С 1991 года они не были в Дзорке. Потому что наступила эпоха страшных зим, потому что Дзорк и Кармрашен бомбили, и шла приграничная война, потому что не было денег на автобус. Не было больше поездов, потому что железнодорожный путь лежал через Нахичеван, не было самолетов, потому что аэропорт в Дзорке разбомбили тоже. Ехать можно было только на автобусе по пыльным горным дорогам, через перевалы и ущелья… И это было неудобно, длинно и дико. Как сказал бы Аршак Ашотович Унанян своей жене Соник:

– Мир сошел с ума!

Доктор Арман очень жалел, что больше нельзя поехать в Кармрашен. Для Лоры и Эвы это действительно было раем. И по-настоящему он, Арман, мог отдыхать только там, особенно когда были туманы. O, эти туманы! Когда капало и сводило с ума!

Он не раз думал о семье своей жены Клары. Все же уникальные это люди. Уникальность, может, исходила от Аршака Ашотовича и тети Соны. Именно они смогли создать то, что действительно можно назвать Семьей с большой буквы. Аршак Ашотович, классические три дочери – Норетта, Клара, Ашхен. И внуки. Жаль, жаль, что больше нет Кармрашена, куда всем вместе можно было б поехать, подумал доктор Арман.

Внуков же у Аршака Ашотовича было пять: Мамикон, Лора, Эва, Аристакес и Аршо. Аршо был младший из внуков. Именно он носил имя дедушки и очень гордился этим.

Галактика Аршака младшего исчезла в 1994 году. Ее просто однажды не стало. Ибо рухнул целый мир.

Аршо всегда, еще с детства, был высокий, худой, с длинными руками и ногами. Он немного сутулился, и от этого казалось, что руки у него длиннее, чем они были на самом деле. Тогда, в 1994-м, он еще не брился и всегда с завистью смотрел на своего старшего брата, Аристакеса, который каждый день садился перед маленьким зеркальцем и сосредоточенно сдирал до крови кожу на лице. Аршо не верил брату, когда тот говорил, что бриться – его самая ненавистная обязанность. Аршо очень хотел бриться и то и дело поглаживал уже заметный пушок над верхней губой, на подбородке и скулах, и вопросительно смотрел на брата.

– Тебе еще рано, – говорил тот, и отец был полностью согласен с ним. Аршо тогда со вздохом уходил в сторону.

Аршо был подвижным и обычно много говорил, заставляя окружающих при этом затыкать уши, но Аршо не обижался: он мог говорить даже тогда, когда его не слушали. Было делом обычным видеть, как он скачет по квартире, бормоча что-то себе под носом по поводу и без повода. Устав от его стремительных перемещений по маленькой довольно-таки квартире, все, и особенно старший брат, кричали ему:

– Сядь, почитай что-нибудь! Или ты хочешь остаться неучем?

Но Аршо отвечал, что не хочет ни читать, ни успокоиться. Тогда ему довольно грубо советовали пойти во двор, не мешать старшему брату, который должен заниматься. Именно поэтому почти все свое свободное время – то есть все время! – Аршо проводил во дворе или на улице. Это привело к тому, что Аршо перенял весь обширный дворовый жаргон и уличные повадки, и старший брат, Аристакес, сказал однажды, что его тошнит от замашек Аршо. Но на слова старшего брата Аршо, «нахально смотря прямо в глаза» (наблюдение старшего брата), сказал, что все те книги, которые брат читает по две штуки в день, не внушают ему, Аршо, особого доверия, что настоящая жизнь вне дома, на улице. Аристакес, старший брат, подумал, что у Аршо философский склад ума, и обещал не приставать больше к младшему брату.

Аристакес – ему было уже двадцать лет тогда, в 1994 году, – все время сидел дома, расширяя свой кругозор чтением всяких толстых книг, а Аршо это делал на улице, и, как оказалось потом, он расширял не только кругозор, но и объем своих мышц в многочисленных дворовых битвах. Аристакес одно лишь не мог понять: как при таком положении дел Аршо хочет поступить в медицинский – сам он учился на истфаке педа. Аристакес спросил об этом Аршо, но тот ответил, что Аристакес может не беспокоиться на его счет. Аристакес тогда решил, что на плечах Аршо сидит довольно-таки небестолковая голова, и действительно перестал беспокоиться; родителям же, которым никак не удавалось укротить Аршо, сказал:

– Оставьте его в покое. Он знает, что ему делать.

Родители верили Аристакесу.

