Глава 16
Мафия и Муссолини

В восприятии сицилийцев объединенная Италия – во многом из-за грубых ошибок, допущенных Турином, – начала свое существование не лучшим образом. Новое итальянское правительство ненавидели, пожалуй, даже больше, чем предшествовавших ему Бурбонов. Население Сицилии возмущалось не только отказом предоставить обещанную автономию, но и избавлением от Гарибальди, который удостоился, как говорится, лишь благодарности сквозь зубы за все свои поразительные свершения. Недоверие Кавура к этому безупречному национальному герою побуждало главного министра при любом удобном случае бросать тень на репутацию Гарибальди. Управление островом передали людям, которых сам Гарибальди презирал; многие его чрезвычайно разумные рекомендации были сознательно проигнорированы. Но Кавур забыл о колоссальной популярности своего соперника; более того, он не смог осознать того факта, что, по глубокому убеждению сицилийцев, именно они 4 апреля 1860 года сделали первый шаг к освобождению и объединению Италии. Так неужели аннексия – вдобавок со стороны Пьемонта, подумать только! – окажется их наградой?

Чиновники, которых Турин присылал навести порядок на Сицилии, быстро утрачивали иллюзии относительно поставленной им задачи. Они ожидали найти на острове тот же Пьемонт, разве что беднее и печальнее; вместо того они попадали в совершенно другой мир, опиравшийся на иную систему ценностей. О северных ценностях здесь нисколько не задумывались. Семейственность, например, вовсе не считалась пороком: напротив, обязанностью любого порядочного человека было сделать все возможное, чтобы помочь своей семье и своим друзьям. Патронат тоже рассматривался как «естественный» обычай, на нем зиждились все сделки и все соглашения, и «клиентская» сеть раскинулась по всему острову. Прочие проблемы были не менее значительны: крепкое и глубоко реакционное духовенство, которое в большинстве своем желало реставрации Бурбонов; потенциально опасные группы революционеров мечтали о независимой сицилийской республике. В подобных условиях организовать справедливое и беспристрастное управление не представлялось возможным; потому туринские бюрократы, которым полагалось что-то изменить, лишь пожимали плечами и торопились покинуть Сицилию, почти сразу после прибытия на остров подавая заявление о переводе.

После 1870 года вся горечь и обиды на Пьемонт, продолжавшие терзать Сицилию, оказались направлены на королевство Италия; в особенности островитян возмущали два института, этакое олицетворение всех «грехов» нового государства: налогообложение и воинская повинность. Что касается налогов, тут в недовольстве не было ничего нового; налоги существовали всегда, и всегда же Сицилия старалась избежать их уплаты, изобретая порой удивительно артистичные способы уклонения. Собирание налогов на острове находилось почти под полным контролем местных деревенских «боссов»; друзей и родственников мэра обычно освобождали от налогообложения. Если образно, с крестьянского мула налог взимали, а с рогатого скота крупного помещика – нет. С воинской повинностью все обстояло серьезнее. Бурбоны так и не осмелились ее ввести; попытка Пьемонта навязать острову эту практику едва не привела к революции. Сицилия была почти исключительно сельскохозяйственным обществом, причем таким, где женщины оставались в своих домах. Никогда и нигде на острове они не трудились в полях и крайне редко появлялись на улицах. Отсюда вытекало, что, если забрать в армию мужчину, одной парой рук для возделывания земли, посева семян и сбора урожая станет меньше. Чтобы не допустить подобного, островитяне шли на отчаянные меры: детей попросту не пускали в школу, мальчиков записывали в приходские книги как девочек, на комиссаров по призыву нападали. Из тех невезучих, которым вопреки всем усилиям пришлось все-таки отправляться на службу, половина дезертировала, еще не добравшись до казарм.

Коротко говоря, Сицилия – в особенности западная часть острова, где крупных имений было меньше, а бедность преобладала – постепенно становилась оплотом беззакония. Никто не стыдился быть лодырем или даже дезертиром, поскольку островитяне не проявляли лояльности по отношению к новому государству. Тот факт, что итальянское правительство было либеральнее автократов-Бурбонов, лишь облегчал махинации (или позволял вообще игнорировать указы «сверху»). Правительство поделило остров на шесть провинций и учредило четыре полицейских отряда, которые жарко соперничали между собой. Разыскиваемые преступники без труда проскальзывали из зоны ответственности одного отряда в другую. Бандитизм процветал; в Палермо похитили британского консула, за одну ночь вырезали десяток человек. В целом на острове показатель убийств в десять раз превышал аналогичный для Пьемонта и Ломбардии.

