Афонские старцы о молитве

Старец ПАИСИЙ: «Когда человек духовно здоров и удаляется от людей, чтобы больше помочь людям своею молитвою, тогда всех людей он видит святыми и только самого себя – грешным».

«Молитва – это кислород, совершенно необходимый для души. Она не должна считаться обузой. Чтобы молитва была услышана Богом, она должна исходить из сердца со смирением… Молитва не от сердца не приносит никакой пользы».

«Хочешь, чтобы твоя молитва стала сердечной и приятной Богу? Сделай боль ближнего своей собственной болью».

Старец АНФИМ: «Молитва – это не утомительный труд. Это внутренняя деятельность. Это теплое умиление души. Однако молитва нуждается в посте и бдении. Пост иссушает страсти, а бдение их умерщвляет».

Старец ИОСИФ ИСИХАСТ: «Когда ум получит молитву и человек почувствует радость, тогда молитва будет совершаться внутри него непрерывно, без его собственного усилия. Будет ли он есть или идти, спать или просыпаться, внутри него будет твориться молитва, будет мир и радость… По долгом времени действия молитвы внутри человека рождается рай. Человек освобождается от страстей и становится другим человеком… Неописуемы блага молитвы».

«Молитва без внимания и трезвения – это потеря времени и напрасный труд… Никто не может подняться горе, если не презрит дольнее. Часто мы молимся, а ум наш слоняется и здесь и там, где ему нравится, и в том, что по привычке его привлекает. Поэтому нужно усилие, чтобы собраться и внимать словам молитвы».

Архимандрит ЭМИЛИАН: «…Монах жив только в молитве. По дивному слову святого Григория Синаита, молитва – это пламень радости, благоухающий свет, апостольское вещание, благовестие Господа, полнота сердца, познание Бога, радование и веселие души, милость Божия, луч умного Солнца Христа. Молитва – это Бог, творящий все во всем.

Веками Церковь, с одной стороны, в молитве беседует с Богом, с другой – молитвою одушевляет своих чад».

Старец АМФИЛОХИЙ: «Когда я сижу на высокой скале молитвы, тогда никакие волны не могут меня достать. Но они меня окатывают, когда я нахожусь низко. Умная молитва овладевает человеком, пленяет его и освящает… В начале молитвы чувствуешь радость, потом сладость, и в конце, как плод, приходят слезы, ибо чувствуешь присутствие Иисуса. Молитва делает человека ребенком. Она возвращает его к той простоте и невинности, которую имел Адам в раю прежде падения. Молитвою человек приобретает благословенное и святое бесстрастие. Молитвою освящается то место, на котором сидишь, и то дело, которое делаешь… Молитвою исправляются намерения людей, даются храбрость, вера и терпение в жизни».

«Когда вы возделаете молитву, тогда вам не будут страшны ветры искушений. Они потеряют силу и не смогут ничем повредить».

Старец ПОРФИРИЙ: «Не молись, чтобы Бог взял от тебя различные болезни, но умиротворяйся умной молитвой, храня терпение. Так ты получишь много пользы».

«Знаешь ли ты, сколь великим даром является то, что Бог дал нам право говорить с Ним во всякое время, в любую секунду и на всяком месте, где бы мы ни находились? Он нас слышит всегда. Это самая великая для нас честь. Поэтому мы должны всегда любить Бога».

«Молитва – это источник силы. Мученики испытывали сильную боль во время мучений. Так бы страдал и обычный человек, с той разницей, что мученики постоянной молитвою были соединены со Христом и получали силу, превосходившую их боль, и таким образом достигали победы».

Старец СИЛУАН: «Мир стоит молитвою, а когда ослабнет молитва, тогда мир погибнет».

«Кушать столько, чтобы после принятия пищи хотелось молиться».

Старец ИОИЛЬ: «Когда идешь на молитву, вспомни свои страсти, слабости, ту легкость, с которой ты убегаешь от Бога и падаешь, вспомни, что Христос может удержать тебя от падения… Преклоняй колена и говори: ”Держи меня, Христе мой, чтобы я не удалился от Тебя“».

* * *

И закончим по примеру древних писателей обращением к «чтущим сию книгу»:

«Молю вас, что будет погрешено, духом кротости исправляйте, и нас, в сем трудившихся, благословите, а не кляните, понеже не ангел писал, но рука грешна и бренна».

Три года спустя

Это не послесловие, а новая глава повествования о Святой Горе. Тогда, после пятого ее посещения, уже с фотографом Анатолием Заболоцким, книга была написана, в рукописи прочитана и на Святой Горе, и в Отделе внешних церковных связей и благословлена к изданию. Были и замечания, как без них, но, к моей чести, не по стилю, не по фактам, а касались взаимоотношений с греческой стороной, а также случая «семейной» стычки с малороссами в начале XIX века. То и другое, надеюсь без ущерба для книги, пришлось снять. Книга вышла, известие о ее выходе было в нескольких изданиях, но она… стала недоступна. Интерес к Афону огромен, книгу спрашивали, но автор нынче бесправен, и не я командовал ее судьбой. Тираж наши благодетели-заказчики увезли на Афон. В общем-то, это и правильно, но хорошо было б издать ее и для России. Что и было сделано благодаря новым благочестивым благотворителям. Это рабы Божии Александр Борисович, Димитрий Гаврилович, Николай Николаевич, Валерий Михайлович. По благословению священноначалия ими была заказана большая по размеру икона в честь «Всех святых, в земле Российской просиявших». По благословению старцев Троице-Сергиевой лавры икону освятили в храме на Бутовском полигоне. И храм возведен также во имя новомучеников Российских. То есть тут прямая связь страдальцев за Русскую землю с теми, кто неусыпно молился за Россию в ее страшные годы.

По благословению же икона была доставлена в скит Ксилургу. Почему именно в Ксилургу? Да потому, что именно здесь было первое поселение русских монахов на Афоне. Слово Ксилургу в переводе с греческого означает древоделы. Это объяснимо – русские, приходящие из лесов матушки-Руси, были искусными древоделами – плотниками, столярами. Много иконостасов, стоящих в храмах Святой Горы, сработано русскими умельцами.