Аристакес считался в семье уже взрослым, серьезным – не дрался, не бегал за девчонками филфака – и много читающим молодым человеком. У него была подружка, звали ее Тина, и Аристакес говорил, что она – на всю жизнь, что она и есть его будущая жена. Аршо пожимал плечами и удивлялся, что же Тина нашла в его брате, в котором, кроме обширного носа, ничего не было интересного. «Лицо его самое стандартное, – размышлял Аршо, – если не посчитать его носа, похожего на флюгер. Внутри у него тоже не бог весть что: там ты ничего не найдешь, кроме нескольких плоских цитат из прочитанных книг. И весь Аристакес какой-то вялый, медленный; он даже и драться нормально не умеет. Если его не трогать, он весь день может пролежать на диване, и ему будет лень даже пойти на кухню, чтоб поесть что-нибудь…»

И тогда Аршо засомневался в умственных способностях Тины, которая выбрала себе такого неинтересного друга (боже, неужели мужа?!).

Аристакес учился на истфаке не ахти как, но твердо решил стать хорошим и честным историком, а потом – если бог даст и если у него все же окажется талант – стать писателем. Он продолжал писать. Он уже думал о романе. Он подражал Эрнесту Хемингуэю, портрет которого висел у него в комнате. Когда Аристакес заходил в свою комнату, он почти всегда подмигивал портрету, говоря в уме: «Привет, Хем!» Аристакес говорил Тине, что старик Эрнесто был неплохим парнем, правда, слишком много пил. Сам же Аристакес придерживался насчет спиртного иного мнения, что и неслыханно радовало Тину, у которой отец любил подвыпить.

Что до родителей братьев, Ашхен и Вардана, то их огорчало то, что Аршо любил Аристакеса больше, чем Аристакес любил Аршо. Они огорчились и тогда, когда заметили, что установилось равновесие, ибо дело было совсем не в том, что старший брат стал любить младшего больше, а совсем наоборот.

Был теплый августовский вечер. Аршо сидел во дворе с двумя-тремя соседскими парнями приблизительно одного с ним возраста и говорил о разных разностях. Когда стемнело, они разожгли костер, и от огня им стало жарко. Несмотря на это, они подбрасывали в огонь больше веток и обрадовались, когда наконец огонь, взвившись высоко-высоко, почти коснулся листьев тутового дерева. Аршо с друзьями долго сидел так вокруг костра, и всем было хорошо от того, что никого не зовут домой.

– Наверное, всем виден наш костер, – сказал Аршо.

– Да. Такой костер всем будет виден, – сказал один из его друзей.

– Послушайте, а если подумают, что пожар? – спросил самый маленький среди них и бросил в огонь ветку.

– Вряд ли. Им видно, что это просто костер и что мы сидим вокруг него, и, значит, пожара нет. Послушай, Сако, – сказал Аршо самому маленькому, – пошел бы ты домой, уже поздно.

– Нет. Не хочу. Что я буду делать дома? А здесь – костер. – Маленький Сако улыбнулся. – И вы все.

– Ладно, – сказал Аршо, – пойдем домой вместе. Вот немного посидим и пойдем.

– А жаль, что старшие все куда-то ушли, правда? Мы пригласили бы их к костру, – сказал Рафо, близкий друг Аршо.

– Да. Старшие все куда-то ушли.

– А я знаю, куда они ушли!

– Вот и молчи, – строго сказал Аршо, – потому что Сако с нами.

Из-за деревьев послышался какой-то шум. Аршо повернулся. Из темноты вышли несколько взрослых парней. Аршо знал их: они были с соседнего двора. Аршо также знал, что, согласно соглашению, установленному между старшими обоих дворов и улиц, никто не имел права соваться на территорию другого, а значит, прийти вот так в чужой двор было верхом наглости. Аршо знал все это и почувствовал пустоту где-то в животе.

– Одна мелкотня, – со смехом сказал один из подошедших чужаков. – А где старшие?

– Они куда-то ушли, – ответил Аршо.

– К шлюхам, что ли?

– Язык попридержи, у нас здесь ребенок.

– Ничего, не помрет. Ему это полезно. Знаете что? Уходите-ка вы отсюда, а мы посидим у костра и подождем старших, у нас с ними дела.

– Идите, ждите в своем дворе.

– А нам здесь больше нравится.

– Как же соглашение?

– О нем забудь, мальчик. Его не существует.

– Почему?

– Потому что наш двор теперь сильнее вашего. А в этом случае никакие соглашения нам не нужны. Сам посуди.

Пустота поднималась все выше и выше и уже дошла до горла и крепко сдавила его. Аршо нагнулся и шепнул:

– Сако, иди домой. Тебе лучше пойти домой.

Но Сако лишь помотал головой.