Как с этим справиться? Итальянское правительство применило фактически единственный доступный ему вариант действий – решило ответить на силу силой. Генерал Джузеппе Говоне имел замечательный послужной список. Он отличился в битве при Мадженте, а также, что несколько удивительно, в ходе Крымской войны, где под Балаклавой стал очевидцем знаменитой атаки легкой бригады. В 1862 году, хотя ему еще не исполнилось сорока, его назначили управлять Сицилией и наделили обширными полномочиями, в том числе правом казнить и миловать; по сути, он мог поступать как заблагорассудится. В итоге на острове установился порядок, подозрительно напоминавший деспотизм. Людей арестовывали без суда и держали в заключении многие годы; брали в заложники и нередко казнили; запасы воды урезались; пытки получили широкое распространение. Народ все сильнее презирал правительство, да и сам Говоне сделался объектом нападок, ибо он пытался доказать местному парламенту, что никакие другие методы не будут работать «там, где еще не завершился цикл перехода от варварства к цивилизации». Протесты обернулись парламентским расследованием, отставками в правительстве и некоторым числом дуэлей среди депутатов. Говоне признали невиновным, однако сочли безопаснее вернуть его на материк. Сицилия снова осталась без руководства.

В 1863 году была поставлена пьеса, действие которой разворачивалось в Уччардоне, главной тюрьме Палермо. Постановка пользовалась огромным успехом. Спектакль назывался «I Маfiusi della Vacaria» и подарил новое слово сицилийскому диалекту – и впоследствии итальянскому языку. Как наглядно показывают предыдущие страницы этой книги, в мафии не было ничего нового – за исключением, возможно, самого слова; ее смутные истоки можно проследить вплоть до испанских колониальных времен. После 1860 года мафия, так сказать, приобрела новое измерение. В те времена она ни в коей мере не была монолитной организацией: индивидуальные cosche нередко враждовали друг с другом, поскольку каждая стремилась расширить собственную территорию и собственную сферу влияния. При этом совокупно они доминировали на большей части острова, особенно на западе. На первых парламентских выборах в январе 1861 года это стало очевидным. Голоса практически не подсчитывались; электорат – то есть те, кто умел читать и писать, составлял чуть более одного процента населения; результаты были предопределены.

Пять лет спустя, в сентябре 1866 года, Палермо пострадал от очередного восстания, четвертого за последние полвека. Это восстание было организовано мафией, что подразумевало отсутствие явных лидеров договоренностей в письменном виде. (Впрочем, большинство мафии все равно было неграмотным.) Но предупреждение разошлось заранее, населению велели выходить на улицы, когда начнется стрельба. Основной целью этого восстания было не свержение правительства; никто не потрясал транспарантами и не скандировал лозунги. Это восстание было призвано продемонстрировать власть мафии и доставить хлопот чиновникам, и результат оказался весьма убедительным. Мятежники опустошили арсеналы, разграбили правительственные здания и суды, уничтожили записи о судимостях. Конечно, чем дальше, тем сильнее восстание выходило из-под контроля, толпа искала дополнительные возможности учинить грабеж и насилие; однако начало мятежа – одновременное появление нескольких сотен мужчин на дороге из Монреале и их непоколебимая сосредоточенность на предварительно выбранных целях – несомненно свидетельствовало о тщательном планировании. Одним из объектов нападения стала тюрьма Уччардоне; прорвись мятежники внутрь и выпусти они из камер около 2500 арестантов, последствия восстания могли быть намного хуже. К счастью, паровой корвет «Танкреди», прибывший в последний момент, обстрелял атакующих картечью и гранатами. Правда, на этом сражение не закончилось; власти направили в город примерно 40 000 военных, и минула целая неделя, прежде чем итальянский флот принудил Палермо к повиновению.

Сообщение было четким и ясным: мафия дала понять, что с нею необходимо считаться. Но что она собою представляла? Это какое-то проявление сицилийского менталитета, порожденное многовековой традицией беспорядков, восходящее, возможно, к временам арабов, тысячелетней давности? Или просто коллективное обозначение скопища преступных группировок, каждая из которых действует сама по себе? Или это действительно организация, своего рода криминальное братство, с боссом и рядом помощников? Что касается последнего описания, именно к такому образцу мафия в итоге и пришла; но потребовались огромные усилия, чтобы скрыть тот факт, что одной из главных причин ее успеха стала способность маскироваться: многие люди до сих пор считают, что мафии на самом деле не существует.

