Двоюродного брата Аристакеса, Мамикона, еще летом 1996 года нередко можно было встретить в белых брюках, зеленой майке и белой широкополой ковбойской шляпе. Обычно он стоял на Большом мосту в центре Дзорка и с отрешенным выражением лица плевал в кристально чистые воды реки Ган (не Ганг – та в Индии, а Ган, что в Дзорке). Мамикон выглядел, пожалуй, глупо в этой своей ковбойской шляпе, но все в маленьком провинциальном городке Дзорк давно к нему привыкли, равно как и к его бездельничанью и некоторой недалекости.

– Эш Мамикон а, эли, инч арац?

Он не имел каких-либо определенных занятий, точнее сказать, не занимался ничем вообще. Ему и не надо было работать, потому что отец его, Рафик Суреныч, работал за шестерых, имея в Дзорке сеть магазинов-маркетов и кафе, объединенных маркой «Суреныч». До 1991 года, то есть до развала СССР и провозглашения независимости, Рафик Суреныч был крупным партийным и административным чиновником в районе (после того как покинул пост директора дома отдыха в Кармрашене), так что в его семье денег всегда хватало. Злые языки даже утверждали, что его жена, Норетта, старшая дочка уважаемого Аршака Ашотовича Унаняна, хранила деньги мужа под матрацами кроватей и что их было много. Теперь же, после наступления независимости и окончания «приграничной войны» (1992–1994 годы, когда семья Рафика переехала на время в Ереван, где купила – и это в те-то годы! – квартиру недалеко от метро «Дружба»), у них денег стало вообще видимо-невидимо. Практический талант, талант делать деньги, у Рафаэла Суреныча расцвел в полную силу в условиях рыночных отношений.

Мамикон же, как нетрудно догадаться, был «папенькиным сынком», чему виной, конечно же, по мнению дзоркцев, – богатство отца, и, как часто бывает с сыновьями богачей, Мамикон был уверен, что ему все дозволено и все простится. В общем-то, наивная душа, и люди поэтому думали, что Мамикон попросту глуп. Кто знает? Но то, что он добрый малый, каждый знал точно.

В детстве, когда его наказывали за какой-нибудь проступок, он заливался слезами. «Почему вы на меня сердитесь?! – недоумевал он. – На меня ведь нельзя сердиться!»

Это удивление тем, что на него могут рассердиться, он перенес из детства во взрослую жизнь. Мамикону было уже тридцать три года. Десятью годами раньше он окончил престижный факультет Ереванского университета – скажем, факультет международных отношений, – но был настолько нерасторопен (или глуп?), что даже отец не мог его никуда пристроить. Так он и дожил до возраста Христова, нигде больше двух недель не проработав. Конечно же, Мамикон стал выпивать. Пиво, шампанское, потом и водка, а также карты и женщины составляли все содержание его никчемной жизни. В карты он всегда проигрывал, потому что не умел блефовать, но зато ему везло с женщинами, и, кстати, среди представительниц прекрасного пола не было ни одной представительницы древнейшей профессии. Мамикон взял за правило: никогда не водиться со шлюхами, потому что он патологически боялся подхватить какую-нибудь заразу. Вообще Мамикон был брезглив до невозможности – черта характера, видимо, унаследованная от матери, Норетты, в доме которой все было вычищено до стерильности. Когда же друзья сказали ему, что заразиться можно и не от шлюхи, Мамикон возразил, приведя в качестве аргумента какие-то «процентные соотношения». Что до женщин, то они буквально гроздьями висели на шее у Мамикона, несмотря на то что он почти всех их заставлял пройти полный медосмотр. Только удостоверившись, что его дражайшему здоровью ничто не угрожает, Мамикон соглашался лечь в постель с той или иной женщиной. Женщин Мамикон любил очень, но они ему надоедали довольно-таки скоро, и он их менял. Имена многих подруг он и не запомнил…