Здесь самый древний из сохранившихся православных храмов. Наконец, здесь такая красота, и так поют соловьи, и так далеко видно, что кажется – рядом с тобою стоят все те, чьи останки сохранились в скитской костнице.

Но расскажу все по порядку.

Совершенно не надеялся еще когда-то побывать на Святой Горе, и вдруг вот это приглашение – повезти вместе с делегацией Зарайска икону.

В четыре утра надо было собраться в Домодедове. Собрались. Была уже там и икона – огромный из толстой фанеры прямоугольник. И второй такой же, поменьше. Внутри, объяснили мне, был образ святителя Николая Зарайского, который везли, чтобы приложить к святыням Афона и прийти с ним даже и в Бари, в Италию, к мощам самого святого.

Собрались, познакомились, пошли оформляться. Аэропорт так велик, что мы очень долго шли по нему, будто отправились пешком в Грецию. Потом процедуры досмотра, проверка паспортов. Дело привычное, но с нами такой груз и такое количество священников, что внимание к себе мы, конечно, привлекали. Наконец попали в помещение перед выходом на поле, названное жутким авиационным словом: накопитель. Накопились, погрузились в огромный автобус. Автобус поехал и так долго ехал, будто уже в нем, а не пешком мы двинулись на Балканы.

Рядом с самолетом наш автобус показался крошечным. Да, теперь уже все в этом мире подчеркивает малость человека. Но люди же сами сделали такую махину, которая заглатывает несколько сотен человек и тонны груза в виде сумок и чемоданов при них и легко взлетает, поднимается и несется выше облаков.

Рассвет в небе наступает быстрее, чем на земле. Но для нас еще длилась бессонная московская ночь, усталость сморила, и очнулись мы уже в Греции. Но сразу никуда не могли уехать и находились в аэропорту, в таможне, еще пять часов. Почему? Груз необычен. Придирались к печатям и бумагам.

В конце тягостных процедур был еще момент. Уже продели в края футляра проволочки, уже запломбировали, уже понесли. И одна проволочка оторвалась. Но эта досада сменилась пониманием: хорошо, что при таможенниках оторвалась. Сменили, понесли к автобусу.

Водитель говорил по-русски: «Меня в Москве считали грузином, в Грузии я – грек, а в Греции – русский». – «А сам ты кем себя ощущаешь?»

Вопрос был труден для водителя. Он, бросив руль, развел руками. Мы лихо понеслись сквозь золотое и зеленое пространство. Девушка-гид щебетала о Греции. Конечно, у них, гидов, уклон всегда в античность. Олимп, Зевс, Гефест, Афродиты всякие, Ариадны да Пенелопы. Прометей. Направо, через залив, горы Олимпа. Вспомнил юношескую строчку: «Мои кастальские ключи текут из-под сосны». Начитанный был, мечтал напиться из кастальских ключей, которые где-то здесь. Да, чуть подальше и налево родина Аристотеля. Вспомнил я, как ночевал в отеле «Аристотель» в Уранополисе и на ночь глядя вздумал пойти искупаться. Море сверху казалось таким близким, но на деле оказалось далеким, да еще для сокращения пути продирался напрямик. Стемнело быстро, как всегда на юге. Упал и исцарапался, но до воды добрался. И влез. И хотя добавочно поранил ногу, но все же… Царапины и ушибы свидетельствовали об одном – пошел к морю без благословения.

Надеялся я и сейчас свершить омовение у причала. Батюшки благословляли и сами собирались сделать заплыв. Там, объяснил я тем, кто был в Уранополисе впервые, около причала, у древней сторожевой башни, крохотный пляжик. Тем более мы уже все равно опоздали на паром и время для купания было. Но наши благодетели, измученные таможней, более не захотели ждать и наняли два быстроходных катера. Мы внесли на них иконы.

Катера так понеслись, так рвануло ветром, так резко упал дождь, что мы забились в крохотные каютки. Мгновенно перегнали величественный паром «Достойно есть» и затряслись по волнам, будто на телеге по булыжной мостовой. Снизу поддавало, по крыше колотило, даже забарабанило. Что такое? Оказалось – град. Море вокруг кипело. А я-то хотел новым братьям показать причалы Констамонита и Зографа, монастыри Дохиар и Ксенофонт. Где там! Только в водяном тумане, в брызгах от волн пронесся слева родной каждому православному сердцу русский Пантелеимонов монастырь. И совсем вскоре главный причал Афона – Дафни. Тут и солнце засияло, наступила благословенная тишь. И жара смягчилась последождевой прохладой. И таможня причала не стала придираться, а просто шлепнула свои добавочные печати на наши заштемпелеванные бумаги.

– Здесь таможня украинская, – шутит отец Геннадий. – Таможня – та можно.

Тут и монах знакомый, тут и машины, встречающие нас, тут и недальняя дорога к месту жительства в келью святого мученика Модеста Иерусалимского. Внесли иконы, открыли, поставили в приемной (она же библиотека) напротив входа в храм. Подходят монахи, крестятся, любуются, спрашивают, освящены ли иконы.

– Да. – Валерий Михайлович рассказывает об освящении икон в храме на Бутовском полигоне. Там захоронения более трехсот святых. А на нашей иконе пятьсот девятнадцать. Иконописец – Елена Соколова. Рассказывала, что специально ездила к мощам святителя Ковровского Афанасия (Сахарова). Именно он благословил написание первой иконы в честь Всех святых. Тогда, в тридцатые годы, иконописец была тоже Соколова, впоследствии монахиня Иулиания.

Икону рассматривают, прикладываются к ней и единодушно одобряют.

– Кому вы ее подарите?

– Святой Горе.

– А именно?

– Как настоятель благословит.

Настоятель отец Авраамий будет завтра. А у нас начинается монастырская жизнь.

