Хотя Гарри и видит Город, но он в него не заходит. Он попадает в какое-то другое место.

Все начинается на смертном ложе в мемориальной больнице Вандергриффа. Но конечно, никто его так не называет. «Смертное ложе» – обычное клише, которое все используют в повседневной речи в моменты воспоминаний, сожалений или отречений, но стоит только смертному ложу замаячить в реальной жизни, эти слова сразу исчезают из лексикона. Никто не произносит их вслух, боясь, что они ускорят его работу.

Но Гарри страдает так, что не будет возражать, если дело пойдет быстрее. Болезнь казалась ему бесконечной. Сначала, чтобы скоротать время, он рисовал чертежи нового «Дома с привидениями», который, как он совершенно точно знал, никогда не сможет построить. Но было забавно помечтать по-крупному, озвучить те образы, которые мучили его во сне и наяву примерно с десятилетнего возраста. Это был огромный, раскинувшийся Город, пугающе пустой и мрачно притягательный по причинам, которые Гарри был не в силах сформулировать. Он всегда боялся говорить о нем, но теперь, под видом умственной игры, смог показать это Маргарет – чтобы поделиться, наконец, хоть с кем-нибудь своей самой сокровенной тайной.

Однако силы его иссякли, и он слишком ослаб, чтобы продолжить рисование. Сегодня семья ушла домой на ночь, и он лежит один в темноте, страдая от боли, и шепчет заветные слова, и мечтает, чтобы они наконец сбылись: смертное ложе, смертное ложе, смертное ложе.

Но пока что ничего не выходит. Конец кажется невероятно далеким. Единственная польза от того, что смерть пока не близка, состоит в том, что семья уходит домой на ночь и оставляет его в покое. Семья. Жена, две дочери, а теперь еще и сын. Люди, которых ему положено любить, однако их лица сейчас вызывают только апатию, раздражение или (когда гнев становится чрезмерным) судороги. Ему хочется, чтобы они оставались дома. Его тошнит от их бледных сочувственных лиц.

Раньше он был внимательным, заботливым человеком. Даже сейчас он может ясно вспомнить моменты всепоглощающего счастья, которые охватывали его рядом с ними в прошлом: его первый поцелуй с Маргарет теплым вечером в Серси в 1968 году; визгливый смех Сидни и ее темные волосы, развевавшиеся на ветру, когда он раскачивал ее на качелях в парке; Юнис возле аквариума с морской коровой в Далласском океанариуме, когда он держал ее на руках, а она общалась с толстым белым зверем через стекло. Он помнит все это, но ничего не чувствует. Врачи говорят, что это работа опухоли, она искажает личность, превращая его в зеркальное отражение самого себя, но ему кажется, что это он и есть – настоящий Гарри, который наконец вышел из тени.

Теперь он лежит в постели, слабый, мучающийся от боли, смотрит в окно и повторяет эту мантру: смертное ложе, смертное ложе, смертное ложе. Смертное ложе, смертное ложе, смертное ложе. Смертное ложе, смертное ложе, смертное…

Небо за окном озаряется яркой вспышкой синего света, и мысли его прерываются. Сначала он думает, что это молния, но нет ни дождя, ни грома. Он прикрывает глаза и четко видит остаточное изображение, запечатлевшееся на его веках. Возможно, это была галлюцинация. Но вот он вспыхивает снова – этот ярко-голубой импульс, омывающий весь мир. Гарри поднимает пульт с кровати и нажимает кнопку вызова. Никто не приходит.

Он закрывает глаза и пытается услышать характерные человеческие звуки в коридоре – шорох бумаг, скрип обуви по линолеуму, приглушенные разговоры, но там абсолютно тихо. Он открывает рот, чтобы позвать снова, как вдруг комнату заливает вторая вспышка синего света. Она намного ярче, чем первая, и почему-то подтверждает то, что Гарри уже начал подозревать: за дверью никого нет.

Он отсоединяет от себя все трубочки и провода, которые якобы «облегчают» его жизнь. Физические действия изматывают его, но не так сильно, как он мог ожидать. Он нажимает на рычаг, опускающий защитные ограждения кровати, и соскальзывает на пол. Это больно, но опять же – не настолько сильно, как бы могло показаться.

Затем он встает и, громко шаркая, идет к выходу из палаты. Но вместо больничного коридора оказывается в ванной своего дома на другом конце города. В зеркале он почему-то выглядит гораздо здоровее, даже густая шевелюра теперь на месте. Вместо больничного халата на нем джинсы и толстовка. Он чувствует себя неважно, но определенно лучше, чем несколько секунд назад. За спиной на штанге для душа висит сумка с одеждой. Он расстегивает молнию и видит внутри белый костюм. Тот самый костюм вампира, который Маргарет сшила для Склепа.

