Рассказы

Мелодии – громко сказано, наверное. Их просто не передать, этих ощущений детства – звуков, запахов, невесомым шлейфом сопровождающих нас по жизни, так часто возвращающихся во сне, вызывая щемяще-сладкую тоску. И все же, как бы далека ни была я от музыки, это именно мелодии. Мелодии из старых кинофильмов 60-х – начала 70-х. Именно так, кинокадрами, мелькают перед глазами картинки из того волшебного времени…

Баку… Так тепло и по-домашнему уютно не может быть ни в одном другом городе. Эти солнечные дворики, иронично-любовно названные кем-то итальянскими! Они были непрестанно наполнены детворой и гортанными криками соседок. Здесь все знали друг о друге все. Вердикты высшего суда справедливости выносились тут же – обличительные и защитные речи разносились прямо с балконов, благо времени у прокуроров и адвокатов было предостаточно, поскольку большинство из них не работало, а занималось хозяйством и детьми. Иногда активное участие в общественной жизни выливалось в поистине корсиканскую вражду, и тогда соседская месть была страшной – от изрядно подпорченного имиджа противника до коварно срезанной бельевой веревки.

Летом по дворам ходили старьевщики, по совместительству собирая бутылки, и мороженщики – колоритные дядьки с зычными голосами. Они активно способствовали нашему первому знакомству с формулой товар-деньги-товар: на вырученные за бутылки деньги можно было купить либо восхитительную трещотку у того же старьевщика, либо мороженое у его сменщика.

А в самой глубине двора росла огромная раскидистая шелковица, под которой, едва наступало лето, ежедневно разыгрывалось какое-либо действо. Ее щедрая тень была нашим домом, штабом, магазином, школой, театром и всем, что подсказывала неудержимая детская фантазия…

Но сегодня я понимаю, что самым интересным спектаклем, а вернее сериалом, была сама бурная и искрящаяся жизнь нашего двора, каждый обитатель которого был поистине гениальным актером – со своими амплуа, репертуаром и… мелодиями.

Нам, детям, казалось, что Беюк-муаллим всегда был таким – солидным, статным, высоким стариком. На самом же деле, как смущенно поведала бабушка Альвины, в юности по нему сохли почти все окрестные девушки. А сам молодой черноглазый джигит сватался к нашей рассказчице и даже собирался ее украсть, получив отказ от сурового отца возлюбленной. И все уже было решено, но грянула война…

Беюк дошел до Берлина и вернулся в родной Баку бравым орденоносцем. Только вот красавицу Дилару уже отдали замуж. Потосковал-потосковал наш герой, да и ушел с головой в работу. Должность ему досталась знатная – базарком! С обязанностями своими он справлялся превосходно, но многочисленные предложения о повышении упорно отклонял. Так и протрудился там, на Кубинской площади, до самого выхода на пенсию.

Дополнение «муаллим» (учитель, почтительное обращение к старшим) появилось со временем и было вполне заслуженным. На пенсии Беюку-муаллиму не сиделось, и по великому блату его устроили вахтером в Госкомиздат, располагавшийся в старинном купеческом особняке. Так из визитной карточки Губинского рынка наш сосед превратился в лицо Госкомиздата. Внешностью он обладал и правда очень представительной и даже грозной, на деле же был человеком мудрым и удивительно добрым.

А еще обладал весьма своеобразным чувством юмора. Так, мою подругу – натуральную блондинку – называл не иначе как «моя свежезамороженная», а на вопрос «Как дела?» неизменно отвечал одно: «Выще индейски!». Откуда взялось это выражение, оставалось только гадать: может, с войны, а может, Гой-ко Митич произвел неизгладимое впечатление.

Каждое утро Беюка обязательно кто-то навещал. Гости традиционно приносили фрукты и сладости. А поскольку семьей наш добрый индейский дедушка так и не обзавелся, доставались все эти подношения нам. Но самые лакомые кусочки – почему-то Альвине – внучке первой и единственной любви…

Когда Гюльнара проходила мимо, даже самый добропорядочный семьянин скашивал глаза в ее сторону. Что уж говорить о менее устойчивых?! Те просто сворачивали шеи. И их можно понять! Господь не поскупился, одарив ее столь пышными формами, что наша в высшей степени легкая промышленность на подобные размеры даже не рассчитывала – спасал индпошив. В общем, девушка полностью соответствовала своему имени (Гюль – цветок) – расцвела пышным цветом.

Бесконечные поддразнивания ничуть не озлобили ее, характером Гюли обладала мягким и покладистым. А еще очень любила детей и всех дворовых ребятишек перенянчила на своей великолепой груди. Иногда подросшие мальчишки по старой привычке наносили визит нянюшке и… тут же вылетали под громкие возмущенные крики хозяйки.