Для начала необходимо сказать о святом Модесте, чьей памяти посвящена келья. Он жил в тяжелое время нашествия персов на Палестину. Начало VII века. В Палестину вторгается персидский царь Хозрой, топчет земли христиан. Иудеи вступают с ним в союз, выкупают у персов пленных христиан, но не для освобождения, а для того, чтобы убивать. Именно тогда были уничтожены почти все монахи Лавры преподобного Саввы Освященного. Патриарх Иерусалимский Захария был уведен в плен. А святой Модест был тогда настоятелем монастыря святого Феодосия. Это недалеко от Лавры. Именно Модест безбоязненно вошел в Лавру, в которой еще дымилась кровь жертв. Он предавал земле тела убиенных. Доныне паломники поклоняются усыпальницам Модеста. Не боясь злобы иудеев, святой Модест восстанавливал Голгофский и Вифлеемский храмы. Был фактически Местоблюстителем Патриаршего престола. Патриарх Захария посылал ему из плена письма. Через четырнадцать лет византийский император Ираклий победил царя Хозроя, Захария вернулся из плена. По его кончине Иерусалимским патриархом стал святой Модест. Он прожил почти сто лет и оставил по себе благодарную память своим богоугодным жительством.

Мы размещаемся по кельям, идем в храм на молебен с акафистом. Потом – ужин, повечерие. Все такое знакомое и такое радостное. Только и боишься, что не хватит сил выстоять молитву. Но, слава Богу, ноги пока держат. Устают, конечно, но есть стасидия – кресло с высокими подлокотниками, в нем и стоять можно, и сидеть, и полусидеть.

Монашеские молитвы незабываемы. Они понятнее и четче. Основательнее. Может, так кажется, но то, что они неспешны, вдумчивы, несомненно. Наверное и скорее всего, так оттого, что для нас, светских, храм – место временное, где мы молимся, причащаемся, а потом бежим в свою жизнь. Для монаха храм – его дом, молитва – его жизнь.

На службе впервые ощутил, как сошлись удары сердца и повторение сорок раз молитвы «Господи, помилуй». Так благодатно! А ведь у монахов Иисусова молитва неусыпаема. Другие молитвы просто добавляют ее. И как мне, грешному, приучить себя к непрерывности взывания ко Господу? Конечно, трудно. А вот здесь кажется – легко. Здесь «время благоприятное, здесь время спасения». Счастье молитвы – душевное взросление, отрешение. Хорошо бы, если бы такое было «иже на всякое время, на всякий час», как читается во всех часах молебнов.

Ночь в маленьком храме. Весь его объем заполнен звуками молитв, чтением и пением. Чтение доходчивое, пение согласное. Лампады, свечи. Окно чернеет. Вдруг, очнувшись, вижу, что окно светлеет и в нем тихо колышутся ветви кипарисов. «Всю настоящего жития нощь прейти».

Всю ночь слышен колыбельный шум моря. Не утерпел, хоть и грешно, на минутку вышел под звезды. Они всегда здесь яркие и крупные. Смотрел в сторону России. Так был рад, что вновь на Святой Горе, и старался не думать, что это ненадолго. Никуда отсюда не хочется.

Но как сказать об этой жизни тем, кто ее не понимает, не поймет? Тогда, может быть, вот так сказать? «Понимаешь ли ты, что твоя жизнь полностью зависит от молитв монахов? Полностью! Да, так. Мы сразу пропадем, если монахи перестанут молить Бога за грешный мир».

Святые отцы постоянно напоминали, особенно мирянам, светским, то есть нам, о необходимости возгревать святость в душе, а где, как не в монастыре, она возгревается? Для того и надо ездить, ходить в монастыри хотя бы ненадолго. Здесь мы облекаемся «в оружие света» и отсюда, вооруженные, опять уходим во враждебную тьму современности.

Тяжелеет голова, затекают ноги, дремлется. Надо встряхнуться, надо взять себя за шиворот. Прогоняют дремоту поклоны, особенно земные. «Не спи, душа, конец приближается!» Сколько тебе осталось? Год, два? Десять? Все равно все это – мгновение. Успей спастись! Молись, но не воображай, что спасешься. Но и не унывай: Бог милостив. Помни преподобного Силуана, он ходил этими дорогами. «Держи ум во аде», бойся Бога. Молись! Это же лучшие часы твоей жизни – такие молитвенные ночи Афона.

Свежее утро. «Богородицу и Матерь Света в песнях возвеличим». И согласное незабываемое славословие, к которому присоединились и наши батюшки: «Честнейшую Херувим и Славнейшую без сравнения Серафим…»

Рассвет. Изумрудная чистота моря.

Во дворе монастыря много кошек, далеко за двадцать. Они охраняют от змей. Кошки пасутся около кухни. Некоторые сильно раскормлены, причем явно не змеиным мясом, а добротой поваров. Тут же доброжелательный к нам, но суровый к кошачьему стаду пес Мухтар. Он прыгает на парапет, у которого мы любуемся морем, и нас приветствует. Ходит по парапету на уровне голов и усердно машет хвостом, как веером. Тут кругом война в животном мире. Шакалы не прочь покушать кошек, как и лисы. Мыши давно съедены. Ястребы тоже убавляют кошачье потомство. Но, сказали монахи, когда пес с кошками, ястребы не пикируют. Интересно, что взрослые кошки боятся Мухтара, а котята вовсю на него шипят и машут лапкой.

Завтрак. Чтение житий на сей день. Два отрока завтракают с нами: Вася из Ярославля и Олег из Питера. Ученики школы Афониады. Трудно, но держатся. Греческий, латынь, английский. «Английский-то зачем?» Мы уже вышли из трапезной, стоим под утренним солнышком афонского сентября. Только замечаем, что отроки как-то переминаются и явно куда-то стремятся. Оказывается, получили благословение на рыбную ловлю. «И ловите?» – «О, большущих!» Убегают.

В группе четыре человека собираются пойти на вершину Афона. Отец Геннадий, не отговаривая их, рассказывает, как в прошлом году он поднимался, и уже поднялись на полторы тысячи метров, как гора завыла, вой стал нарастать все сильнее и вдруг лопнул, как струна, и стало тихо.