Но тогда (и сейчас) так думали далеко не все. Мэр Палермо тех времен, маркиз Рудини, был ставленником короля и честным человеком. Он мужественно сражался в ходе восстания, сначала в городской ратуше, а затем в королевском дворце; именно ему, больше, чем кому-либо еще, принадлежит честь спасения архитектурной жемчужины Палермо, Палатинской капеллы, от разграбления и разрушения. В мае 1867 года, когда из Рима прибыла парламентская следственная комиссия, маркиз высказался прямо:

Уччардоне – тюрьма в Палермо – выступает своего рода правительством. Именно оттуда исходят распоряжения и устанавливаются правила. В Уччардоне знают обо всем, и это побуждает заключить, что в мафии есть официально признанные главари. В сельской местности в окрестностях Палермо преступные шайки распространены очень широко, и у каждой свой вожак; но зачастую они действуют согласованно и получают приказы из Уччардоне.

Cosa nostra, другими словами, пришла, чтобы остаться.

Пожалуй, наиболее масштабным и разрушительным по своим последствиям законом, принятым правительством Италии в конце девятнадцатого столетия, был тот, который вошел в историю как закон о роспуске монастырей. Сама процедура значительно уступала в полноте и тщательности той, каковая проводилась в Англии около трехсот пятидесяти лет назад; но чем ближе надвигался рубеж столетий, там сильнее становились антиклерикальные настроения. В Германии при Бисмарке, во Франции при Гамбетте – да и в Пьемонте при Кавуре – церковь находилась под непрестанным давлением. Сицилия виделась довольно крепким орешком: во-первых, просто потому, что это была Сицилия; во-вторых, потому, что в местности, настолько пронизанной суевериями, духовенство обычно почитают больше. Минимум десять процентов населения острова были активными прихожанами, а количество соборов, церквей и монастырей намного превосходило потребности этой доли населения. В Каккамо, например, имелись: собор, двадцать девять церквей и девять монастырей – при численности мирского населения 6000 человек.

Гарибальди давно предлагал перераспределить большую часть территорий церкви между неимущими крестьянами, тем самым создав новый класс малых землевладельцев, у которых появится, на что жить; однако эту замечательную идею (как вряд ли стоит уточнять) отвергли. Вместо того было решено продавать землю с аукциона, причем более крупными наделами, чем виделось Гарибальди, и по максимально высокой цене. Разумеется, в процесс вмешалась мафия; аукционистов запугивали и / или подкупали, группы состоятельных покупателей формировали «ассоциации», чтобы понизить цену и избавиться от ненужной конкуренции; правительство потеряло до девяноста процентов от стоимости земли, а богачи в итоге стали намного богаче. Монахи и монахини, с другой стороны, вместе со множеством священников, лишились крова; около 15 000 мирян, трудившихся на монастыри, остались без работы; бесчисленные благотворительные школы, больницы, детские дома и суповые, которые делали жизнь сносной для городской бедноты, были вынуждены закрыть свои двери. Окончательный результат был таков: правительство получило то, на что никак не рассчитывало и что вряд ли могло себе позволить – непримиримую вражду с церковью, которая со временем все чаще и чаще обращалась за поддержкой к мафии.

У правительства имелись и другие враги: те, кто грезил возвращением Бурбонов, и те, кто жаждал автономии острова в составе королевства Италия или даже независимости (для значительной группы сицилийских националистов Италия была «заграницей», и они даже отказывались говорить по-итальянски). Представлялось почти невозможным отыскать людей, которые выступали за союз с королевством. Турин настолько не любили, настолько игнорировали и столь часто ослушивались, что, по словам очевидца восстания, любая иностранная держава, попытавшаяся отобрать Сицилию у Италии, получила бы на острове такой же восторженный прием, какой устроили Гарибальди, освободителю от ига Бурбонов.