– Эй, я вам говорю! – крикнул один из чужаков. – Идите домой. Малышам надо рано ложиться спать.

– Это наш двор, – сказал Аршо, – и мы не уйдем.

Чужак выругался.

– Я тебе, кажется, уже говорил, что у нас здесь ребенок и не надо при нем ругаться? – сказал Аршо.

Чужак опять ругнулся, и Аршо врезал ему в челюсть. Пошла свалка. Во время драки Аршо облегченно заметил, что Сако нет с ними, он убежал. «Наверное, пошел звать кого-то на помощь…» Аршо с удивлением подумал еще, что никто до сих пор не угодил в костер, и тут почувствовал страшный удар по голове, потом его стали куда-то тащить, причем тащили не друзья. Прежде чем потерять сознание, Аршо посмотрел на освещенные окна четвертого этажа и ясно увидел, как в окне брата мелькнула тень и занавеска зашевелилась. И тогда он отключился. Его тащили в соседний двор…

Аристакес в то время сидел за своим письменным столом, пил холодный чай и читал книгу. Сквозь тонкие, выжженные солнцем занавески он видел свет от костра, и знал, что Аршо там, внизу, во дворе. Аристакес находился в отличнейшем настроении. Поговорив полчаса назад с Тиной по телефону, он теперь наслаждался ледяным напитком. Кроме того, он читал очень хорошую книгу и часто поднимал глаза на портрет писателя Эрнеста Хемингуэя и говорил в уме: «Эрнесто, а книга действительно очень хорошая. Ты читал?» Хемингуэй, конечно же, не мог ответить с портрета, но Аристакес знал, что Хемингуэй читал «Великий Гетсби».

Аристакес читал и параллельно думал, что хорошо бы написать такую вещь, и обещал себе и портрету на стене, что напишет когда-нибудь очень хороший рассказ – о романе он и не мечтал теперь.

Потом Аристакес услышал какой-то шум, доносящийся со двора. Сначала он решил, что это его не касается, потом, прочитав еще один абзац, вспомнил, что Аршо во дворе, а именно оттуда доносились шум и крики. Аристакес очень медленно закрыл книгу, так же медленно подошел к окну и осторожно отодвинул край занавески. Он увидел, как пятеро незнакомых ему парней волокут Аршо, и вдруг ему показалось, что Аршо поворачивает голову и смотрит прямо на него. Аристакес отскочил в сторону. Первое, что пронеслось в голове, было: «Я ничего не видел. Это был не Аршо». Через полчаса он уже поверил своей лжи и стал ждать, когда вернется домой Аршо. Каждый день, каждый вечер, когда Аршо возвращался со двора домой, он первым делом заходил в комнату Аристакеса, просто так смотрел на брата, словно желая удостовериться, что брат дома и с ним ничего не случилось, и уходил. Когда заходил Аршо, Аристакес никогда не поворачивался к нему, даже очень часто довольно грубо приказывал Аршо закрыть дверь с обратной стороны и не мешать. Аристакеса раздражало, что Аршо каждый раз без толку сует свою дурацкую голову в дверь и смотрит на него. Но в тот день все было по-другому. Аристакес ждал, что вот сейчас откроется дверь и к нему войдет Аршо, пусть даже для того, чтобы врезать ему. Но Аристакес так и не дождался этого. Он услышал, как пришел Аршо, услышал испуганные крики матери, но Аршо так и не зашел к нему в комнату и никогда больше этого не делал. А когда Аристакес сам вышел из своей комнаты, Аршо не повернулся к нему.

Аршо на «Скорой помощи» отвезли в больницу, и Аристакес всю ночь и весь следующий день остался там, в больнице. Вечером же, придя домой, он подошел к портрету Хемингуэя.

– Я вчера свалял дурака, я струсил, – сказал он.

Хемингуэй ничего не ответил, но Аристакес знал, что тот с радостью бы пристрелил его. Аристакес лег в постель и хотел, чтоб Хемингуэй пришел и пристрелил его. Он хотел этого до самого утра, когда, так и не уснув ни на минуту, сел за письменный стол и одним духом написал свой первый в жизни настоящий рассказ. Отпечатав рассказ на машинке, Аристакес понес рассказ Аршо в больницу. Тот прочел, улыбнулся и сказал, что это настоящий рассказ. А Аристакес понял, что Аршо уже никогда его не будет любить так, как прежде. Наверное, внутри Аршо какая-то часть мира потухла или разрушилась. Ведь миры периодически рушатся!

Аристакес и Тина поженились в августе 1995 года. Еще тогда, в 1995-м и до 1999 года Тина верила, что ее Арис – гений.

«Ох уж эти гении!» – думала она часто.