В августе же 1996 года случилось событие, которое перевернуло жизнь Мамикона. На машине отца – свою он отдал в ремонт – Мамикон сбил человека, когда возвращался с Сюзи после прогулки по окрестным лесам. Человек этот не погиб, но оказался тяжело покалечен. Мамикон сам отвез его в больницу. Все было бы хорошо, если б журналюги местной газеты «Рабочий Дзорка», неизвестно откуда узнавшие о происшествии, не подняли шум. «Сынок монополиста останется безнаказанным?!» – гласил заголовок одной из статей (тогда еще можно было писать такие статьи, не то что теперь). Заявились представители органов и стали задавать вопросы. Рафаэлу Суренычу пришлось выложить немало денег, чтоб замяли дело, однако начальник районной милиции посоветовал ему отослать Мамикона на некоторое время из города, «чтоб глаза людям зря не мозолил». Решено было отправить его в Ереван.

– Дашь машину? – спросил сын. – Моя все еще в ремонте.

– Поедешь на автобусе! – взорвался отец.

По пути в Ереван, трясясь в старом грязном автобусе, Мамикон, дитятко тридцати трех лет от роду, вдруг подумал, вполне серьезно: «Если в Ереване не найдется ничего, за что можно будет зацепиться, брошусь с моста…» Неизвестно, мысли о человеке, которого он сбил, были тому виной, или нескончаемо долгая дорога до Еревана (большие «Икарусы» доезжали за семь-восемь часов), или что-то еще, но Мамикон вдруг почувствовал себя очень уставшим. «Ереван на все должен дать ответ. Ереван сам будет ответом. В противном случае – конец», – решил он.

Осев в столице, Мамикон очень изменился. Это был уже не тот беспечный, привыкший жить на всем готовом Мамикон. Настолько изменить человека способна только любовь или какая-нибудь неожиданно овладевшая им идея, потребовавшая для своего осуществления упорной, целенаправленной, тяжелой работы. Это-то и случилось с Мимиконом внезапно.

В Ереван он приехал с явным намерением никогда больше не возвращаться в Дзорк и действительно пополнил ряды «навсегда покинувших провинцию». На деньги, присланные отцом, он снял однокомнатную квартиру в Черемушках и стал думать, чем бы ему заняться. Это уже был прогресс, ибо раньше Мамикону и мысль о работе в голову не приходила. Он целыми днями как потерянный слонялся по городу, забредая в такие уголки, о существовании которых знал далеко не всякий коренной ереванец. Мамикон искал что-то, что именно – он и сам не знал, однако верил, что обязательно узнает, если встретит. Бывает, человек так и не находит того, что ищет, но Мамикону повезло. И то, что он нашел, изменило его жизнь.

В одно из ветреных и дождливых ноябрьских воскресений Мамикон, бесцельно гуляя по Еревану, зашел в церковь сурб Григор Лусаворич на улице Амиряна. Это была новая, купольная церковь из белого туфа, строительство которой началось в 1869 году, однако строительные работы протекали с перерывами и завершились только в 1900-м. Спустя два года к восточной стороне была пристроена башня-колокольня. Не то чтобы хотелось помолиться – Мамикон был воспитан в атеистических традициях, – а просто так, как порой заходишь в церковь, не задумываясь зачем. И вот Мамикон зашел в церковь сурб Григор Лусаворич и сел на скамейку. Пахло ладаном и чем-то еще. В церкви никого не было, если не считать пяти-шести нищих, пережидающих ветер и дождь. Они что-то ели, расстелив на скамейке старую газету. Мамикон не знал, хорошо это или плохо – есть в церкви, но подумал, что нищим это, наверное, позволено и тер-тер закрывает на это глаза.

