Дорогой притчи

Дорога в Иерихон, дорога притчи о том, кто тебе близкий. Гид умудряется оправдать священника и левита. Оказывается, и тот и другой, по их убеждениям, не могли прикоснуться к раненому. Хороша религия. «Они не могли терять статус». Справа – «Приют доброго самарянина», церковь святой Елены. «Самаряне – секта тогда, может быть, по тогдашним понятиям иудеев, еретическая. Во время Иисуса было сорок сект».

Всё вниз и вниз. Четыреста тридцать метров ниже уровня Мирового океана. А как хлынет?

Утром опять бегал в храм Воскресения. Как утерпеть? Он рядом, встаю рано. Один-одинешенек у Гроба и у Камня помазания, слава Тебе, Боже! Копты, двое, тоже не спят. Одарили хлебом. На Голгофе католики. Сидят вдоль по лавкам, служит негр в белом.

«Направо – могила Моисея». Это гид говорит. Но не всем ли известно о ее отсутствии? Как это вдруг – могила Моисея? «Да, мусульмане говорят, что нашли».

Видимо, это для сборов дани с легковерных. А турки как? В том же бывшем византийском Эфесе. Всерьез говорят о могиле Божией Матери. Везут в дом Иоанна Богослова (новодел), показывают около него насыпанный холмик под цветами.

Проехали. Закладывает уши, как в поднимающемся самолете, тут опускаемся. Но не по простому пути, по царскому, по главной тогдашней дороге из Сирии в Египет.

Справа – Мертвое море. Иисус Навин тут пришел к Иерихону. Проклятье над Иерихоном сбылось – так восклицаю, видя высотную гостиницу при въезде и сверкание рекламы казино.

Дорогой крещения

Никуда не заезжаем, торопимся, ибо боимся наплыва людей и транспорта. Новость – нынче к Иордану не пустят: железный высокий забор. Да, и патриарха не пустят. А берег Иордании рядышком, метрах в двадцати. Вижу даже знакомого священника из Екатеринбурга, вместе шли крестным ходом к Ганиной яме. Но оркестры и крики не перекричать. Он с левого берега меня благословляет, и меня, благословленного, относит толпа. Но их-то пускают к воде. Полицейский, русскоговорящий, как почти все тут, негромко сообщает, что, может быть, пустят часа через два после молебна. Но так долго разве будут ждать наши распорядители? Успокаивают – будет погружение у Кинерета.

Вернулся к стенам храма Иоанна Крестителя. Да, стены. Ибо еще не развалины, но уже не действующий храм. Хотя крыша есть. Но, судя по промоинам в полу, течет. Отдайте нам его, греки.

Патриарх, множество священников. Оркестры. Да такие громкие, что опять же вспоминается суббота схождения огня, в которую гром барабанов и резкие звуки оглушительных труб уже не рушили стены иерихонские, да их и нет, но покушались на разрушение органов слуха.

Пеший проход под оркестры. Дирижер более в поле зрения, нежели патриарх и свита. Он своим жезлом выделывает несусветное. И крутит, и вертит, и в небо запускает, и вроде на жезл и не смотрит, но он возвращается к хозяину.

Служба. Водосвятие. Огромный чан. Арки из пальмовых веток. Когда патриарх погружает крест, на его патриарший посох откуда-то прилетает и садится белый голубь. Потом улетает и носится над Иорданом – последней рекой на планете, из которой можно пить в любом месте. Да вот не везде подойдешь. Потом следующий голубь. И третий. И вот все вместе они выделывают круги и спирали над ликующим народом, над иконами и хоругвями, над полицейскими у колючей проволоки и вдруг решительно, враз поворачиваются и уносятся в Иорданское королевство, видимо, в благодарность за новопостроенный храм у места крещения. Вон как сияют его купола, позолоченные на русские деньги. Трансляция службы усилена децибелами динамиков. Войска по краям. Ограждения. Объясняют, что там еще находят мины иордано-израильского конфликта. И там как раз ходила Мария Египетская. Теперь путь к святыням – через мины. Людей – море. Запах ладана из многих кадильниц.

Пробую доискаться начальства, чтоб задержаться. Где там! Оно в таких случаях всегда за кадром. Полиция: приказа нет. Расстройство общее. Первый год, когда не пускают к воде на Крещение. Вот и случай для смирения.

Среди толп ходят великаны, это молодежь на ходулях. Для радости, своей ли, чужой ли, но отвлекают от молитвы. Оркестры тоже сами по себе. Вот ударили на прощанье и уходят под команды прыгающего над музыкантами дирижерского жезла.

Вернулся к храму Иоанна Крестителя. Служится акафист Божией Матери. Служит наш священник. Такого огромного роста, что кажется выше тех, кто на ходулях. С ним рядом стараются сфотографироваться иностранцы. Общая молитва «Царице моя преблагая». Шум и толкотня. Возвращается от реки патриарх. Греки теснят нас, но все-таки стоим хотя бы в притворе. Рядом – молодой мужчина с русой бородкой. «О то ж патриарха побачимо, та до Иордану, та и в Иордан».

Солнце такое теплое. 19 января. В боковом притворе – следы костров и, конечно, надписи, оповещающие мир о побывавших здесь туристах. Надписи не по-русски. Пыль, остатки рам, железки. Идет диакон, на цепочке, думал, кадило, нет, фотоаппарат.

С нашим великаном, отцом Олегом (его греки оттерли от службы), продолжают сниматься. Он добродушно возвышается надо всеми. Женщины-католички касаются рясы отца Олега и целуют свои пальцы. «Батюшка, – говорят ему, – нехай не даром дывлятся, хай будем червонцы за тэбе браты та на крышу крыть. Дуже треба. А? Нам тильки кишеню разгорнуть, а доллары тудой хлюп да хлюп». – «Не можно долларив, – возражает великан, – червонцив та рублив дуже багато».

Молимся. За тем же и ехали.

В храме любопытные отхлынули, протиснулся к иконам. «Кирие, елейсон». Хотел опять к реке, вдруг да хотя бы наберу воды, но пора ехать. Матушка Иустина успокаивает: «Вода эта, освященная, придет к Кинерету». С матушкой отец Иван Тимофеевич. Похоронил жену, тоскливо, приехал к дочери, трудится в монастыре.

Так я и простоял полслужбы в крестильной рубашке.