Последняя крупица алмазной пыли
Около 250 лет назад экономист Адам Смит задался детсадовским вопросом: почему алмазы стоят намного дороже воды?
Он сформулировал эту головоломку в ста словах, а затем потратил еще 13 000 слов на разработку теории цен, но так и не нашел решения.
Вообразите себя в шкуре инопланетного пришельца, и, вероятно, вы тоже придете в замешательство. Что за глупая планета — меньше ценит капли животворной H2O, чем куски ограненного углерода? Неужели полезность и цена никак не связаны? Неужели люди просто неисправимо нелогичны?
Попытки ответить на эти вопросы преобразили экономику. Ученые начали свое путешествие в холистическом духе моральной философии и закончили безжалостной математической строгостью. Но в конце концов они нашли ответ. Хотите знать, почему мы назначаем более высокую цену за блестящие камушки, а не за живительную жидкость, благодаря которой функционируют наши почки?
Все просто. Подумайте о марже.
1. Пришла пора искать маржу, — сказал Леон Вальрас…
Классическая экономика продержалась около века, с 1770-х до 1870-х. На протяжении этого столетия блестящие умы помогли раздвинуть границы человеческого сознания. Но я не стану петь дифирамбы классической экономике — я хочу потешаться над ней. Экономисты-классики намертво вцепились зубами в идею, которая сейчас имеет привкус пыли и ошибки, — трудовую теорию стоимости.
Эта теория утверждает, что цена товара определяется трудом, затраченным на его изготовление. Дабы проверить эту предпосылку, давайте совершим путешествие в общество охотников и собирателей.
Охота на оленя занимает шесть часов, сбор корзины ягод — три часа. Согласно трудовой теории стоимости, ценность добычи в обоих случаях будет зависеть от одного-единственного фактора: не от дефицита, вкусовых качеств или текущих прихотей рациона, а от соотношения затраченного труда. Поимка оленя занимает в два раза больше времени, чем сбор корзины ягод, поэтому он будет стоить в два раза дороже.
Конечно, нам нужно больше входных данных, чем труд как таковой. Что, если для охоты на оленя нужны причудливые копья (их изготовление занимает четыре часа), а ягоды мы собираем в обычную корзину (ее можно сплести за час)? Тогда суммируем: в целом олень требует 6 + 4 = 10 часов труда, а корзина ягод 3 + 1 = 4 часа труда, поэтому стоимость оленя в 2,5 раза больше. Подобные поправки могут учитывать все входные данные, даже обучение работников.
Согласно этой теории, всё — это труд и труд — это всё.
Подобный взгляд на экономику предполагает, что сторона предложения устанавливает цену, а сторона спроса определяет количество проданных товаров. Казалось бы, вполне естественная логика. Когда я иду на рынок, чтобы купить оленье мясо и iPad, я не назначаю цены. Это прерогатива продавцов. Я выбираю лишь, совершать покупку или нет.
Привлекательно. Интуитивно ясно. И, по мнению лучших экспертов сегодняшнего дня, абсолютно ошибочно.
В 1870-е экономика пережила всплеск интеллектуального роста. Карасс мыслителей, рассеянных по всей Европе, пришел к выводу, что туманного философствования недостаточно. Они стремились подвести под экономику более прочную основу. Индивидуальная психология. Осторожный эмпиризм. И самое существенное — строгая математика.
Новые экономисты бились над вопросом о дискретных и непрерывных величинах. В реальности я могу купить или один алмаз, или два, промежуточных вариантов нет. Мы совершаем дискретные покупки.
Прискорбно, потому что математике гораздо сложнее оперировать величинами, которые меняются спазматически и скачкообразно, в отличие от тех, которые растут плавно и непрерывно. Тогда, чтобы облегчить себе участь, новые экономисты допустили, что мы можем покупать любое количество того или иного продукта, вплоть до бесконечно малого приращения. Не цельный бриллиант, а крупицу алмазной пыли. Естественно, это упрощение, чрезвычайно полезная ложь.
Такое допущение открыло просторы для нового вида анализа. Экономисты начали размышлять о марже. Вместо вопроса, сколько в среднем стоит корзина с ягодами, встал другой: сколько стоит дополнительная корзина ягод или, еще лучше, какова стоимость одной дополнительной ягоды. Так занялась заря современной экономики. Позднее этот поворотный пункт назвали маржинальной революцией.
