XIX век

Времена Афона, несмотря на нестроения в братии и нападения извне, продолжаются течением времени переходом в грозовой XIX век, предтечу еще более страшного XX столетия.

Ярчайший представитель Афона этого времени, несомненно, Никодим Святогорец. Годы жизни – 1749–1809. Придя в двадцать пять лет на Афон и получив через два года постриг, Никодим по данной ему от Господа книжной премудрости подготовил к изданию Добротолюбие; издал также «Собрание богопрореченных слов и поучений богоносных святых отцов», трактат «Апология веры». Несомненную пользу для души несет его книга «Невидимая брань». Она достигла России и ее пределов, когда по Божией благодати через преподобного Паисия (Величковского) знание о Святой Горе стало не только монашеским, но и общим достоянием. Никодим Святогорец составлял и Афонский патерик. Позднее к Добротолюбию добавилось издание «Древних иноческих уставов».

В 1955 году по ходатайству афонских монахов Константинопольский Патриархат причислил отца Никодима к лику святых. К пятидесятилетию со дня прославления преподобного и у нас, и в Греции вышло, к радости его почитателей, подробное описание жизни и деяний святого.

«Он трудился до самой смерти над просвещением народа, – пишет греческий историк Церкви Мануил Гедеон. И восклицает: – О, если бы в каждом веке являлось по Никодиму!» Современный нам афонский монах Феоклит Дионисатский, описавший жизненный путь святого Никодима, в завершение изумленно вопрошает его: «Святейший отче Никодиме, скажи нам, какими жалами было уязвлено чистое твое сердце, что ты был возведен на толикую высоту любви? Скажи нам, где пас ты овец твоих чистых помыслов?»

Есть выражение – богодухновенные писания. Это и о трудах преподобного Никодима Святогорца.

Великий старец с великой Волги

Игумен Парфений, писавший о Святой Горе, был еще и даровитым художником. Он оставил после себя гравюры, на коих запечатлел афонских монахов. Одна из запоминающихся – изображение иеросхимонаха Арсения. Склонив голову, прижимая правой рукой к сердцу монашеские четки, держа в другой свиток со словами «Твой есмь аз, спаси мя», старец молитвенно устремил взгляд в ему одному видимое пространство.

Нижегородская губерния, город Балахна, волжские просторы дали миру сего дивного исповедника веры Христовой. От роду он был наречен Алексеем, затем, при пострижении, Авелем и уже потом, на Святой Горе, Арсением. А туда он рвался всем сердцем, услышав рассказы о ней. И в Пешношской пустыни, и в молдавском Балашевском скиту он говорил о желании пойти на Афон. Но уж очень время было неподходящее, Греция была под турками, кишели они и на Святой Горе. Не сумев навязать монахам мусульманство, пролив при этом много неповинной крови, турки обложили монахов данями, поборами, да и просто грабили. А что взять у монахов? Нечего? Тогда их избивали. Эти рассказы доходили до России. И все равно горячее желание уйти на Афон и разделить там с монахами их участь не проходило.

В Молдавии Алексей принял постриг и обрел верного друга, монаха Никандра, с которым они и двинулись в спасительный, скорбный путь. Но перед этим долгое время во имя отсечения своей воли повиновались духовному отцу и служили Господу в монашеском звании, не дерзая без благословения уходить в Грецию.

Турецкая разнузданность дошла до того, что в 1821 году в Константинополе был убит захватчиками патриарх Григорий. Греческая кровь лилась по улицам столицы Византии. Греки говорили монахам Авелю и Никандру: «Зачем вы, отцы, приехали к нам теперь? У вас, в Молдавии, так не режут баранов, как здесь режут православных. По сто – по двести человек в день. И это на площадях, при всех, а сколько гибнет всего, неизвестно. И на Святой Горе полно грабителей. По морю корабли не ходят, а вся суша забита разбойниками».

Но монахи решили разделить участь страдальцев. Зиму они провели в Константинополе. Просили милостыню, делились ею с греками. «Сколько скорбей претерпели, про то только Тот знает, Кто их послал в дорогу», – пишет святогорец Антоний в книге о подвижниках благочестия на Афоне XIX века.

Что увидели они на Святой Горе? «Монастыри стоят запертые, а монахи иные разбежались по разным странам, иные скрылись по непроходимым лесам и вертепам, и мало где кого видно было. Отцы наши пошли к Самой Игуменье Афонской в Иверский монастырь».

Там они узнали о чуде, которое ободрило их и дало силы на начало жития в монастыре. Главная икона обители была убрана в золото и серебро, в драгоценности. Но стояла в целости и сохранности. Как так? Монахи объяснили, что на такое богатство турки зарились непрестанно долгое время, пока не убедились, что какая-то необъяснимая сила не подпускает их к иконе и не дает им войти в храм.

