правило, пользовались популярностью в народе, чего не скажешь о ростовщиках; когда в середине столетия процентные ставки поднялись выше десяти процентов, на острове периодически фиксировались вспышки антисемитизма. Тем не менее граждане Палермо обратились к Испании от имени сицилийских иудеев: мол, те не наносят никакого ущерба, поэтому позвольте им остаться. Эта просьба не была услышана.

История знает немало случаев преследования евреев, и в каждом эпизоде страна, устроившая гонения, заканчивает нищетой. Испания и Сицилия не являются исключением. Мы не знаем точное число пострадавших – сколько евреев решили эмигрировать, чтобы не отвергать веру, а сколько «обратилось»; впрочем, известно, что новообращенные тоже потеряли большую часть своего имущества, и даже крещение не спасало от инквизиции. Но, каковы бы ни были пропорции, не подлежит сомнению, что Сицилия – подобно нацистской Германии в последние годы рейха – потеряла огромное количество своих самых квалифицированных, талантливых и умных граждан. Это не могло не сказаться на экономике.

Другая, отчасти тревожная тенденция дала о себе знать в первом десятилетии шестнадцатого века; речь об устойчивом укреплении королевской власти. Более двух столетий бароны пользовались почти абсолютной свободой на острове. Благодаря коррупции, пренебрежению властей своими обязанностями или (довольно часто) стечению обстоятельств многие из них владели поместьями, которые формально принадлежали короне, и уже давно забыли (с позволения монарха) о своем феодальном долге. Но эти славные деньки близились к концу. С каждым годом становилось все более очевидным, что король Фердинанд постепенно усиливает давление. Это подтвердилось в 1509 году, когда вице-королем назначили военачальника по имени Уго Монкада, который намеревался покорить Северную Африку и воспринимал Сицилию как наилучший плацдарм. Бароны возненавидели его с самого начала. Мало того, что он не проявлял к ним никакого уважения; по прибытии на остров он провел исследование юридической обоснованности владения землей – и во многих случаях получил весьма примечательные результаты. Последовали аресты, зачастую оборачивавшиеся лишением свободы; наделы конфисковывались, в том числе и те, которыми официально владела церковь. Инквизиция между тем делала свое присутствие на острове все более ощутимым, особенно после того, как жертв начали сжигать заживо на городских площадях.

Смерть Фердинанда в январе 1516 года привела к бунту. Бароны спрашивали друг друга, означает ли кончина короля, что ненавистный Монкада автоматически лишился своих полномочий? Никто не мог сказать наверняка, но, когда вскоре Монкада распустил парламент, который сам недавно созвал, некоторые парламентарии снова собрались в Термини, уже по собственной инициативе. Здесь в очередной раз были продемонстрированы робкие зачатки независимости; но прежде чем успели принять сколько-нибудь важное решение, произошло событие гораздо большего масштаба – народная революция в Палермо. Когда толпа принялась стаскивать пушки с городских бастионов и направлять их на дворец вице-короля, Монкада бежал в Мессину. Здание разграбили, уцелевшие архивы сожгли.

Жители Мессины, от которых всегда можно было ожидать противодействия Палермо, оказали перепуганному вице-королю радушный прием и заверили его в своей полной поддержке. Он понимал, однако, что никогда не сможет вернуться в столицу, и потому направил депешу новому королю Карлу, рекомендуя назначить итальянца в качестве своего преемника. Карл последовал этому совету и выбрал неаполитанского дворянина, графа Монтелеоне; но если он думал, что граф сумеет установить мир на острове, его поджидало разочарование. После кратчайшего затишья революция взбурлила заново, ее возглавил обедневший дворянин по имени Скварчалупо; и вторая вспышка насилия оказалась хуже первой. Вскоре Монтелеоне, в свою очередь, пришлось искать убежища в Мессине, но кое-кому из его окружения не повезло: их сперва кастрировали, а затем вышвырнули на улицу из окон дворца. Скварчалупо удавалось контролировать чернь на протяжении недели или двух, но потом его убили во время мессы, и восстание утихло. Монтелеоне вернулся в Палермо и покарал зачинщиков столь же жестоко, как поступил бы Монкада. Третье, инспирированное французами восстание в 1523 году тоже не принесло успеха; тела вожаков подвергли четвертованию и выставили в железных клетках в дворцовых окнах. Эти семилетние волнения доказали только, что сицилийцы никогда не смогут всерьез сопротивляться Испании. Им недоставало единства и дисциплины, а также любых позитивных или конструктивных идей относительно той власти, какую они хотели бы иметь. Вдобавок сила Испании к тому времени намного превосходила сугубо испанскую – она олицетворяла силу Священной Римской империи.

Карл Габсбург, родившийся в 1500 году в семье сына императора Максимилиана Филиппа Красивого и дочери Фердинанда и Изабеллы Хуаны Безумной, не унаследовал никаких достоинств своих родителей. Обликом он был нескладен, с характерным «тяжелым» габсбургским подбородком и торчащей нижней губой; еще он страдал жутким заиканием и постоянно брызгал слюной на собеседников. Он был начисто лишен воображения и не имел собственных идей; словом, мало кто из правителей в истории отличался подобным отсутствием привлекательности. Выручала разве что врожденная мягкость и, когда он стал старше, прозорливость и твердость принципов. Вдобавок он прославился чрезвычайным, пусть неброским, упорством, изводил тех, кто выступал против него, непримиримой решительностью и упрямством. Будучи по определению наиболее могущественным государем цивилизованного мира, он никогда не управлял своей империей так, как его современники Генрих VIII Английский и Франциск I Французский правили своими королевствами (или как папа Лев X папскими владениями); когда он наконец оставил трон и ушел в монастырь, лишь немногие из его подданных сильно удивились.