– Что это было?

– Не знаю, – отвечает отец Геннадий.

Но отец Петр и отец Сергий настроены решительно:

– Пойдем послушаем.

Нам поданы два микроавтобуса. Один из кельи святого Модеста, другой за деньги. Начинаются наши поездки – посещения афонских монастырей. Водитель нам попался опять интернационального склада. Знает языков пять-шесть. Ну как знает? Постольку, поскольку требует работа. «Здесь такой-то монастырь, до него ехать столько-то, это стоит такую-то сумму в евро, а в долларах столько». Но русских паломников больше всего на Святой Горе, поэтому и знание русского у водителя (его зовут Николай) лучше. Видимо, он молдаванин.

– Бежали в двухтысячном из Молдавии. Сорок три человека. Шли три недели, скрывались в лесах. Ступали ночами, горными тропами, гуськом. Никого не потеряли. Ели копченое сало, я его с тех пор ненавижу. Проводникам отдали по две тысячи.

– Рублей?

– Если бы. Был я и в Португалии, везде. Колено пухло, лекарства очень дорогие, не помогли, думал, ногу отнимут. Приехал сюда, молился, воду пил, за полтора месяца прошло.

Дороги Афона, конечно, стали заметно лучше. Хорошо это или плохо, Бог весть: тут два мнения. Конечно, непрерывно везутся по ним строительные материалы, туда-сюда ездят рабочие, послушники. Но нарушается молитвенная тишина. Рев грузовика – это не тихое цоканье копыт ослика по камням. Только опять же – строиться-то надо. Ведь века и века проходят, строения ветшают, жизнь продолжается, надо думать о будущих насельниках. Не оставлять же им разрушенные обители. Так что и дороги нужны.

Но так хочется молитвенной тишины. Ее ищут, к ней уходят. Два знакомых моих монаха, о которых спросил, оказывается, ушли по благословению в уединенные каливки. Конечно, их не найти. И зачем? И что им скажешь, когда они предложат: «Оставайся».

Водитель очень досадует на желание русских что-то обязательно приобрести на память.

– Эти лавки все время забирают. И что в них? Приехал, зашел, приложился, и дальше. И больше объедем.

Но у нас главное не лавки. Мы не только сами прикладываемся к святыням монастырей, но и вносим в них икону святителя Николая. Монахи-греки и те, кто в это время находятся в монастыре, благоговейно прикладываются, произнося новое для некоторых слово: Зарайский.

Когда потом вспоминаешь афонские монастыри, тем более те, в которых был всего раз или два, то впечатления накладываются друг на друга, и путаешься: это в каком монастыре весь двор не мощеный, а зеленый от ковра густой крепкой травы? А в каком дорожки красно-коричневые, как коврики, а по краям пунктирами цветные камешки? А где монах вынес складной столик и на него поставил длинный ящик с частицами мощей, вначале сам их облобызав? Где? Да по большому счету это и не важно. Важно, что были, что молились, что прикладывались, что в это время тем, за кого молились, становилось легче. А крепче всего наши молитвы за любимое Отечество. Главное – мы на Афоне, в центре вселенской молитвы ко Господу и Божией Матери.

Конечно, особо помнятся Ильинский скит, бывший русский, а даст Бог, и будущий. В нем доселе все совершенно русское – архитектура, колокола, иконы. Во весь простенок царит икона батюшки Серафима Саровского, вся в драгоценном окладе. «Дар надворного советника Константина Андреевича Патина. 27 окт. 1913 г.». Иконостас из Одессы. Монах: «Иконы писаны в Киеве. Все ваше. Мы храним». Хранить помогают и мощные кованые двери. Недалеко от них – источник животворной воды. И ковшик из белого металла. Пьем и умываемся. И никак не напьемся. Дивно.

И здесь самое время присесть у источника на лавочку в узорной тени от желтеющих листьев и вспомнить иеромонаха Аникиту, в миру – князя Сергея Александровича Ширинского-Шихматова. Он упокоился именно в Ильинском скиту.

Набожный, рано ставший блестящим морским офицером, участник боев, одаренный поэт, ратоборец за Россию, за русский язык. Какой любовью к Отечеству звучат вот хотя бы эти строки:

 
Под хладной северной звездою рожденные на белый свет
Зимою строгою, седою, лелеяны от юных лет.
Мы презрим роскошь иностранну и,
Даже более себя свое Отечество любя,
Зрим в нем страну обетованну,
Млеко точащую и мед.
На все природы южной неги
Не променяем наши снеги
И наш отечественный лед.
 

Князь Ширинский-Шихматов подобно вслед идущим за ним офицерам – будущим святителю Игнатию (Брянчанинову) и Оптинскому старцу Варсонофию (Плиханкову) принимает постриг. В Юрьевом Новгородском монастыре. Шесть лет трудов. Просит разрешения свершить паломничество на Афон и в Святую Землю. По дороге принимает участие в прославлении святителя Митрофана Воронежского, пишет его житие.

После долгих трудных странствий достигает берегов монашеской страны. Выходит на берег примерно на месте теперешней пристани Дафни, поднимается в монастырь Ксиропотам, где сокровище – часть Животворящего Креста Господня. Переезжает верхом на муле в русский Ильинский скит. Объезжает постепенно все афонские пределы. Положение русских монахов тогда было плачевно. Греки даже пытались склонить Вселенского патриарха, чтобы упразднил русский Пантелеимонов монастырь, а земли его разделил. Хотя прекрасно знают о незыблемости постановлений святых отцов афонских о количестве монастырей.

Здесь вот еще что надо обязательно сказать: за спинами монахов различных национальностей, населявших Афон, стояли их Церкви с их патриархами, а у русских что? У русских патриарха не было, Синод. Это давало постоянный повод относиться к русским как к недостаточно православным или не так, как надо, построившим церковную жизнь. Как же так, Церковь, и без патриарха? Отсюда дополнительные трудности и всегдашний повод над нами поиздеваться.