Раздается стук. Дверь открывается, и входит Маргарет – одетая как Могильщик, с фальшивыми усами над верхней губой.

«Почему ты еще не одет?» – спрашивает она.

«Я просто потерял… э-э…» – Гарри закрывает глаза в попытке прояснить голову.

Он кивает.

Она закрывает дверь. Он скидывает с себя одежду и надевает костюм. Еще раз взглянув на свое отражение, он выходит из ванной комнаты, но, вместо того чтобы попасть в спальню, оказывается в крошечной квартирке, которую они делили с Маргарет во время его учебы в колледже – с одной спальней, потрепанным ковром и стенами, покрытыми фальшивыми деревянными панелями. Вся комната заставлена коробками, набитыми его старыми книгами в мягких обложках, комиксами и журналами. Его вещи здесь повсюду. На кухонном столе, заваленном конспектами, стоит его пишущая машинка.

Бум.

Звук, кажется, доносится из спальни, и он выходит из захламленной гостиной, чтобы посмотреть, что произошло, и видит себя и Маргарет: они оба лежат в постели. Обоим чуть за двадцать. Красивые и здоровые – такие, какими уже никогда не будут. Час поздний, и Гарри спит в постели, надев на глаза маску Маргарет, чтобы она могла почитать при свете прикроватной лампы. Она отрывается от книжки «Призрак дома на холме», наклоняется и целует спящего Гарри в щеку. Гарри, лежащий в постели, продолжает храпеть как ни в чем не бывало. Гарри, наблюдающий за ним, прикасается к своей щеке и чувствует в сердце укол тоски.

Бело-голубые всполохи врываются в окно спальни. Когда к Гарри возвращается способность видеть, он обнаруживает себя в другой комнате и в другое время. Сначала все, что его окружает – кровать, тумбочка, комод, – кажется необычайно большим. Но затем он смотрит вниз, на свое тело, и понимает, что выросла не комната. Это он стал меньше ростом.

Ему десять лет, и он зашел в комнату своей матери ночью, поскольку ему показалось, будто он услышал крик. Но все, что он увидел, – только смятые простыни на ее кровати. В той истории, которую он будет рассказывать бесчисленное число раз в течение жизни, он сразу поворачивается и бежит к телефону в гостиной, чтобы позвонить и попросить о помощи. Он думает, что крики, должно быть, приснились ему в кошмаре, поскольку полиция находит его мать босую, растерянную и в синяках в двадцати милях от дома. Она должна была выйти несколько часов назад, чтобы суметь так далеко отойти. Он никак не мог расслышать ее крики.

Но вот что случилось на самом деле: Гарри подходит к постели своей матери и понимает, что она еще теплая. Проведя рукой по простыне, он натыкается на что-то прохладное и твердое. Затем берет предмет в руки и подносит его к глазам. Это совершенно гладкий черный камень, который блестит даже в темноте. Когда Гарри сжимает его в руке, перед ним прямо в пространстве открывается дыра – такая же гладкая и круглая, как сам камень. Сквозь нее он видит то, что уже никогда не забудет, – огромную, даже циклопическую мешанину из различных архитектурных объектов: средневековые замки теснят деловые здания, которые в свою очередь наползают на спортивные стадионы… И все это под черно-зеленым небом, по которому на фоне миазмов снуют маленькие, похожие на летучих мышей существа.

И вот он снова слышит голос. Это мать, она зовет его по имени, кричит издалека: «Гарри! Гарри, прошу тебя!»

Он отступает от дыры, спотыкается обо что-то и падает. Камень вылетает из его рук, и портал захлопывается. Он выскакивает из комнаты и бежит к телефону – к взрослым, которые могут решить эту проблему за него.