Через десять лет после восстания в Палермо появился отчет о ситуации в Сицилии, составленный двумя тосканскими баронами, Леопольдо Франкетти и наполовину валлийцем Сиднеем Соннино. Это, безусловно, наиболее толковый и подробный среди всех отчетов об острове в годы после вхождения в состав итальянского государства; выводы баронов были далеко не радужными. Коррупция проявляла себя повсюду, в каждой ратуше, в каждом кабинете чиновника. Те налоги, которые не оседали в чьих-либо карманах, расходовались в основном на взятки, а остатки, как правило, шли на строительство общественных зданий, преимущественно театров. (В Палермо построили несколько крупнейших театров Европы, прежде чем взялись за строительство больницы.) Что же касается «Почтенного общества» – как любили называть себя мафиози, – оно просто заполнило собой разрыв между идеалом и возможностями правительства. Преступление являлось инструментом, посредством которого мафия достигала своих целей, то есть добивалась уважения, власти и денег. При этом преступление не считалось зазорным: многие преступники, даже убийцы, пользовались покровительством высшего света Палермо. Если бы землевладельцы западной Сицилии того действительно захотели, с разбоем можно было покончить быстро; к сожалению, «нет ни одного собственника, живущего в своем имении, который не был бы прямо связан с разбойниками». Как следствие, мелкие преступники зачастую действуют под защитой могущественных баронов, которые фактически предоставляют им иммунитет против ареста и суда.

Так что же можно предпринять? Откровенно говоря, мало что. Если ввести честных сицилийцев в состав руководства острова, у них почти нет шансов преуспеть; чужаков же будут постоянно обманывать, облапошивать и ставить в смешное (в лучшем случае) положение. Проблема, словом, не имеет решения. Впрочем, Сицилия не желала мириться с таким положением дел. Несмотря на двух сменявших друг друга сицилийских премьер-министров Италии – Франческо Криспи и Антонио ди Рудини, чьи имена уже упоминались на страницах этой книги (они, с единственным коротким перерывом, занимали эту должность с 1887 по 1898 год), – жизнь на острове для фермеров и крестьян становилась все труднее. По словам британского консула в 1891 году, «цена труда не повысилась за последние 20 лет, зато стоимость жизни удвоилась».

С другой стороны, росла грамотность, а благодаря призыву на военную службу гораздо больше молодых сицилийцов, чем когда-либо раньше, путешествовали по Италии (порою и за рубежом) и возвращались домой с новыми идеями. Примерно в 1890 году начали формироваться небольшие группы, известные как fasci, или «пучки»; так рождалось профсоюзное движение, готовое бастовать ради повышения заработной платы или улучшения условий труда. В мае 1893 года на Сицилии прошел региональный конгресс социалистов; в июле состоялась встреча нескольких сот крестьян. Эти мероприятия неизбежно завершались демонстрациями, а демонстрации перерастали в массовые беспорядки. Помещики и гражданские власти пребывали в панике.

В декабре 1893 года Франческо Криспи вернул себе пост премьер-министра Италии. Прошло некоторое время с тех пор, как он уделял пристальное внимание родному острову; но теперь он не стал медлить. На Сицилии объявили чрезвычайное положение. Не имея никаких доказательств, Криспи обвинил fasci в заговоре (при содействии Франции и России) с целью «оторвать» остров от материковой Италии. Итальянский флот приблизился к побережью; 40 000 солдат направили восстанавливать порядок, что и было проделано грубой силой, ценой буквально тысяч арестов и периодических казней арестованных. 16 июня 1894 года сам Криспи чудом избежал смерти: некий анархист пытался его убить; в результате был принят ряд законов против анархистов. Кроме того, премьер воспользовался ситуацией для проведения новых выборов на собственное благо и благо своего правительства, устранив имена сотен противников из избирательного списка (в том числе имена нескольких университетских профессоров, которых уличили (!) в неграмотности) – и выпуская на свободу осужденных в обмен на обещание поддержать правительственных кандидатов. По словам одного оказавшегося не у дел социалиста из Катании, Джузеппе де Феличе Джуффриды, Франческо Криспи был худшим мафиозо из всех.

В 1896 году Криспи «наследовал», во второй раз, его соотечественник-сицилиец маркиз Рудини, который первым провел эксперимент с предоставлением острову частичной автономии. Он действовал медленно и осторожно – и, разумеется, не собирался создавать местную ассамблею, как предлагал Гарибальди; вместо того он назначил специального регионального комиссара, парламентария по имени Джованни Кодрончи. Эксперимент провалился – по причинам, которые к тому времени были всем очевидны. Во-первых, Кодрончи был северянином (из Имолы) и, следовательно, пришел в растерянность от островного населения, языка и обычаев. Выбрав местом пребывания Палермо, он немедленно настроил против себя Мессину. Все его действия и устремления регулярно натыкались на сопротивление, он испытывал постоянное разочарование и оттого решил вдруг попробовать одолеть сицилийцев их собственным оружием, а именно – фальсифицировать итоги новых выборов столь же нагло и беззастенчиво, как это когда-то сделал Криспи; дошло до того, что даже де Феличе Джуффриду, на протяжении многих лет подвизавшегося в парламенте, признали слишком молодым для участия в голосовании. Но все было напрасно. Сицилия снова выиграла.