Начинается недолгая, но благодатная по результатам борьба иеромонаха Аникиты за русское присутствие на Святой Горе. На деньги князя возводится храм во имя новопрославленного святителя Митрофана, оживляется Ильинский скит.

Аникита едет в Святую Землю. Приходит в Храм Гроба Господня. «Повергаюсь во прах пред великим моим Благодетелем, и славу, и благодарение принося Ему сердцем и устами, уничтожаюсь пред Его неизреченной, явившейся на мне благостью. Чýдным отеческим Божиим Промыслом я, недостойный, сподобился восхищен быть на небо и дышать святыней небесной, очистительной, оживительной, освятительной. Гроб Господень не небо ли есть воистину?» Поклонившись святыням Палестины, возвращается на Афон и… находит, что начатое дело расстроено. И вновь занимается устройством русских монахов. Затем служит в церкви российского посольства в Афинах, где и умирает. Последними словами его были: «В Иерусалим, в Иерусалим!» При жизни он многократно завещал упокоить себя в Ильинском скиту, настолько он его любил. Что и было исполнено. Мощи его, открытые по прошествии времени, благоухали.

На прощание обходим храм с иконой святителя Николая Зарайского. Таким маленьким пасхальным крестным ходом. И наш путь лежит тоже в бывший и тоже, даст Бог, в будущий русский скит, Андреевский.

Перед входом стук мяча и бодрые крики отроков в спортивной форме. В Андреевском скиту размещена школа Афониада. Баскетбольные и волейбольные площадки. Где-то тут, среди них, и наши знакомцы-рыбаки. Во дворе стало гораздо чище, прибранней. Ухожена и могила первого строителя архимандрита Виссариона (Толмачева). На небольших иконах начала века овальное тиснение: «Благословение Русского Свято-Андреевского скита на Святой Горе Афон». Сколько же таких образочков, напечатанных здесь, увозилось, уносилось отсюда, расходилось по России, по всему миру!

Вдоль внешней стены навалены осколки витражей, в основном густо-синие, будто отражение голубых небес. А они здесь близко-близко.

Идем пешком в Карею. Оттуда пешком в монастырь Кутлумуш. И везде-везде из сердца рвется благодарная молитва за Божию милость к нам, грешным, сподобившимся ходить святыми тропами и дорогами.

День проходит. Русскоговорящий шофер оказался весьма коварным. Утром просил по двадцать евро с человека, а привез – говорит: платите по тридцать. Но он не виноват: это не сам он такой жадный, это у него хозяин такой.

– Говорите с ним. Я что, я человек маленький, у меня одно – баранка круглая. Расчеты с ним. Он только по-русски не понимает, по-английски говорит.

Но и у нас такие знатоки есть. Димитрий Гаврилович поговорил. Потом, улыбаясь, перевел:

– У него присказка: друг мой, друг мой. Я говорю: если я друг, что ж ты друга грабишь?

Вновь стоим на молитве. Меня и Валерия Михайловича ставят читать часы. Моя торопливость во всем меня подводит. Так волновался и торопился при чтении, что больше не доверяли. Думаю, это неизлечимо. Я уже анализировал свою торопливость при выступлениях. Скорее протараторить, скорее замолчать. Лучше других слушать. Но молитва не выступление.

Стоять уже легче. Помню, в один из первых приездов стоял на повечерии долго, измучился, сил не было, решил – Бог простит – уйти. Вспомнил это сейчас с улыбкой: «Бог простит». Как же: какой смелый, за Бога решил – мол, простит. И потихоньку пошел. В храме как раз гасили свечи, получилось, что я уходил под покровом темноты, украдкой. И вдруг из этой самой темноты раздался голос: «Да вы что? Да вы куда? Сейчас же шестопсалмие!» И вернулся устыженный, и дальше стоял и молился. Господь дал сил. Так и не знаю, чей это вразумляющий голос прозвучал тогда.

Причастился. Как и собратья. Теплоту здесь наливают сами. Может, и нехорошо, но запил раз и не удержался, еще наполнил крохотную чашечку.

И второй день наступил. Главное событие – Ксилургу. Старые знакомые – отец Симон, отец Павлин, отец Евлогий. Костница приведена в порядок. Чисто меж храмами, в храмах тоже выметено. Чудотворная икона «Глюкофилусса» («Сладкое лобзание»). И вот такое ощущение, будто и не уезжал. Хотя понимаю: возрождение скита идет без моего участия.

Ксилургу, повторю, первый русский монастырь на Афоне. Впервые упоминается в акте 1030 года. Позднее, в описи имущества монастыря перечисляются сорок девять русских книг («Библиа Руссика»), также названы «русская золотая епитрахиль… русский плат (энхирий)… русский сосуд… русская шапка…». В акте 1169 года Ксилургу прямо называется обителью русских. Именно этим актом русской монашеской общине Ксилургу по просьбе ее настоятеля Лаврентия был передан на все последующие времена пришедший в упадок монастырь Солунянина, возникший в конце X века, освященный во имя великомученика Пантелеимона и получивший наименование обители руссов. Выписки я сделал из четвертого тома Православной энциклопедии из раздела «Русские иноки на Афоне в 11–12 веках». Здесь же – сведение о том, что славяне, в том числе и русские люди, были насельниками и многих греческих обителей: преподобного Григория, Кастамонита, Кутлумуша, Филофея, преподобного Ксенофонта, Ксиропотама и других.

Да и есть ли нужда доказывать всегдашнее русское присутствие на Святой Горе, когда само название Ксилургу говорит о том, что тут подвизались древоделы, то есть искусные мастера плотницкого и столярного ремесел? Деревянное узорочье царских врат, иконостасов, окладов икон в храмах Святой Горы лучше летописей свидетельствует о присутствии здесь русских мастеровых.