Но когда он выбегает из комнаты, синий свет снова бьет по глазам, и, как только туман рассеивается, он, уже лысый и костлявый, спит на больничной койке (смертном ложе). Беременная Маргарет сидит в кресле рядом и наблюдает за ним с непроницаемым выражением лица. Она отворачивается от спящего Гарри и смотрит на папку, лежащую у него на коленях, в которой множество рисунков «Дома с привидениями» размером с город. Лицо Маргарет становится задумчивым, и он понимает – так, как можно понять только во сне, – что видением Города, тем самым образом, которым он был проклят и зачарован на всю жизнь, он каким-то образом заразил всю свою семью. И теперь, даже после его смерти, их мучения не прекратятся…

Впервые за несколько месяцев он ощупывает края опухоли и находит свое истинное «я» – того, кто плакал от счастья при рождении дочерей и тосковал по хорошенькой рыжеволосой девушке из книжного магазина. Его истинному «я» стыдно. Стыдно за то, что он открыл свою семью перед этим Городом и его чудовищными возможностями. Стыдно, что не прислушался к Юнис, когда та твердила, что видела что-то в окне своей спальни. Стыдно, что отмахнулся от Маргарет, показывавшей ему следы когтей на кирпичной кладке дома. Стыдно, что не послушал самых главных женщин своей жизни, когда они пытались втолковать ему, что происходит что-то странное. Он притворялся, будто все хорошо и нормально, хотя на самом деле это было не так.

Он идет через комнату к Маргарет, но когда подходит к ней, за окном вновь бьет синяя вспышка, и обстановка снова меняется. Он все еще в больничной палате, но теперь вновь лежит в постели. Боль беспокоит его сильнее, чем когда-либо, и неровное дыхание отдается в ушах. Он смутно ощущает рядом Сидни. Она держит его за руку. Он поворачивается к ней, потому что должен кому-то рассказать, должен как-то предупредить. Она так испугана и так жаждет хоть чем-нибудь ему помочь…

Он собирается с мыслями. Это так же трудно, как сгребать листья на сильном ветру.

«Юнис была права», – произносит он с трудом.

«Папа?» – переспрашивает Сидни.

«Маргарет», – говорит он.

«Рисунки… Чертежи… Все там… Ты должна…» – говорит он.

«Должна что?» – спрашивает Сидни.

Потом все снова меняется. Он опять в больничной постели, но в этот раз Сидни стоит в отдалении и угрюмо смотрит, как Маргарет вкладывает ему в руки новорожденного ребенка.

Ной. Мальчика зовут Ной. Тело Гарри измучено болью, но разум ясен, поэтому ему дали второй шанс встретиться с сыном. Освободившись от тумана опухоли, он столько всего хочет ему рассказать, но самое главное, пожалуй, вот что: жизнь всех превращает в чудовищ, но всегда есть возможность вернуться. Боль и смерть реальны, но так же реальны любовь, семья и прощение. Он хочет сказать все это, но слова не идут. Вместо этого он целует Ноя в лоб в надежде, что этот крошечный розовый комочек вырастет и поймет все сам.

За окном бьет серия вспышек – в этот раз более интенсивных и быстрых, и, когда зрение проясняется, он осознает, что лежит на мате поверх Маргарет на заднем дворе «Дома страха». Сейчас октябрь 1968 года, и они вдвоем только что выпали из пластиковой трубы. Она смотрит на него зелеными глазами, явно пытаясь что-то для себя решить – что-то очень важное, как он понимает, – но, прежде чем она открывает рот, мат под ними проваливается. Вернее, не совсем так. Мат остается лежать там, где лежал, это они с Маргарет дрейфуют в пространстве. И не только они. Оглянувшись вокруг, он видит десятки других людей, плывущих вверх, вверх и вверх среди машин, мусорных мешков, баков, желтых листьев, спортивного снаряжения, газет, кошек и собак. Все, что не было прикручено болтами, поднимается вверх, сквозь пространство. Небо мелькает как в стробоскопе: синее-белое-синее-белое-синее-белое…

Маргарет обхватывает его руками и ногами и крепко-крепко к нему прижимается. Медленно вращаясь, они поднимаются в воздух, как Супермен и Лоис Лейн, танцующие в небесах. Он хотел бы вновь увидеть Сидни и Юнис. Он хотел бы посмотреть, как сложится у них жизнь и смогут ли они со своим младшим братом сбросить с себя ярмо, которое он возложил на их плечи. Но выбора у него нет. Последний миг он проведет с Маргарет.

Он целует ее – свою смешную, вспыльчивую, убитую горем жену. И когда останавливается, видит, что она плачет.

«О Гарри», – произносит она.

Он понимает. Он тоже это чувствует: тяжесть прожитых лет, боль, все то, что они потеряли оба и что не может унести даже смерть гравитации.

«Все в порядке, – говорит он. Затем целует ее снова и снова – ее щеки, ее виски, ее огненно-рыжие волосы. – Все в порядке. Я люблю тебя, Маргарет. И буду любить до скончания веков. И даже после…»