Наконец, на самом рубеже столетий, ситуация в восточной части острова начала улучшаться. Впрочем, тамошние условия никогда не были настолько плохими, как в Палермо и на западе. Многие приписывали эту разницу тому обстоятельству, что запад Сицилии в прошлом занимали арабские государства, тогда как восток был по преимуществу греческим; либо же Мессина и Катания были просто физически ближе к материку, чем Палермо или Трапани. Какова бы ни была причина, деловые сообщества на востоке оказались гораздо менее подвержены влиянию мафии, чем крупные поместья на западе, и если появлялись разбойники, они сразу же принимали меры. На всем острове самой законопослушной была провинция Сиракузы, где вдобавок лучше всего была налажена связь.

Постепенное улучшение социально-бытовых условий на востоке побуждало сравнивать восток с западом, где условия неумолимо ухудшались. В провинциях Палермо, Трапани, Кальтаниссетта и Джиргенти в 1910 году было зафиксировано больше преступлений мафии, чем за предыдущие сорок лет; число убийств в Кальтаниссетте почти в десять раз превысило аналогичный показатель в Мессине (одно из объяснений состояло в том, что многие мафиози провели несколько лет в Нью-Йорке, где преступления совершались куда более утонченно и изощренно). Сицилийским преступным миром заправляла организации, известная как «Черная рука». В 1909 году лейтенант Джузеппе «Джо» Петрозино, родившийся в Салерно сотрудник Департамента полиции Нью-Йорка, который за минувшие четыре года арестовал или репатриировал свыше шестисот итальянских мафиози, прибыл в командировку к Палермо, чтобы изучить контакты преступников Америки на Сицилии. Мартовским вечером, когда он стоял под монументальным бюстом Гарибальди на площади Марина в ожидании парочки потенциальных информаторов, двое мужчин подошли к нему и застрелили в упор. Главным подозреваемым был первый capomafiа Сицилии дон Вито Кашоферро – человек огромного влияния, всевластный в Палермо. Много лет назад в Нью-Йорке он был арестован Петрозино по обвинению в убийстве; его оправдали, но впоследствии он решил, что будет разумнее вернуться на Сицилию. Едва ли нужно уточнять, что дон Вито имел железобетонное алиби: Доменико де Микеле, сицилийский парламентарий, поклялся, что Кашоферро тем вечером находился у себя дома. Никого, похоже, не смутило, что де Микеле приходился сыном «Барону» Пьетро де Микеле, печально известному убийце и насильнику, а также боссу мафии в Бурджо, недалеко от Агридженто; свидетельство приняли безоговорочно. (На самом деле это вполне могло быть правдой: дон Вито, конечно, использовал наемных убийц, а не стрелял сам.)

Принимая во внимание враждебность между двумя главными городами Сицилии, кажется маловероятным, что лейтенант Петрозино обнаружил в Палермо признаки тревоги; однако городу и вправду следовало заволноваться. За год до приезда лейтенанта, в 5.20 утра 28 декабря 1908 года, на Мессину обрушилось катастрофическое стихийное бедствие – сильнейшее в истории Европы землетрясение силой 7,1 балла по шкале Рихтера; следом на побережье пришла волна высотой сорок футов. Более девяноста процентов городских зданий было разрушено, от 70 000 до 100 000 человек погибли. Сотни людей были похоронены заживо, провели под завалами минимум неделю, все наземные линии связи тоже пострадали, и прошло несколько дней, прежде чем Красный Крест и другие спасатели сумели добраться до города. Почти все муниципальные архивы сгинули, вот почему о столь многих событиях в современной сицилийской истории приходится рассказывать, опираясь на заведомо пристрастную точку зрения Палермо.

Мессинское землетрясение резко увеличило масштабы и темпы эмиграции. Сицилийцы и до того покидали родину в большем числе, нежели любой другой народ Европы. Раньше многие из них совершали относительно короткую поездку в Тунис, тогда являвшийся французским протекторатом; но к 1900 году, пусть Аргентина и Бразилия тоже пользовались популярностью, подавляющее большинство эмигрировало в Соединенные Штаты Америки. К началу Первой мировой войны количество иммигрантов с острова составило не менее полутора миллионов человек. Некоторые деревни лишились практически целиком своего мужского населения и попросту исчезли с карты. Вот, пожалуй, самое трагическое доказательство того, сколь неумело управляли островом долгое время; с другой стороны, многие из эмигрантов, добившись успеха вдалеке, регулярно навещали свои семьи, оставленные позади, а сведения об их свершениях питали молодое поколение новыми амбициями и заставляли учить грамоту и получать образование. Кроме того, растущий дефицит рабочей силы привел к существенному повышению заработной платы в сельском хозяйстве.