Среди лидеров этого движения были Уильям Стэнли Джевонс, Карл Менгер и неожиданный персонаж по имени Леон Вальрас, которого один из комментаторов позже назвал величайшим экономистом всех времен и народов. Прежде чем получить этот титул, он обеспечил себе эклектичное резюме: учился на инженера, работал журналистом, клерком в железнодорожной компании, менеджером в банке, сочинял романтическую прозу. И вот однажды летним вечером 1858 года он отправился с отцом на судьбоносную прогулку. Пожилой папаша Вальрас, должно быть, обладал нешуточным даром убеждения, потому что к ночи Леон преодолел охоту к перемене мест и решил посвятить себя экономике.
Экономисты-классики решали обширные, амбициозные вопросы о природе рынков и общества. Маржиналисты сосредоточили свое внимание на индивидуумах, принимающих мелкие решения по поводу маржи. Вальрас стремился объединить оба уровня анализа, построить широкое видение всей экономики на основе крохотных математических шагов.
2. О фермерах и маффинах мы поведем рассказ
Настало время ролевой игры. Мои поздравления: вам выпала роль фермера.
Но, я боюсь, вы обнаружите, как и все фермеры, что, чем большие площади земли вы возделываете, тем менее плодороден каждый дополнительный акр.
Почва неоднородна. Начав сельскохозяйственную деятельность, на первых порах вы выбираете самые урожайные, плодоносные участки. Поскольку постепенно вы исчерпываете лучшие возможности, каждый новый участок менее плодороден, чем предыдущий. В конце концов остаются только бесплодные каменистые клочки земли.
Эта идея родилась задолго до маржинализма. Один экономист доклассической эпохи провел аналогию с механикой:
Плодородие почвы напоминает пружину, которая сжимается под воздействием дополнительного веса… Достигнув определенной величины… вес, который раньше сжимал пружину на три-четыре сантиметра, теперь едва ли сожмет ее на толщину волоса.
Маржиналисты совершили прорыв, перенеся это утверждение с сельского хозяйства на психологию человека. Например, просто поглядите, как я ем кукурузные маффины:
Возможно, все маффины созданы равными, но, когда я поглощаю их, этого не чувствуется. Чем больше я кусаю, тем меньше удовольствия приносит каждый новый укус. Вскоре они перестают насыщать и становятся тошнотворными.
Это относится не только к еде. Тот же принцип верен для всех потребительских товаров: шарфов, шкафов, даже романов Курта Воннегута. Сложно получать такое же дополнительное удовольствие от десятой единицы товара, как и от первой; польза каждого шага зависит от того, сколько шагов вы уже проделали. Сегодня экономисты называют это «законом убывающей предельной полезности», хотя я предпочитаю говорить «причина, по которой я не слишком-то наслаждался “Завтраком для чемпионов”».
Как быстро происходит спад? Ну, все зависит от ситуации. Ведущий маржиналист Уильям Стэнли Джевонс писал:
Функция полезности своя для каждой вещи и… для каждого индивидуума. Вы существенно быстрее пресыщаетесь сухим хлебом, чем вином, одеждой, изящной мебелью, произведениями искусства или, наконец, деньгами. И у каждого человека свои вкусы и потребности; удовлетворяя их, он почти ненасытен.
Этот пассаж не только говорит многое об Уильяме Стэнли Джевонсе, но и демонстрирует новую теорию экономического спроса. Люди принимают решения на основе предельной полезности.
Вообразите блистательную экономику всего с двумя видами товаров: маффины и кофе. Каким образом я должен распределить свои расходы? Каждый раз я задаю один и тот же вопрос: что принесет мне больше радости — если я пополню еще на один доллар маффинный или кофейный бюджет? Даже безмозглый любитель маффинов наподобие меня после десяти пирожных подряд наконец предпочтет заказать первую чашку кофе, и даже подсевший на кофе экономист после десятой чашки наконец захочет купить маффин.
Эта логика сводится к простому критерию: в идеальном бюджете последний по счету доллар, потраченный на тот или иной товар, приносит в точности одинаковое благо.