Аким впервые попал к нам во двор случайно – ошибся адресом в поисках дома приятеля. А Гюли как раз направлялась к колонке. Она была так хороша в лучах предзакатного солнца, так плавно колыхались при ходьбе ее формы, что хрупкий юноша просто онемел от представшей его взору красоты. И пусть он далеко не по всем параметрам соответствовал принцу на белом коне, являвшемуся в девичьих грезах, именно Аким оказался тем самым, ее мужчиной, восторженно принявшим Гюльнару со всем ее богатейшим приданым.

Жили они душа в душу. Муж не переставал восхищаться своим сокровищем и гордился тем, что такая роскошная женщина согласилась стать его женой. Гюли же расцвела еще больше. Исчезла застенчивость, горделиво выпрямилась спина, расправились стеснительно сдвинутые плечи, улыбка стала более открытой, а взгляд поистине королевским!

Но шли годы, и вместе с лишним весом, увы, появились и болезни. Обеспокоенный Аким отправил жену в Кисловодск, в санаторий. Обследовав пациентку, местные эскулапы схватились за голову и перво-наперво посадили ее на строжайшую диету, да к тому же назначили массу процедур и лечебную физкультуру. Через три недели Гюльнара сбросила 8 килограммов и радовалась как дитя, предвкушая мужние похвалы. Но приехавший за ней супруг пришел в негодование, не досчитавшись привычных складок на любимом теле. Гюля в ужасе побежала к врачу и долго рыдала, обвиняя его во всех тяжких и утверждая, что, если ее Акимчик бросит ее, тощую и страшную, виноват будет он, доктор-убийца, да-да, убийца великой любви!

Благодарение Аллаху, исчезнувшие было складочки вскоре вернулись под неусыпным наблюдением заботливого мужа.

А вскоре произошло нечто, заставившее нашу красотку поверить в чудо и абсолютную правильность своего веса. В темном переулке на Гюльнару напал бандит, пытаясь сорвать золотую цепочку. Получив неожиданный отпор, он просто ударил ее ножом в живот и убежал. И если бы не мощный защитный слой, быть бы Акиму безутешным вдовцом! Выписавшись из больницы, Гюльнара торжественно поклялась, что больше никогда в жизни худеть не будет.

Когда-то Али считался очень талантливым хирургом. Да вот беда – выпить любил. И не просто любил – к 40 годам стал уже законченным пивным алкоголиком. А значит, и прогулять мог, и глаз уже не тот был, и рука… Но привычкам не изменял. Так и жил один, потихоньку спиваясь и изредка вырезая аппендиксы – мало-мальски серьезные операции ему уже давно перестали доверять. Все вокруг с этим смирились. Кроме одного человека…

Мама несостоявшегося медицинского светила, волевая колоритная Зумруд, давно мечтала передать сына в надежные руки. И внуков, конечно же, очень хотелось. Но основным препятствием был сам Али. И тогда Зума предприняла последнюю попытку остепенить его.

– Сынок, – ласково начала она. – В нашем родном селе подросла чудесная девушка – младшая дочь моей подруги детства. Мне кажется, она могла бы стать тебе прекрасной женой! Умная, скромная, образованная…

– Ну мама, ну сколько можно?!.

– И если ты согласишься, – невозмутимо продолжила мать, – вместо этого, – она брезгливо ткнула в батарею бутылок из-под «Жигулевского», – я куплю тебе… настоящие «Жигули»! Последней модели!

Думал Али недолго, и вскоре в нашем дворе появилась большеглазая изящная Тахмина, а под окнами молодоженов засверкал свежей краской свадебный подарок новоиспеченной свекрови.

Тахмина выросла в дружной многодетной семье, выучилась в городе и вернулась в район учителем начальных классов. Несмотря на то, что считалась, по местным меркам, старой девой, в свои 27 лет она ощущала себя совершенно счастливой. Но родственники считали иначе и настояли на замужестве.

– Доченька, ну что тебя ждет здесь? – уговаривала мать. – А он городской, к тому же, хирург, уважаемый человек!

И Тахмина сдалась.

Жизнь в городе не задалась. Женитьба не обратила Али в трезвенника. Зато все свои обиды на несостоявшуюся жизнь он теперь вымещал на кроткой Тахмине. Она плакала и убегала к соседям. Те утешали бедняжку и уверяли, что вот родится ребенок – муж и образумится. Но нет, не образумился. Рождение первой дочери разочаровало Али – он ждал наследника (надо ведь передать кому-то подаренные мамой «Жигули»). Моя бабушка, помогавшая молодой матери нянчить малышку, пообещала, что уж вторым-то точно будет мальчик. Однако наша Усердная (именно так переводится на русский имя Тахмина) упорно рожала дочку за дочкой. Видимо, это было местью за постигшее ее разочарование в семейной жизни.