Мировая война породила новые проблемы. Экспортные рынки Сицилии, от которых так зависел остров, фактически «схлопнулись» на период боевых действий. Военная промышленность того рода, которой могли похвастаться другие области Италии, здесь почти отсутствовала, поскольку остров не имел необходимой квалифицированной рабочей силы и надежного транспорта. Правительство, отчаянно нуждавшееся в дешевом продовольствии, установило невероятно низкие фиксированные цены на муку; официально обозначенный объем производства пшеницы сократился примерно на тридцать процентов за годы войны. На черном рынке цены взлетели до небес. Что касается мафии, та никогда не чувствовала себя лучше. «Ведущим» злодеем был пресловутый дон Калоджеро Виццини, который каким-то образом избежал военной службы и теперь делал бизнес на нехватках военного времени. В 1917 году пришлось даже принять закон против кражи животных; благодаря высоким ценам и государственному контролю целые стада пропадали буквально за одну ночь. Впрочем, эти потери восполнялись иным образом: люди, которые уходили сражаться на север, возвращались с новыми навыками и новыми устремлениями – а также с новыми политическими идеями. За годы войны Сицилия последовательно полевела.

В послевоенные годы множество былых эмигрантов вернулось доживать старость в своих семейных дома, часто со значительными сбережениями; они привезли с собой весь опыт жизни в Новом Свете. Некоторые из них, безусловно, заодно «импортировали» новейшие методики бандитизма, но таковых было пренебрежимое меньшинство; пожалуй, самым важным следствием лет, проведенных за границей, являлось обновленное чувство собственного достоинства, подразумевавшее, что долее невозможно мириться с привычной практикой потакания крупным землевладельцам. Мало-помалу островитяне приучались бросать вызов своим некоронованным хозяевам.

По очевидным географическим причинам сицилийцы всегда ощущали свою близость к Северной Африке, поэтому остров ликовал, когда в 1911 году Италия отняла Ливию у окончательно ослабевшей Османской империи; это было воспринято как первый шаг к созданию собственной великой африканской империи. На самом деле итальянская оккупация Ливии длилась всего тридцать один год и оказалась пустой тратой колоссальных средств, а за войной с Турцией, в ходе которой состоялось это приобретение, быстро последовала Первая мировая война. Она тоже принесла Сицилии мало пользы, разве что снова вырос черный рынок, поскольку условия для деятельности мафии были идеальными. По иронии судьбы, тот самый премьер-министр, который руководил страной вплоть до окончания войны, был самопровозглашенным мафиозо (при этом считалось, что он придерживается, хотя бы на словах, иного взгляда на «Почтенное общество», нежели большинство его современников). Рожденный в Палермо и представлявший близлежащий Партинико – где его поддерживал мафиозный босс Фрэнк Коппола, которого депортировали в Италию из Соединенных Штатов, – Витторио Эммануэле Орландо был связан с мафией на протяжении всей своей жизни. В 1925 году он сообщил итальянскому сенату следующее:

Если под словом «мафия» мы понимаем честь, возведенную в наивысшую степень, отказ терпеть чье-либо высокомерие или самодурство… щедрость духа, которая позволяет доблестно встречать угрозу лицом к лицу, но снисходительна к слабостям и хранит верность друзьям… Если подобные чувства и подобное поведение воистину скрываются за общепринятым представлением о «мафии»… тогда мы фактически говорим об особых характеристиках сицилийской души; и я заявляю, что являюсь мафиозо и горжусь этим фактом.

Этот человек представлял Италию на высшем уровне на Парижской мирной конференции 1919 года, хотя и не вошел в число тех, чьи подписи стояли под окончательным вариантом договора, поскольку ему пришлось уйти в отставку за несколько дней до подписания документа. Был он мафиозо или нет, к Орландо достаточно хорошо относились все участники конференции – за исключением президента США Вильсона, – хотя незнание английского заставляло его передавать большую часть переговоров вечно мрачному и лишенному обаяния министру иностранных дел Сиднею Соннино. Сам он не трудился скрывать эмоции; когда стало ясно, что Италия не получит порт Фиуме (ныне Риека) в рамках мирного урегулирования, Орландо расплакался. Клемансо называл его «Плаксой»; секретарь британского кабинета сэр Морис Хэнки обронил, что отшлепал бы своего сына за такое непристойное поведение. Но Орландо был не английским школьником, а сицилийцем; Ханки, видимо, на мгновение забыл, что именно он успешно руководил страной на всем протяжении мировой войны.