День этот был прямо-таки подарен нам. И вершина Святой Горы была к нам любезна, не скрывалась за облаками, а светилась золотой вершиной на голубом небе. А еще этот день был днем благословения – передать икону Всех святых, в земле Российской просиявших, в дар не просто Святой Горе, а именно в Ксилургу. Это символично – русские святые приходят к русским монахам.

Видел я, как собратья возрадовались такому благословению, настолько всем по душе пришелся скит. Какое же здесь богоданное место, монахи какие!

С пением тропарей вносим икону в храм. Место для нее будто было предусмотрено специально – справа от входа. Рядом иконы Спасителя, Успения точно такого размера, будто ждали радостного соседства с посланницей из России.

Игумен отец Симон облачается, выносит мощевики. Зажигаются высокие свечи. Разжигается кадило.

– Зовите братию!

А братии всего ничего. Собрались.

– Молимся, отцы!

До слез трогательно свершается молебен. Наши батюшки один другого лучше: голоса чистые, чтение вразумительное. И как спасительно и обнадеживающе звучит повтор: «Бог Господь и явися нам, благословен Грядый во имя Господне!» От ладанного дыма, от бликов света свечей, от молитв и пения ожило пространство храма, он на глазах раздвинулся, полегчал, посветлел. В конце молебна мощное, единоустное, единодушное возглашение многолетия, и благоденствия, и во всем благого поспешения земле Российской, народу православному.

Как же хорошо, что отныне в этом месте, куда пришли первые русские афонские монахи, будет икона русских святых. Она вся светится, глаз не оторвешь. Пятьсот девятнадцать ликов изображено на ней, и все узнаваемы.

Не хочется уезжать. Выходим на солнышко, идем в костницу, поем в ней «вечную память», читаем вразумляющую умы надпись: «Мы были такими, как вы, вы будете такими, как все мы». Потом посещаем храм, освященный во славу святого Иоанна Рыльского, и поднимаемся в верхний, первоучителей словенских Кирилла и Мефодия. Конечно, здания ждут рабочих рук. Дай Бог, чтобы появление иконы ускорило их возрождение.

Составляем надпись, которую благодетели обещают вырезать на медной пластинке:

Сия икона принесена в дар скиту Ксилургу в ознаменование 1000-летия русского монашества на Святой Горе Афон от благодарных паломников земли Российской.

Рождество Пресвятой Богородицы. 2009 год от Боговоплощения

К морю! Древним путем, который тысячекратно проделывали русские монахи, – от Ксилургу к теперешнему Пантелеимонову монастырю. Только мы-то не пешком идем, а сидим-посиживаем в машине да валимся друг на друга на крутых поворотах. Шофер новый, языков не знает.

Грустно заехать на час туда, где жил и был счастлив неделю. Все то же, тот же датчанин Георгий в архондарике (приемном помещении), так же приветлив, так же медленно и с акцентом говорит. Димитрий Гаврилович общается с ним на английском, помогает готовить чай и кофе. Пересказывает нам:

– Я спросил, почему он здесь. Он и там, на родине, был верующим. Но говорит: католики и протестанты тут (показал на голову), а православие здесь (показал на сердце).

Тихо в монастыре. Часы отдыха. Накануне всю ночь служба. Но встретил и знакомых. Отец Кирион, и, конечно, неутомимый отец Исидор, открывающий просторы монастырской лавки, и тот же отец Алипий, предлагающий подать записки с поминовением родных и близких и в награду открывающий святая святых монастыря – комнату с мощами ветхозаветных и новозаветных святых. Их имена легко прочесть в описаниях монастыря. Комната вверху, большая, светлая, и в ней по периметру застекленные ящики, а в них мощи. Пророки, апостолы, великомученики, священномученики… Медленно, благоговейно проходим, прикладываемся. Ощущение, что пришли к высшему начальству Вселенной, к полководцам воинства Христова; для них души наши как на стеклышке. И будто отчитываемся пред ними, и получаем новые задания, и наполняемся новых сил для их свершения.

Во дворе – скиталец из Тобольска Валера. Он наследник тех, кто в прежнее время назывался сиромахами. Это и не монахи, и попрошайками их не назовешь. Кто в монастыре не ужился, но кому домой стыдно возвращаться, кого в монастырь не приняли, а сердце уже прикипело к Святой Горе, у всех по-разному. Им известны все тропы Афона, все монастыри, скиты, кельи. Где ночуют? Тоже по-всякому. Много в горах и лесах брошенных строений, в них устраиваются. Полиция периодически отлавливает их и вывозит за пределы Афона, но чаще всего это бесполезно – все равно вернутся. Расспрашивать Валеру о его злоключениях неудобно. Денег он не просит, пришел за хлебом. Отец Георгий дает ему заранее приготовленный пакет с едой.

Вообще на Святой Горе, куда бы ни заехал, так отрадно и молитвенно, что не хочется уезжать. Из любого монастыря, скита, кельи. Любое место Горы магнитно. Вот, например, просто вышли на минутку из машины, на наше счастье, что-то застучало в моторе, и шоферу надо заглянуть под капот. Вышли и замерли. И что объяснять – это Афон, Святая Гора. А это вид на Ильинский скит. Вид настолько хрестоматийный, вошедший во все книги и издания об Афоне, что без него Афон не представить. Да, кстати, и без любого места. И без этой природы, подаренной Господом, и без этих рукотворных строений, увенчанных православными крестами.

Машины ждут нас у причала (арсаны) монастыря. Там, за стрелами агавы, источник. Это был первый мой афонский источник, потом были десятки других. В монастыре, напротив архондарика, родник. Только он тогда просто вытекал, а сейчас облагорожен мрамором и освящен крестом.

До Ксенофонта дотряслись на машине. А в нем все закрыто. Ждать? Нет, решаем пока посетить монастырь Дохиар. Он не так далеко, тоже на берегу. Если ехать кругóм, дольше будет, решаем идти пешком. Решили и уговариваем Николая Николаевича остаться. Он сильно хромает, попадал в аварию. «Ждите в Ксенофонте». Нет, Николай Николаевич решительно отвергает уговоры, и наши отцы его благословляют на пешее странствие.