Озарение Вальраса ознаменовало новое, более психологичное основание экономики. Джевонс полагал, что «подлинная экономическая теория может быть достигнута только возвращением к великим истокам человеческой деятельности — ощущениям удовольствия и боли». Впервые ученые осознали, что экономика подразумевает не только зримый гроссбух с перечнем сделок, но и незримую психологию предпочтений и желаний.
Продвигаясь дальше, маржиналисты рассудили, что продавцы действуют в том же духе, что и потребители. Представьте, что на сей раз вам досталась роль владельца кофейного магазина. Сколько работников вы должны нанять?
Чем больше ваш бизнес идет в гору, тем все менее выгодно нанимать новых сотрудников. В конце концов настанет момент, когда дополнительные доходы от продажи кофе, полученные благодаря приему на работу нового сотрудника, не покроют расходы на его зарплату. Тогда прекратите наем персонала.
Эта логика помогает сбалансировать бюджет кофейного магазина. Бессмысленно закупать дюжину машин по приготовлению эспрессо, если вы не наймете достаточно работников, которые смогут с ними управляться, или вкладывать деньги в рекламу, если у вас недостаточно кофейных зерен, чтобы обслуживать новых клиентов. Каким образом можно гармонично распределить бюджет, учитывая все эти исходные данные? Просто: продолжайте увеличивать траты, пока не достигнете точки, когда очередной израсходованный доллар принесет всего один дополнительный доллар дохода. Если вы потратите меньше, то упустите потенциальную выгоду. Если вы потратите немного больше, прибыль начнет убывать.
В школе я узнал о зеркальной экономической симметрии между потреблением и производством. Потребители покупают товары, чтобы извлечь максимально возможную пользу. Производители покупают ресурсы, чтобы получить максимально возможную прибыль. Каждый из них продолжает покупать, пока предельная полезность от очередной единицы товара не перестанет оправдывать затраты. За эту аккуратную параллельную структуру мы можем поблагодарить (или обвинить, если настроены против капитализма) маржиналистов.
3. Так почему стакан воды дешевле, чем алмаз?
Старая трудовая теория цен наполовину все-таки верна. В конце концов, добывать алмазы из кимберлитовых трубок существенно труднее, чем воду из колодцев. Тем не менее ключевой вопрос остается без ответа: зачем кому-нибудь обменивать огромную сумму денег на крошечное количество углерода?
А вы вообразите себя богачом. (Возможно, вы играли в эту игру раньше.) У вас уже есть вся необходимая вам вода. Ее достаточно, чтобы утолять жажду, принимать душ, поливать петунии и содержать аквапарк на заднем дворе. Потратить еще одну тысячу долларов на воду? Бесполезно.
А что, если купить на эту тысячу долларов алмаз? Оригинально! Блестяще! Как будто первая чашка кофе после одиннадцати маффинов кряду.
То, что верно для одного толстосума, еще более верно для всех толстосумов, вместе взятых. Для первого же доступного в наличии алмаза найдется алчный покупатель, готовый уплатить абсурдную цену (скажем, $100 000). Для второго алмаза — уже не настолько алчный (он готов уплатить лишь $99 500). Когда самые пылкие клиенты рассеются, придется снизить цену. Чем больше алмазов на рынке, тем меньше пользы от очередного алмаза.
На стороне предложения действует параллельный принцип. Если добыча первого алмаза обойдется в $500, то добыча второго — в $502, и так далее: каждый дополнительный алмаз добывать чуть-чуть дороже, чем предыдущий.
По мере роста рынка эти числа приближаются друг к другу. Шаг за шагом стоимость добычи увеличивается. Шаг за шагом польза от покупки падает. В конце концов они сходятся в точке рыночного равновесия, где цена устраивает обе стороны.
Да, первая чашка воды в экономике стоит существенно больше, чем первый драгоценный камушек. Но цены зависят не от первого и даже не от среднего приращения продаж. Они зависят от последнего приращения, последней крупицы алмазной пыли.
Прекрасная теория. Но она вызывает тот же вопрос, что и фактоид, чересчур хороший, чтобы оказаться правдой, или фотомодель с идеальной кожей на журнальной обложке: так ли это на самом деле? Действительно ли производители и потребители размышляют о марже?
Ну… нет. Процитирую Йорама Баумана, обладателя степени PhD, экономиста-стендапера, как он сам себя называет: «Никто не приговаривает в продуктовом магазине: “Я хочу купить апельсин. Я хочу купить еще один апельсин. Я хочу купить еще один апельсин…”».