Пришествие фашизма в 1922 году и возвышение Бенито Муссолини оставили Сицилию равнодушной. Остров всегда считался наименее фашистской частью Италии; на выборах 1921 года партия Муссолини не получила ни одного места. Только в 1924 году, когда дуче («Вождь», как он любил называть) уже утвердился во власти, сицилийские фашисты наконец-то избрались – 38 из 57 человек. В том же году, однако, произошло событие, которое нанесло изрядный урон репутации фашистской партии. Дерзкий молодой парламентарий по имени Джакомо Маттеотти некоторое время публично высказывал свое несогласие с фашистами и их устремлениями; в начале лета 1924 года вышла его книга «Разоблаченный фашист: год фашистской власти». 10 июня группа головорезов затолкала его в машину, он попытался бежать, но получил несколько ударов шилом. Вся страна возмутилась; пожалуй, найди король и ведущие либеральные политики в себе смелость проявить решительность, с Муссолини могло быть покончено раз и навсегда. Но они медлили слишком долго; а пока они медлили, демократия умерла.

Труп Маттеотти наши только десять недель спустя. Участие дуче в убийстве долго обсуждалось, но в конечном счете была установлена его несомненная причастность, и ряд известных сицилийцев – среди них старик Орландо – порвали всякие отношения с Муссолини. Сицилийский драматург Луиджи Пиранделло, который как раз собирался вступить в партию, когда произошло убийство, долго колебался, но в конце концов все-таки вступил. Пройдет еще три года, и он в ярости разорвет партбилет на куски в присутствии шокированного генерального секретаря. После этого и до самой смерти в 1936 году Пиранделло пребывал под пристальным наблюдением тайной полиции.

На самой Сицилии Муссолини достиг на удивление малого. Прирожденный хвастун и шоумен, он обожал попадать в газетные заголовки; но в сравнении с бурно прираставшей итальянской колониальной империей или с драматическими промышленными свершениями на севере остров предлагал не очень-то много, мягко говоря, возможностей для самолюбования. В какой-то момент Муссолини публично похвалился, что ему удалось решить все сицилийские проблемы; журналу под названием «Проблемы Сицилии» пришлось даже переименоваться. На материке электрифицировались железные дороги, страну расчертила сеть автострад, в Африке дорожное строительство тоже набирало обороты. Между тем многие сицилийские деревни оставались связанными друг с другом, как на протяжении многих столетий, только высохшими руслами рек.

Третьего января 1925 года дуче объявил себя диктатором. Теперь наконец он был готов взяться за мафию. Муссолини не принадлежал к типу людей, способных терпеть вызовы их власти, в особенности от организации, столь загадочной и могущественной. Более того, дважды побывав на Сицилии, он осознал, что местные боссы не намерены выказывать ему то уважение, к которому он привык в материковой Италии. В ходе одного из визитов дуче нанесли смертельную обиду: босс Пиана деи Гречи дон Чикко Гучча заявил во всеуслышание, что его гость не нуждается в полицейском эскорте – вполне достаточно того, что сам Гучча рядом с ним. Вдобавок, к тому времени «Почтенное общество» приобрело международное признание. Коротко говоря, было ясно, что на Сицилии Муссолини и мафии слишком тесно. Либо одному, либо другой придется, как говорится, подвинуться. И дуче призвал Чезаре Мори.

Мори родился на севере, в Павии, и ему уже перевалило за пятьдесят. Он вырос в детском доме и учился в военной академии в Турине. Поступив на службу в полицию, он вскоре получил опыт службы на Сицилии, сначала в Кастельветрано (где он отличился, схватив печального известного бандита Паоло Гризальфи), а затем, в 1919 году, в Кальтабеллотте (где произвел больше трехсот арестов за одну ночь). По этому случаю он, как сообщалось, сказал своему сотруднику:

Эти люди еще не поняли, что разбойники и мафия различаются. Мы нанесли удар по разбойникам, которые, конечно, больше всего выделяются среди сицилийской преступности, но они не самые опасные. По-настоящему смертельный удар мафия получит, когда нам разрешат устраивать облавы не в только в здешних лесах и рощах, но и в префектурах, штаб-квартире полиции, особняках фабрикантов и даже – почему нет? – в некоторых министерствах.