А оно и для здоровых-то весьма нелегкое. Тропа будто испытывает нас на прочность: то кинется в гору, то заставляет продираться сквозь заросли, то резко падает под обрыв. Под ногами то крупные камни, то острые осколки, то мелкая галька. О змеях уже и не думаешь, хотя невольно вспоминаются рассказы о них. Недавно, например, отец Кенсорин спускался по лестнице, а параллельно, по перилам, сползала шестиметровая гадина. Хорошо, отец Кенсорин легок на ногу.

Когда тропа, сама уставшая от своих выкрутасов, отдыхает и нам дает отдохнуть, то сердце открывается для музыки прибрежных близких волн, для золота и изумруда горных склонов, для взгляда на морские дали, когда невольно расправляются плечи и легкие требуют глубокого вдоха.

В Дохиаре привратник – пес размером с нашего Мухтара, но с характером явно не мухтарским. Надо его к нам на выучку. Внутри отрадно, прохладно. Стены монастыря в зелени, а еще в клетках певчих птиц. Канарейки поют, приветствуют, будто извиняются за облаявшего нас пса.

Святыня монастыря – икона «Скоропослушница» – вся в золоте. «Русская икона», – объясняет монах. Показывает образ святой праведной Анны: «Бабушка Христа». Валерий Михайлович дарит ему, как и везде на нашем пути, образочек преподобного Серафима Саровского. Монах благоговейно целует его. Ведет к знаменитому дохиарскому камню. Коротко расскажу самую суть. Дела этой древнейшей обители были плохи, и Царица Небесная указала юному послушнику место, где находился закопанный клад. Мальчик сказал об этом двум монахам, а они оказались корыстными и с помощью этого камня захотели утопить мальчика. А он был чудесно извлечен из воды и вместе с камнем принесен в алтарь монастырского храма. Спустя годы этот мальчик стал игуменом обители Варнавой.

Обратный путь. Николай Николаевич задает темп. В грудах листьев груды грецких орехов.

Понимаем, что после такого долгого дня вернемся очень поздно, и так как целый день без еды, заезжаем в Карею, берем что-то на ужин. Но, оказывается, нас не забыли и зовут перед службой на ужин. Монашеская трапеза, чай, заваренный травами Афона, и горький мед восстанавливают силы.

Снова молитвенное стояние в стасидиях. После – краткий сон, утренние молитвы и отъезд в Великую Лавру. А до этого – прощание с братьями, которые идут на вершину Афона. Отец Авраамий благословил и как следует снарядил экспедицию. Спальные мешки, термосы, сухие пайки. Вначале отец Петр не собирался, но отец Сергий решительно заявил, что пойдет, и отец Петр весело сказал: «Как же так, я же благочинный, как же я не пойду?» Идет и Андрей Васильевич, глава администрации Зарайска. Мне немного стыдно, что я не с ними. Но успокаиваю себя тем, что, даст Бог, в следующий раз. Обуви подходящей нет, а обувь – главное в восхождении. Да и впереди поездки по северо-восточному берегу Афона, а там я не бывал.

Тем более что прямо с утра едем в Великую Лавру святого Афанасия. В ней мне не приходилось бывать. Дорога радостная, звучат в машине песнопения, даже и не заметили, как доехали. Размеры лавры меня поразили. Я считал наш Пантелеимонов монастырь самым крупным, но с лаврой не сравнишь. Действительно Великая. И владения обширны. Вся южная оконечность Святой Горы – это лаврские земли. В лавре помнят и о щедрых вкладах русского царя-страстотерпца Николая II.

Со двора лавры особенно хорошо видно вершину Афона. Она укрупнилась, придвинулась, все время невольно взглядываем на нее. Вот куда будут взбираться два дня наши товарищи.

Огромная чаша во дворе под кипарисом святого Афанасия. Чашу эту облюбовал султан турецкий и велел привезти в Константинополь, то есть уже в Стамбул. Султан возмечтал принимать в ней ванны. Один монах, желая предотвратить такое кощунство, решил разбить чашу кувалдой. Не разбил, но трещина появилась. Султан повесил монаха на кипарисе, но чаша была спасена. Ее охраняет трогательный мраморный львенок.

Храм X века. Много святынь. Икона «Экономисса» – в память о спасении монахов от голода Божией Матерью. Редчайшие иконы. «Иконописец – святая Феодора, – объясняет монах. – Феодора – это как ваш Андрей Рублев».

Мощи святого Афанасия хотели раскопать, как и положено на Афоне, через три года, но из могилы вышел огонь. Значит, нельзя трогать. Надгробие над ними в прямом смысле завалено золотом: кольцами, часами. Еще и в 1700 году патриарх Сильвестр хотел взять частицу мощей, но вновь вышел огонь.

Святой Афанасий – хранитель Афона, основатели Ватопеда, Иверона – его ученики.

На обратном пути заехали к источнику святого Афанасия. Он там, где уходящего из монастыря святого Афанасия встретила Царица Небесная. А уходил он просто от отчаяния: нечем стало жить, голодно. Вначале братия роптали, потом просто разошлись кто куда. И сам святой Афанасий решил искать лучшей доли. Но недалеко он ушел от места спасения. Встретилась ему женщина под покрывалом и спросила его: «Куда идешь, старец?» Изумился святой – откуда на Афоне женщина? И ответил: «К чему тебе знать, куда я иду? Я здешний инок». – «Я знаю твое горе и помогу тебе. Как же ты не вынес страданий ради куска хлеба и бросаешь обитель? В духе ли это иночества?» – «Но кто же ты?» – «Я Матерь Господа Твоего». – «Боюсь поверить, – отвечал Афанасий, – ведь и бесы принимают светлые образы». Божия Матерь повелела ударить в скалу посохом. Хлынула мощная струя воды и льется доныне уже тысячу лет. А тогда на этом месте Божия Матерь повелела Афанасию вернуться:

– Знай же, что с этого времени Я навсегда остаюсь Домостроительницей (Экономиссой) твоей лавры.