Мамикон просидел в церкви довольно долго, смотрел то на нищих, то на свечи, ярко горевшие в левой и правой нишах под изображениями Богородицы, Иоанна Крестителя, ангелов и Григория Просветителя, сына Анака из парфянского рода, который и убил отца царя Трдата Великого – Хосрова. Над алтарем же было изображение распятого Христа с мертвенно-белой кожей. Мамикону казалось, что Иисус безмолвно пытается помочь ему, но он ничего не мог понять…

Когда дождь перестал и нищие стали выходить из церкви, Мамикон тоже решил уйти. Он только не знал, полагается ли зажечь свечку. И тут он увидел, как в церковь входит маленькая старушка в черном. Она закрыла зонтик и быстрыми шагами прошла к правой нише, где находилось изображение Григория Просветителя. Старушка открыла сумочку, достала завернутые в носовой платок свечки, зажгла одну и воткнула в песок рядом с другими. Постояв немного, отошла, села на скамейку, достала из сумочки какие-то фотографии и начала их разглядывать. Мамикон с интересом наблюдал за ней. Каждое ее движение казалось продуманным, имеющим смысл и, наверное, о чем-то говорило. В худой и сморщенной старушке было что-то очень молодое. Заметив взгляд Мамикона, она сказала:

– Хотите посмотреть фотографии?

Тот кивнул и подсел поближе.

Фотографий было три, на каждой – молодой мужчина, все очень разные, но чем-то похожие друг на друга… Все трое – в военной форме.

– Мои сыновья, – объяснила старушка. – Вот этого зовут Ованес, этого – Саргис, а этого – Григор.

– Они военные? – спросил Мамикон.

– Нет, – ответила старушка. – Они просто пошли на войну. И погибли. Все трое, в девяносто втором. Девятого мая. В Шуши.

– Простите…

– Ничего. Вы ведь не знали.

– Да, – сказал он. – Не знал.

Маленькая старушка опять стала перебирать фотографии.

– Видите, какие они красивые? Все пошли в отца. Он был красавец, не то что я… Но он меня любил! Очень любил!

– А где теперь ваш муж?

– Махацел а. Вагуц… И с тех пор я одна, – констатировала отрешенно старушка.

– И как вы живете одна? – спросил Мамикон, думая о чем-то своем.

– Живу… – был ответ. – Да, живу… И каждое воскресенье хожу ставить свечки. Сначала в церковь сурб Ованес-Мкртич, потом по улице Прощяна и Пароняна спускаюсь в церковь сурб Саргис, потом по Проспекту – сюда, на улицу Амиряна, в церковь сурб Григор Лусаворич. Я только в эти церкви и хожу, потому что моих сыновей зовут Ованес, Саргис, Григор… Звали…

– А я в церковь вообще не хожу, я неверующий, – сказал Мамикон, как бы извиняясь. – Сам не знаю почему.

– Если не знаешь… может, лучше и не ходить, – сказала старушка. – Хотя нет, плохо быть неверующим… – Потом добавила: – В церковь нужно ходить всегда. Даже если неверующий.

– Я не могу, – сказал Мамикон. – Сегодня зашел случайно. Проходил мимо, вот и решил зайти.

– Многое бывает случайно, а потом понимаешь, что эта случайность – сама судьба. Моих сыновей тоже убили случайно…

Маленькая старушка спрятала фотографии в сумочку и собралась уходить.

– Дайте мне одну свечку, – попросил Мамикон.

Старушка дала ему две и вышла из церкви.

Мамикон посидел, потом встал и поставил две свечки перед святым Иоанном Крестителем. Он не знал, почему сделал это. Постояв немного, он вышел из церкви. Дождя уже не было, но Мамикон пошел быстрыми шагами, как будто спешил куда-то. Его взволновала мысль, мелькнувшая в голове, когда он разговаривал со старушкой: сколько вообще в Армении церквей?

На следующий день Мамикон опять пришел в церковь сурб Григор Лусаворич, дождался тер-тера и, познакомившись с ним, спросил, знает ли тот, сколько в Армении церквей. Сурб-хайр ничего конкретного на этот счет сказать не мог, сообщил какую-то приблизительную и предположительную цифру, которая показалась Мамикону преувеличенной.