В 1924 году Мори назначили префектом Трапани; но реально он утвердился на Сицилии только 20 октября 1925 года, когда Муссолини перевел его в Палермо и наделил особыми полномочиями. Задача, поставленная Мори, формулировалась просто: искоренить мафию. Телеграмма по поводу назначения практически не оставляла сомнений:

Вашему превосходительству дается карт-бланш; авторитет государства на Сицилии должен быть абсолютным – повторяю, абсолютным. Если какие-либо законы будут мешать, пусть это Вас не смущает: мы составим новые законы.

Мори решительно взялся за дело. В первые два месяца в должности он произвел пять сотен арестов, а в январе 1926 года выдвинулся в городок Ганги в холмах, окружил поселение, лишил всякой связи с внешним миром, арестовал около 450 человек и забил весь домашний скот на центральной площади. Так был установлен шаблон действий на ближайшие три с половиной года по всей западной Сицилии. «Железный префект», как его называли, сражался с мафией и не стеснялся прибегать к мафиозным методам. Он легко одобрял пытки, когда считал это полезным, и нисколько не брезговал брать женщин и детей в заложники, чтобы убедить сдаться их мужей и отцов.

Эта грязная работа еще продолжалась, когда в праздник Вознесения Господня, 26 мая 1927 года, Муссолини обратился к палате депутатов с сообщением об итогах пятилетнего правления фашистского режима. Лейтмотивом выступления дуче было, разумеется, самовосхваление: под его руководством, заявил он, Италия обрела величие, какого не имела со времен Римской империи. Немалая часть выступления была посвящена операции Мори на Сицилии, где уровень убийств упал с 675 в 1923 году до 299 в 1926 году. Когда же, патетически вопросил дуче с трибуны, борьба с мафией завершится? «Она закончится не тогда, когда не останется ни единого мафиозо, но когда сицилийцы больше не смогут вспомнить мафию».

Прошло еще два года, прежде чем Мори отозвали в Рим. Произведя свыше 11 000 арестов, он оставил судебной системе острова непростую задачу. Последующие процессы (по одному проходило 450 ответчиков) затянулись до 1932 года. Между тем Мори опубликовал книгу воспоминаний, в которой писал, что полностью уничтожил мафию и что Сицилия выиграла последний бой против организованной преступности.

Конечно, он ошибался. Да, он и вправду нанес «коза ностра» ощутимый урон, но до смерти мафии было очень и очень далеко.

В 1937 году Муссолини в третий раз побывал на Сицилии. К тому времени итальянские войска оккупировали Эфиопию, которая, наряду с колониями Эритрея и Итальянское Сомали и недавно приобретенной Ливией, изрядно увеличила присутствие Италии на африканском континенте; Сицилия, будучи ближе к Африке, чем любая точка материковой Италии, тем самым обрела новое значение. «Этот остров, – заявил дуче, – является географическим центром Империи». И прибавил, что ныне начинается одна из счастливейших эпох в 4000-летней истории острова. Вскоре приступят к работам по уничтожению обширных трущоб в окрестностях Мессины, населенных тысячами людей, что лишились крова после землетрясения. (Многие из тех, кого касались эти слова, могли бы поинтересоваться, почему минуло двадцать девять лет, прежде чем власть собралась предпринять хоть какие-то действия.) Все latifondo, то есть громадные земельные владения, принадлежащие помещикам, которые не живут на острове, известные как «наделы» и до сих пор обрабатываемые средневековыми и феодальными методами, будут ликвидированы; все сицилийцы получат достойное и качественное жилье – новые поселения построят по всему острову.

Италия с недоумением наблюдала. Одну из таких деревень и вправду построили недалеко от Ачиреале, но местные крестьяне отказались переселяться из однокомнатных лачуг, в которых они издревле жили под одной крышей со своими животными, и пришлось завозить на остров крестьян из Тосканы, чтобы все-таки заселить деревню. Урок, что называется, не пошел впрок: власти возвели еще восемь деревень – и все постигла та же участь. Состоялось несколько совещаний, на которых обсуждались названия деревень, но ни разу не заходила речь ни об обеспечении поселений водой, ни об электрификации. Впрочем, скоро у правительства появились иные заботы – началась Вторая мировая война.