Когда Али напивался, первобытные инстинкты и желание иметь сына овладевали им с такой силой, что никакого сладу с этим не было. И тогда он снова шел на приступ. Тахмина вырывалась и с визгом бегала по двору. Муж гонялся за ней с негодующими воплями. Это уже превратилось в славную традицию. Как сейчас вижу эту картину: простоволосая, в исподнем, женщина носится по двору.

– Дай! Ну дай же! – чуть не плача умоляет почти настигающий ее супруг.

Одно за другим распахиваются окна, в них появляются болельщики – те, что не успели занять почетные места на балконах. Сначала раздаются голоса самых нетерпеливых, затем весь двор начинает дружно скандировать:

– Дай ему, дай!

– Умру, но не дам! – задыхаясь, выкрикивает непокорная горянка.

Повторялось это представление с завидной периодичностью, и при всем своем сочувствии Тахмине я не могу вспоминать о нем без улыбки.

Недавно моя бывшая соседка рассказала, что к пенсии Али наконец-то остепенился, бросил пить, очень трепетно относится к Тахмине, безмерно гордится своими красавицами-дочерьми и обожает внучек.

Дядя Ашот был очень любвеобильным. Нет, не бегал за каждой юбкой, просто было в его жизни очень много того, что он любил. Вкусно поесть, хорошо поспать, поучить всех и всему и еще массу приятных вещей. Но самой большой страстью Ашота были деньги. И на их алтарь наш сосед был готов возложить все остальные любови. Возможно, именно поэтому в свои 55 мне он казался глубоким стариком: небритый, с седым ежиком на голове, в одних и тех же застиранных вещах и с вечной тачкой… На тачке неутомимый Гобсек перевозил на свой участок строительный мусор, не вывозившийся месяцами после поэтапного сноса военного городка. Надо сказать, применение обломкам было найдено достойное: со временем его просторный двор превратился в нечто, напоминающее стихийно созданный лагерь беженцев, сплошь застроенный халупами из шифера, досок и прочего хлама. И все эти сооружения Ашот… сдавал! Собственному сыну с женой и двумя детьми – тоже, именуя это воспитательным процессом. К моменту завершения стройки века сами хозяева ютились в крошечном флигельке.

Вторая половина двора была заставлена клетками с кроликами. Потому что кролики – это не только ценный мех, это также существенная статья дохода. И именно эта статья больше всего интересовала соседскую ребятню, при первой же возможности мы забегали посмотреть на кроликов и пощупать «ценный мех». Жена дяди Ашота тетя Валя – милая, худенькая, маленькая женщина – обычно угощала нас фруктами и сладостями. Бизнесмен сидел во главе стола и важно пил чай из блюдечка. Делал он это очень смешно, булькая горлом и заглатывая воду с какими-то непостижимыми всхлипываниями. Мы хохотали и просили повторить номер на бис.

Вследствие рационального использования площади фруктовый сад дяди Ашота сильно пострадал. Зато у моей бабушки слив, вишни, абрикосов и инжира было столько, что даже после зимних заготовок и щедрой раздачи родственникам и знакомым их было некуда девать. И сердце рачительного хозяина обливалось кровью, когда он проходил мимо и видел, сколько добра пропадает. В результате была достигнута договоренность: Ашот будет приходить в наш сад по утрам и собирать опавшие фрукты, только опавшие! И как бабушка ни пыталась всучить ведро свеже-сорванных, он благородно отказывался. Впоследствии выяснилось, что Гобсек гнал из них отличный самогон – и себе, и на продажу. Малую толику удавалось отбить тете Вале – на сухофрукты и сказочный джем. Длинные, мясистые и абсолютно несладкие плоды шелковицы мы попросту сметали и закидывали в клумбы как перегной. Дядя Ашот и это узрел и определил как неверный подход. В результате они с бабушкой заключили еще одну сделку.

Кстати, о клумбах. Нашей фамильной гордостью и радостью всегда были цветы. Они росли (и ныне растут!) всюду: под окнами, на подоконниках, в палисаднике. Но такой красоты, как в бабушкином саду, я больше нигде не видела. Цветы сменяли друг друга до самой поздней осени. Это было квалифицировано умным соседом как нерациональное использование земли, а на бабушкин немой вопрос он моментально ответил:

– Все засадить чесноком и зеленью!

Характером дядя Ашот обладал не злым, но весьма склочным. И когда дома разгорался скандал, хриплый голос хозяина был слышен во всех соседских дворах. Однажды, будучи девочкой сердобольной, я притащила бабушке кота-бродягу – требовательное животное, начинавшее голосить благим матом при малейшем недовольстве. Найденыш тут же был наречен Ашотом. Правда, все мы очень боялись назвать кота по имени, когда у нас гостили Ашотовы внуки – Люда и Вадим.