Тогда Мамикон решил начать с малого и поехал в родной Дзорк, где первым делом пошел в местное ведомство по охране исторических памятников при Министерстве культуры. Начальник ведомства, маленький человечек с лысой головой, но с густой бородой, не докурив одну сигарету, сразу же закуривавший следующую, тоже ничего точно сказать не смог. Все названные им цифры сопровождались словом «около». Начальник приказал своей секретарше – не по годам молодящейся женщине – принести какие-то таблицы по Дзоркскому району, и Мамикон было обрадовался, но начальник по охране памятников предупредил, что и в таблицах сведения неполные.

– Церквей и монастырей в Армении вообще и в Дзоркском районе в частности намного больше, просто многие не занесены ни в какие каталоги. К тому же за последние годы построены новые, – сказал он.

– Но есть ли хоть один человек, который знает, сколько в этой стране церквей? – не выдержал Мамикон и закурил.

– Нет, – спокойно ответил лысый бородач. – Этого не знает никто. Ведь никто не считал…

– А почему ваше ведомство не считает? Почему не ведется подобный учет?

– А никому дела нет до всего этого. К тому же для такой работы нужны средства. А денег-то нет! У государства нет денег! Почему народ не хочет этого понять?!

– Но мне нужны – слышите? – нужны эти данные!

– Могу дать только один совет. Обратитесь в Министерство внутренних дел, ну, или в Министерство национальной безопасности…

– Куда?!

– Да-да, именно туда, куда я вам посоветовал.

Мамикон попрощался, ушел, и с этого дня началась одиссея его хождений по кабинетам разных представительств МВД и МНБ Дзоркского района. Он обивал пороги двух самых влиятельных в стране министерств весь ноябрь, всю зиму и весну. Никто не мог – или не хотел – дать ответ на его вопрос: сколько же в Армении церквей? Вскоре он понял, что его, Эш Мамикона, не спускают с лестницы лишь потому, что у него такой уважаемый в стране отец (если в 1996 году Рафаэл Суренович был уважаем в границах Дзоркского района, то уже к 1998 году уважение к нему распространилось за пределы района и приняло республиканский характер, а в 1999-м Рафик стал депутатом Национального собрания).

И вот однажды, в конце мая 1998-го, сына Суреныча пригласил в свой кабинет начальник какого-то отдела нацбезопасности, очень вежливый человек, все время улыбавшийся деланой нарочито наивной улыбкой, хотя было совершенно очевидно, что за ней скрывается настоящий профи. Высокий, красивый, усатый, сероглазый, он представился как полковник Шаварш Багратович Киракосян, или просто «полковник Шаварш», что звучало, по правде говоря, несколько комично. Его дед, энкавэдэшник «полковник Баграт», выступал на пленуме Дзоркского райкома партии перед самой войной, в сорок первом, и из-за этого его выступления чуть было не арестовали деда Мамикона, Аршака Ашотовича Унаняна. Но Мамикон об этом не знал.

– Нам известно, по какому делу вы к нам пришли, – сказал полковник Шаварш.

Мамикон вспыхнул:

– Еще бы! Я уже полгода обиваю пороги ваших кабинетов, и все без толку!

Начальник отдела опять слащаво улыбнулся:

– Вы должны нас простить. Это следствие некоторой нерасторопности наших сотрудников, с одной стороны, и характера деятельности нашего министерства – с другой. Вы меня понимаете?

– Лучше, чем вы думаете, – ответил Мамикон.

– Прекрасно, что вы все так хорошо понимаете. – Полковник Шаварш прищурился. – В таком случае позвольте вас спросить: зачем вам это нужно?

– Просто так! Я задался этим вопросом и хочу получить на него ответ. Что в этом недозволенного?

– Прекрасно! А зачем вы переехали жить в Ереван из Дзорка, а потом вернулись в Дзорк? Вам, кажется, неплохо жилось в Ереване… Вы исправно платили за квартиру в Черемушках…

– Это мое личное дело.