Маржинализм анализирует мыслительные процессы в человеческом сознании не глубже, чем теория эволюции описывает побуждения первых млекопитающих. Это экономическая абстракция, отсекающая детали реальности, чтобы создать полезную упрощенную схему. Мерой успеха теории является ее предсказательная сила — и в этом плане маржинализм триумфатор. Мы не всегда осознаем это, но с некоторой абстрактной точки зрения все мы созданы госпожой Маржой.
4. Маржинальная революция
Маржинальная революция стала историческим рубежом, точкой невозврата для экономики, которая в этот момент стала математической. Джон Стюарт Милль, последний великий экономист-классик, уже указывал на этот путь. «Правильная математическая аналогия — это уравнение, — писал он. — Спрос и предложение… будут уравнены». Вернемся к примеру с алмазным рынком. Если спрос превышает предложение, покупатели будут соревноваться, подталкивая цену вверх. Если предложение превышает спрос, продавцы будут соперничать, сбивая цену. «Конкуренция выравнивает цены», — лаконично сформулировал Милль.
Каким бы убедительным ни был анализ Милля, маржиналисты отвергли его из-за недостаточной математичности. «Если экономика в принципе обязана быть настоящей наукой, — писал Джевонс, — она должна не ограничиваться аналогиями, а строить суждения на основе настоящих уравнений». Или, как сказал Вальрас: «Почему мы должны упорно пользоваться повседневным языком, объясняя суть вещей наиболее громоздким и некорректным образом… как это неоднократно делал Джон Стюарт Милль… если то же самое можно сформулировать лаконичнее, точнее и яснее на языке математики?»
Вальрас прогулялся неплохо. Его знаковая работа «Элементы чистой экономики» — математический шедевр. Обширная теория рыночного равновесия построена на четких постулатах. Словно чтобы доказать свою независимость от реальности, он посвящает более 60 страниц анализу наипростейшей экономической ситуации: два человека обмениваются определенным количеством товаров двух видов. Эта работа, беспрецедентно строгая и глубоко абстрактная, позже снискала похвалу как «единственная работа экономиста, которая выдержит сравнение с достижениями теоретической физики». Вальрас пришел бы в восторг от такого комплимента. После прогулки с отцом в тот вечер он преследовал одну основную цель: поднять экономику на уровень точной науки.
Теперь, когда прошло больше ста лет, это стоит проверить. Как работает математический рычаг для Вальраса и его клана?
К счастью или к несчастью, маржинальная революция приблизила экономику к науке в одном отношении: сделала ее менее доступной. Адам Смит и классицисты обращались к широкой (впрочем, образованной) аудитории. Вальрас обращался к математически подкованным специалистам. В значительной степени его подход победил: в аспирантуру по экономике сегодня предпочитают набирать скорее студентов с академической степенью в области математики и поверхностными знаниями в области экономики, чем студентов с экономическим образованием, но слабой математической подготовкой.
Маржинальная революция может заявить свои права на еще одно научное достояние экономики: обновленный эмпиризм. Современные исследователи сходятся во мнении, что экономические идеи не могут просто апеллировать к интуиции или логике; они должны соответствовать реальным наблюдениям.
Естественно, экономика еще далека от уровня физики. Системы, созданные человеком (например, рынки), не подчиняются строгим математическим законам. В лучшем случае они напоминают такие феномены завихренной сложности, как погода или жидкостная турбулентность — именно те системы, которые математика еще только пытается постичь.
По мере того как маржинализм вытеснял конкурирующие системы мышления, он привнес еще одно изменение: экономика, как и ее собратья в области естественных наук, стала антиисторической. До появления маржинализма идеи расцветали и увядали, циркулируя на протяжении десятилетий. Вы читали мыслителей прошлого, чтобы впитать их целостное видение экономики, усвоить их мировоззрение через их язык. В наши дни экономисты в значительной степени согласны по поводу основополагающих вещей и не хотят читать оригинальные архаичные формулировки тех или иных идей. Будьте добры, дайте им современную оптимизированную версию. Маржиналисты помогли экономистам перестать так сильно печься об исторических мыслителях, включая, по иронии судьбы, самих маржиналистов.