…Он бесследно исчез во время бакинских событий… Сколько лет прошло, а так и стоит перед глазами тесно застроенный ха-лупками дворик, накрытый к чаю стол на террасе и дядя Ашот – наш Гобсек, как кто-то метко его окрестил…

Конец 80-х – начало 90-х – не просто смутное, черное время для Баку… Никогда не пойму, какая злая сила и во имя чего сталкивает между собой народы на этнической почве. Как не пойму, почему так охотно и быстро собирается оголтелая толпа и послушно и радостно следует за своим кровожадным вожаком – жечь, разрушать, грабить, убивать. Странно… разбей эту толпу на единицы – и увидишь обычных людей: своих соседей, одноклассников, друзей. Добрых, смешных, сентиментальных… Кто превращает их в дикое стадо?! И ведь уже доказано, что погромы не были стихийными, экстремисты имели список армян и их адреса… А месяцем-двумя раньше жилконторы по всему городу потребовали у жителей заполнить подробные анкеты (якобы для получения талонов на продукты) с указанием национальности каждого члена семьи. Все эти данные были любезно предоставлены погромщикам: в их руках оказались абсолютно точные сведения: где живут армяне, где русские, где смешанные семьи.

Сразу после резни в Сумгаите в Баку ввели войска и комендантский час. Танки стояли прямо возле домов, солдатиков, безусых мальчишек, все подкармливали, храня верность сложившимся традициям. И все же нам это казалось абсурдом – Баку – и танки… Те, у кого были деньги, начали уезжать из города – в никуда, просто как можно дальше от этой звериной ненависти, от ежедневного страха за себя и свои семьи, от фанатичных лозунгов «Слава героям Сумгаита!» и «Да здравствует Баку без армян!». И все – азербайджанцы, русские, евреи – помогали. Кто как мог: упаковывали и грузили вещи, везли на вокзал или в аэропорт, охраняли и провожали. Некоторые – с риском для жизни.

Мне тоже довелось в этом поучаствовать. Позвонил старый друг: «Лена, завтра придет контейнер, а соседи очень недоброжелательно настроены. Можешь попросить своих прийти?» Ни один из моих приятелей не отказался, наутро все мы были у Гарика.

Пустые комнаты некогда такого теплого и уютного дома, знакомого с детства, производили удручающее впечатление. Да и настроение хозяев этому способствовало. Они до последнего надеялись, что все образуется, не верили, что кто-то может причинить им зло в родном и таком любимом городе. Не верили до тех пор, пока кто-то не толкнул в метро под электричку дядю Роберта – папу Гарика, добродушного весельчака, обладателя колоритной армянской внешности. В живых он остался чудом. А вытаскивать его первым бросился парень-азербайджанец…

Я смотрела на усталую мрачную Римму Яковлевну, и мне не верилось, что это та самая вечно улыбающаяся прелестная женщина, радушная хозяйка дома, с которой мы, девчонки, так любили пошушукаться на кухне.

Пока грузчики носили мебель, а мы коробки, никто из экстремистов-соседей и носа не высунул, потому что толпа собралась внушительная, не погеройствуешь!

Последний вагон поезда, уносящего семью Гарика в неизвестность, скрылся из глаз. Мы растерянно смотрели друг на друга: почему? зачем? что дальше?..

Наступило время, когда и нам пришлось задуматься о перемене мест.

Я встречала на вокзале мужа уже здесь, в России.

– Вы тоже ждете бакинский поезд? – спросила молодая красивая женщина-армянка с прелестной девочкой лет пяти. Мы разговорились. Она встречала мужа-азербайджанца. На вопрос о том, как устроились здесь, расплакалась:

– Понимаете, мы везде изгои, куда бы ни приехали! В Баку ему говорят: «Разведись со своей армянской шлюхой!», в Ереване клюют меня: «Куда ты привезла своих азербайджанских выкормышей?!». И куда нам? Только в России оставаться. А здесь… здесь все мы «черные». Нет у нас ни родины, ни судьбы…

Я не знала, что ей ответить.

Мне и позже много раз приходилось слышать эту горькую фразу – «Бакинцы – люди без судьбы». Так ли это? Не знаю. Знаю только, что Баку уже никогда не станет таким, каким я его помню и люблю. Он по-прежнему красив и, уверена, любим своими жителями. Только уже никогда не вернется туда та удивительная атмосфера Дома – нашего общего дома, где всем было так хорошо и спокойно.

Прошло более двадцати лет с тех пор, как мы уехали на Северный Кавказ. Здесь нашли приют многие наши земляки. Осели, завели хозяйство, пустили корни. Но при встречах тема беседы у нас одна – тот, наш Город. И по ночам снятся уютные улочки, бабушкин сад, базар, колоритный дядька-мороженщик и все то, что стало неотъемлемой частью моего детства, моей жизни, моей вечной любовью. Мой Баку, мои бакинцы, особенные люди особенной судьбы…