– Хорошо, – сказал начальник отдела. – А вы знаете, что человек, которого вы сбили около двух лет назад, недавно скончался? Причиной его смерти признаны те травмы, которые он получил вследствие ДТП.

– Я не знал об этом…

– Ну, стало быть, именно мне выпало сообщить вам эту «радостную» новость.

– Но при чем тут это?

– В общем-то, ни при чем. Но знаете ли вы, что случившееся ставит вас в весьма двусмысленное положение?

– Я вас не понимаю.

– А тут и понимать нечего. По вашей вине умер человек. Это можно сформулировать иначе: вы убили человека, и тут уже не помогут никакие деньги вашего отца. Вы поняли?

Мамикон понял.

– Но какое это имеет отношение к церквям? – спросил он, бледнея и чувствуя, как немеют губы от страха.

– Сейчас объясню. – Полковник Шаварш встал и принялся расхаживать по кабинету. – Те сведения, которые вы пытаетесь получить, засекречены. Они – из тех, что попадают под гриф «совершенно секретно», это государственная тайна.

– И вы мне угрожаете, – догадался Мамикон.

Начальник отдела вновь изобразил слащавую улыбку:

– Зачем так резко? Мы никому не угрожаем. Мы объясняем. Из Еревана попросили пригласить вас и объяснить.

– Тем не менее я не понимаю, – сказал Мамикон, – за какой надобностью засекречивать данные о количестве церквей и монастырей в республике?!

– Это не вашего ума дело.

– Как же мне быть?

– Займитесь чем-нибудь другим.

– А может…

– Нет! Прощайте, – улыбнулся начальник отдела, полковник Шаварш. – Я не говорю вам «до свидания». Вы понимаете? Передавайте привет вашему батюшке, мы все его очень уважаем. И в Ереване его тоже уважают.

И Мамикон ушел. Он понял только то, что никто не предоставит ему никаких сведений. Ему это ясно дали понять и даже пригрозили. Мамикон вернулся в Ереван. Он был подавлен. Перед ним опять встал вопрос: что делать? И понадобился целый месяц, чтобы принять решение. Оно рождалось трудно, медленно и не сразу обрело окончательные очертания. Но в конце концов Мамикон нашел единственно правильный выход – собственно, с этого и надо было начинать, если б он, конечно, знал заранее, как сложатся обстоятельства, – а именно: самому сосчитать все монастыри, церкви, колокольни и часовенки. Просто ходить по Армении и считать их, описывать, устанавливать дату основания, записывать истории, связанные с ними. Он отдавал себе отчет, насколько масштабна подобная работа, и осознавал всю ее трудность. Но другого пути не было. И еще он смутно предчувствовал, что собираемый им материал когда-нибудь ляжет в основу книги, труда, который он, может быть, напишет.

Получив некую сумму от отца, Мамикон купил все необходимое для путешествия и ранним августовским утром пешком ушел из Еревана. Перед тем как покинуть город, он попрощался лишь с одним человеком. Это был тер-тер церкви Святого Григория Просветителя, сына Анака из парфянской династии Сурен-Пахлавов, ветви царского дома Аршакидов, убийцы отца царя Трдата Святого – Хосрова Великого…

Мамикон вышел из Еревана через «восточные ворота», как он всегда называл мост по дороге в зоопарк и Ботанический сад. Он шел и думал о предках. О предках вообще. И вспомнил Плач пророка Иеремии. И Анака Парфянина. И про город свой думал. Он вдруг поймал себя на мысли, что не может сказать, какой город для него теперь свой – Дзорк или уже Ереван?

А что касается предков… Слишком многое намешано в наших предках, думал Мамикон. Отцы наши грешили. И отцы наших отцов грешили тоже… Может, все началось с основателя нашего рода Унана? Или раньше? А что было раньше? Никто не знает.

Первым был Унан, коренной арцвабердский крестьянин. Он занимался земледелием и садоводством. Был известным в округе кузнецом…