Вернувшись, святой Афанасий увидел, что все кладовые наполнены доверху всем необходимым. Именно в память об этом в монастыре и была написана икона Божией Матери «Экономисса».

Северо-восточный берег более обдуваемый ветрами, море здесь беспокойное, но красота все та же, афонская, неописуемая. За день побывали мы еще в четырех монастырях. Вечером вспоминали, и даже самим не верилось: в четырех! Будто время растянулось. Вроде и не спешили. Все вспоминалось: и то, как в Каракале угощали крупными сладкими сливами; как в Филофее все, у кого были фотопринадлежности, схватились за них: дивная, прямо-таки тропическая цветущая зелень возвышалась над изумрудным ковром, застелившим весь монастырский двор. Пышные кусты роз по метру и более украшали двор. И каждый куст был на одном стебле. А запахи! Только, думаю, высоким специалистам парфюмерии было бы под силу различить их благоухающие букеты. Лаванду, магнолию, медуницу и чабрец я различил. Стояли мы замерев. Интересно, что если и была у кого усталость, то она прошла от этой красоты и этого благоухания. Вдобавок негромко и мелодично заговорили колокола. Прошел монах со сверкающими и гремящими кадилами и золотым блюдом и скрылся в розово-красном храме. Повеяло ладаном.

При выходе – смоковницы, но плоды высоко, не достать. Стада бабочек.

И вот – место, где на берег Афона вышла Божия Матерь. Иверский монастырь. Надкладезная часовня, уровень воды в ней на полтора метра ниже уровня моря, и диво – вода пресная, даже сладкая.

Мы везде возили с собой, вносили в храмы образ святителя Николая Зарайского. Трепетно, тихо прикоснулись мы им к иконе Иверской Божией Матери – «Вратарнице». Список с нее, исполненный на Святой Горе, можно видеть в Иверской часовне при входе на Красную площадь. И представить, что часовни не было семьдесят лет, невозможно. Кажется, она была всегда. Как всегда был Афон. И его благословляющие знаки внимания к России.

В монастырской лавке монах говорит: «Псков, Печоры – браво, прима!» Он был там. Ловко торгует, ведет счет. Вдруг звуки колотушки в деревянное било. Монах решительно говорит: «Аут, аут! Баста! Финиш!» И прекращает торговлю. Идет на молебен. Хотя и ненадолго, идем и мы.

Путь в Ставроникиту, монастырь Святого Креста. Вдоль дороги к главным воротам – длинные каменные колоды с водой, в которой золотые рыбки. Их тут на сотни сказок о рыбаке и рыбке. Хорошо, что у моря не сидят старухи у разбитых корыт, не гоняют туда-сюда стариков.

У источника умылся, напился, сел под иконой «Живоносный Источник», и показалось, что гудит в голове. «И немудрено, – решил я, – такой нескончаемый день, под солнцем, в тесной машине». Гудит в голове и гудит. А потом гляжу: да это же пчелы! Не одни мы пить хотим. И так их много. Вот вы где, авторши знаменитого монашеского каштанового горького меда. Этот мед незабываем. Он стоит у нас в келье, так сказать, в открытом доступе, но много его не съешь. И не могу объяснить отчего. Пчелы и по мне ползали, но какой с меня взяток?

Знаменитая икона монастыря – «Никола с ракушкой». Икона пролежала на дне моря пятьсот лет. Достали рыбаки, принесли в монастырь. Стали отдирать от иконы раковину, и полилась из-под нее кровь. Из раковины византийский патриарх сделал Панагию и подарил ее русскому патриарху Иову, тому, кого в Смутное время сменил священномученик Ермоген.

«Наступил уже час пробудиться нам от сна». Это из Писания. Сказал к тому, что тексты из Писания, из богослужебных книг благодаря молитвам поселились в нас, в душе, в памяти, но молчат, задавленные хлопотами дня. А здесь, когда молишься, прикладываешься к святыням, спасительные тексты возникают из памяти слуха и зрения. «В скорби будьте терпеливы, в молитве постоянны… в усердии не ослабевайте». Это и есть то самое возгревание молитвенного состояния души. «Духа не угашайте». То есть слова, сложенные в сердца, должны в нас не просто жить, но и влиять на мысли и поступки. А пока «бедный я человек… не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю». И все равно – «ночь прошла, а день приблизился: итак, отвергнем дела тьмы и облечемся в оружие света». Афонского света.

О, как трудно не угашать духа! Жизнь там, в России, продолжается. Дела наши без нас не делаются, родным там без нас трудно. На непрерывной связи с Москвой отрок Михаил, сын Валерия Михайловича. И у взрослых сотовые телефоны звенят и пищат постоянно. Сотоварищи мои – люди деловые, они продолжают кем-то и чем-то руководить. Впервые вижу не просто новых русских, а православных русских деловых людей. Искренность их в молитве изумительная, тяга к святыням сердечная, вера просто детская, то есть самая крепкая.

И уже вот-вот все полетит в прошлое: и это солнечное сияние, и эти тихие теплые, благостные дни. Они были счастьем, которое потом надо будет оправдать.

Когда едешь, летишь, идешь по морю на Афон, то не надо говорить: поехал на неделю, на пять дней, нет, ты едешь не на дни, а на дни и ночи Афона. Здесь другое время.

Вернулись наши паломники. Измучились, с трудом шагают, загорелые, радостные. «Ну, выла гора?» – «Выла. Но не гора, а шакалы». Служили на вершине литургию. Рассвет встречали. Весь Афон виден. Шутят: «Вас сверху видели. Ползаете как муравьи». Отец Сергий одаривает драгоценным подарком – камешками мрамора с самой вершины от древнего креста у храма Преображения.

Читаем правило ко Причастию. Завтра уезжать, надо увезти главное благословение Афона – Причастие Крови и Тела Христовых в афонском храме.

Но вначале – вечерняя, переходящая в ночь молитва. С пяти утра, ранняя.

Причащаемся. Братство во Христе выше любого другого. Роднее людей не бывает.