Новопришедшим из России выделили келью и благословили самим искать пропитание, ибо едоков у монастыря было с избытком, одних турок приходилось кормить несколько десятков. «Отче, – спрашивал я старца, – чем вы питались?» Он же отвечал мне: «А что Господь сказал? ”Ищите же прежде царствия Божия и правды Его, и это все приложится вам“ (Мф. 6, 33). И не мы одни пропитались, но более тысячи оставалось на Святой Горе, и всех Господь питал».

Отошла смута, и стало полегче. Хотя деньги, выручаемые за выделывание ложечек, старцы отдавали еще более нуждавшимся.

В великой схиме отец Авель был наречен Арсением, а Никандр – Николаем. Поселились в одном часе ходьбы от Иверона в непроходимой пустыни, в келье во имя святого Иоанна Златоуста. Инок Парфений вспоминает:

«Многажды мне случалось у них ночевать… С той поры как они пришли на Святую Гору, отец Николай прожил девятнадцать лет, отец Арсений – двадцать четыре года, и не вкусили они ни рыбы, ни сыра, ни вина, ни масла. Пищу – сухари, размоченные в воде, – носили на своих плечах из Иверского монастыря в гору. Еще любили красный стручковый перец. Вот повседневная их трапеза: сухари, перец и баклажаны; случался и лук, ежели кто принесет. Соленые маслины и смоквы (инжир) предлагали только гостям. И всегда ели раз в день, в третьем часу пополудни, а в среду и пяток оставались без трапезы. По кельям занимались чтением духовных писаний. Вечерню правили по уставу, читали всегда со вниманием и со слезами, не борзясь, тихо и кротко, потом – повечерие с каноном Богородице, и на сон грядущим молитвы. Ночь всю провождали в бдении, молитвах и поклонах. Если сон их преклонял, сидели не более часу во всю ночь. Часов у них не было, жили по времени, которое отбивал колокол Иверского монастыря, хорошо слышимый. В полночь соборно читали полуночницу, а потом утреню по уставу. После утрени читали всегда канон с акафистом Пресвятой Богородице. Потом предавались безмолвию. Когда рассветало, занимались рукоделием. Разговоров меж собой не имели. Читали часы и молебен Божией Матери, а потом трапезовали. И так проводили дни и ночи».

Радостен для иноков Арсения и Николая был 1836 год. Великий постник, иеромонах Аникита (князь Ширинский-Шихматов), обошедший всю Афонскую Гору, посетил и наших отшельников. Полюбил их, просил отца Арсения стать его духовником и пригласил в поездку во Святой Град Иерусалим. Проведя во Святой Земле зиму, встретив Святую Пасху, они вернулись в свои кельи.

Первым из друзей отошел ко Господу старец Аникита. Через три года он явился старцу Николаю. «Исполнилась вся келья света. Муж в облачении говорит мне: ”Узнал ли, кто я?“ Я ему ответил: ”Воистину, ты – отец Аникита, наш друг и спутешественник во Иерусалим, и уже третий год как помер“. Отец Аникита предсказал, что после четырех дней и отец Николай освободится от всех скорбей и болезней. ”Меня Господь послал утешить тебя“».

Так и случилось. Отец Арсений остался один, затворился в келье и не выходил ни к кому целый год. Потом получил от Господа извещение, что остался пожить в сем мире ради братий.

Вышел из затвора и успел еще принять к себе в ученики достаточное число монахов. А под старость случилось ему предпринять длительное путешествие по делам монастыря в Константинополь. Пройдя тысячу километров, Арсений явился пред патриаршие очи. «Почему не на корабле?» – спросил тот старца. Арсений честно признался, что не имел чем заплатить за проезд. Патриарх просил старца взять денег на обратную дорогу.

В начале 1846 года, когда стало тепло и уже можно было копать землю, старец Арсений все свободное время проводил в огороде. Когда ему сказали, чтобы и учеников привлекал к работе, он ответил: «Они без меня еще накопаются». Из чего монахи поняли, что старец готовится к исходу. Он был очень болен, но каждую седмицу служил четыре литургии.

Марта 23-го числа призвал к себе учеников, просил подходить по одному, всем давал наставления, каждого прощал, у каждого просил прощения. Потом просил оставить его одного. Они не могли слышать, что он говорил, но понимали: молится. Издали увидели, что он трижды воздевал руки к небу, потом сам лег на свое ложе и затих. Вернувшись, поняли, что душа его отошла к Царю Небесному.

«Отец Арсений, – пишет святогорец Антоний, – лицом был чист и весел, очи наполнены слез, был весьма сух, но на лице всегда играл румянец, во время литургии лицо его было яко огненное. Речь его была кроткая, немногословная, весьма начитан был Священного Писания и отеческого, свидетельства из них всегда говорил наизусть. Ученики, с ним жившие, никогда не видели его спящего, а больше на ногах, мало сидящего… Через три года, по афонскому обычаю, откопали его кости, они оказались желтыми, как воск, и испускали благоухание».