Территория империи была огромной, но нельзя сказать, что Карл получил все и сразу. Первыми достались Нижние земли (Нидерланды), прежде бургундские, которые его дед Максимилиан приобрел через брак с Марией Бургундской. После смерти отца в 1506 году Карла воспитывала тетка, Маргарита Савойская, регент Нидерландов; с пятнадцати он управлял этими землями самостоятельно. К тому времени его мать Хуана была уже признана безнадежно невменяемой, и считалось, что она проживет не дольше половины столетия; технически, тем не менее, она оставалась королевой Кастилии, а Фердинанд правил как регент от ее имени. После смерти Фердинанда, несмотря на диагноз Хуаны, к ней перешли короны Арагона и обеих Сицилий, а регентом стал Карл. Управление Кастилией, с другой стороны, покойный король завещал восьмидесятилетнему кардиналу и архиепископу Толедо Франсиско Хименесу (одним из первых указов архиепископ провозгласил Карла королем вместе с матерью).

Молодой король, который в возрасте семнадцати лет высадился на побережье Астурии и впервые воочию узрел свое испанское наследство, оставался во многом голландцем и совершенно ничего не знал об устоях, обычаях и даже языке своих новых подданных. Начало вышло не слишком удачным. Испанцы воспринимали его как чужака и возмущались тому, что в страну хлынули целые орды фламандских чиновников. Восстание казалось вполне вероятным. Хименеса, который делал все возможное, чтобы сгладить промахи своего господина, бесцеремонно отодвинули в сторону те же фламандцы; ему не позволили встретиться с королем и просто приказали вернуться в свою епархию. Два месяца спустя он умер, и Карл оказался полновластным хозяином Испании. Он старался, как мог, но не умел контролировать амбициозных и бесконечно алчных соотечественников-фламандцев, тогда как испанские кортесы (парламент) всячески давали понять, что короля попросту терпят и согласны держать его на троне, лишь пока он подчиняется требованиям местных аристократов.

Испания, которую унаследовал Карл, сильно отличалась от Испании времен его бабушки и деда; события последнего десятилетия пятнадцатого века радикально изменили цивилизованный мир. 17 апреля 1492 года Фердинанд и Изабелла дали официальное согласие на экспедицию Христофора Колумба и предоставили в его распоряжение три крошечных каравеллы – самая крупная из них была длиной чуть более 100 футов. Кроме того, за четыре года до отплытия «Ниньи», «Пинты» и «Санта-Марии» португалец Бартоломео Диаш обогнул мыс Бурь (переименованный по велению Жуана II Португальского в мыс Доброй Надежды); шесть лет спустя, 20 мая 1498 года, его соотечественник Васко да Гама бросил якорь в Каликуте на Малабарском побережье. Он не только открыл прямой морской путь в Индию, но и доказал, что португальские корабли способны достичь дальних краев и вернуться обратно.

Истории этих трех великих путешественников нас не касаются; но важно указать, какое влияние они оказали на судьбы Средиземноморья. На стене, если вспомнить библейский эпизод, проявились письмена. До сих пор, даже если турки не пытались (а такие попытки предпринимались регулярно) перехватить поставки, все грузы, шедшие на восток, выгружались в Александрии или в другом левантийском порту. Оттуда их либо транспортировали по суше до кишевшего пиратами Красного моря, либо отправляли в составе сколоченного на скорую руку верблюжьего каравана через Центральную Азию (такой путь до места назначения занимал от трех до четырех лет). Но теперь купцы могли рассчитывать, что отплывут из Лиссабона – или из Лондона – и прибудут в Индию или Катай (Китай) на том же корабле. Между тем, благодаря Колумбу и его последователям, Новый Свет становился намного более привлекательным и прибыльным, нежели Старый, раскрывал запасы поистине сказочных богатств, львиная доля которых шла им, причем вполне законно. Всего через семь месяцев после первой высадки Колумба на берега Америки папа Александр VI из рода Борджа – сам испанец – издал первую из пяти булл, разрешавших взаимные претензии Испании и Португалии на обнаруженные территории; на протяжении двадцати пяти лет галеоны исправно везли на родину полные трюмы награбленных сокровищ. Неудивительно, что преемники Фердинанда и Изабеллы переставали обращать внимание на дела Европы.

Далеко не сразу стало понятно, что внезапное «открытие» Мирового океана в обе стороны от Европы нанесло торговле в Средиземном море парализующий удар. Однако постепенно пришло понимание, что (по крайней мере с точки зрения коммерции) «Ближнее» море превратилось, так сказать, в задворки. К востоку от Адриатики турки пропускали западные корабли неохотно – или не пропускали вовсе. На западе Средиземное море оставалось по-прежнему жизненно важным для Италии; но Франция обнаружила, что ее северные порты на Ла-Манше куда полезнее Марселя или Тулона, а Испания, вступившая в эпоху величия и процветания, отыскала иную, куда более заманчивую акваторию для судоходства. Пройдет еще три столетия до постройки Суэцкого канала, прежде чем Средиземное море восстановит былую значимость в качестве мировой транспортной магистрали.

А Сицилия, как всегда, проиграла.