Едем

Гид: «Сулейман Великолепный воздвиг стены вокруг Старого города, чем, собственно, и являлся Иерусалим. Под землей, под нами, прокопан ход к Иерихону».

Вопрос к гиду: «А что, все готово для восстановления храма Соломона?»

Гид: «Спасибо за доверие, но вопрос не ко мне. Продолжаю. Восстанут мертвые из гробов и соберутся в Кедронскую долину, переходящую в Иосафатову и идущую к Мертвому морю. Пророчество – лев ляжет рядом с ягненком. Наверное, заметили у дверей вашего отеля мраморную композицию – лев и ягненок? Это библейский сюжет. Сюда – монастырь ”Патер ностер“, сюда – греческой святой Пелагии».

Автобус опасно виляет. Гид: «Вот так. Здесь все водители – арабы и всех зовут Шумахеры. У нашего Али (Али поднимает руку и приветствует нас) дед был погонщик верблюдов, а внук погоняет автобус». Кто-то: «Автобус легче водить».

Гид обижен на перебивания, рассказывает о Саладдине, крестоносцах, храмовниках-тамплиерах: «Саладдин такой был усиленно благородный, он не разрушил строения, а их перепрофилировал».

Тяжело ездить с гидами-иудеями, всё-то они знают, всё-то они выведут в пользу израильтян. «У Аль-Аксы – мечеть в Старом городе, – был рыночный храм, из него Спаситель изгнал торгующих».

Лучше смотреть да молиться. Но иногда сам слух обостряется, когда что-то и у гида интересное. «Совет церквей рассматривал вопрос о Золотых воротах. Дебатировали – открыть их или оставить закрытыми. Ведь во Втором Пришествии Спаситель войдет именно через Золотые ворота. Мудрецы сказали: а что такое камни и кирпичи для Спасителя, он пройдет любые стены. Так и оставили».

Нет, кондиционер простудит любого. Свой перекроешь, продует соседским. Сосед отвернет краник струи в сторону – продует сзади.

Гид: «Беспокоить мертвых не есть хорошо. Открывают каменный гроб – скелет есть, мяса, прошу прощения, нет. Саркофаг в переводе – это поедающий мясо».

Еще надо учесть, что много евангельских событий произошло вне стен Старого города. Резиденция Каиафы, куда из Гефсимании привели преданного Иудой Христа, была там, где церковь апостола Петра. Ее легко узнать – на вершине сидит петушок в память о петушиных криках, обличивших отречение ученика от Учителя. Своей Крестной смертью в Риме ученик искупил вину краткого отречения.

Елеон

Монахиня Екатерина разбирает елку, с радостью говорит об объединении Церквей. Помню, и меня весьма нелюбезно не пустили сюда. А в другой раз, наоборот, даже позвали в трапезную. Все от людей зависит. Начальники ссорятся, а нам-то что?

«Рожковое древо. Видели? Знаете? Иоанн Креститель питался. И мы с голоду не пропадем». Гид смеется.

Таинство Крещения бывало и в купели, наполненной оливковым маслом. Так его было много, мы же на Масличной (Елеонской) горе. Тут были давильни, маслобойни, давильня и есть в переводе – Гефсимания.

Церковь Филарета Милостивого, этого новозаветного Иова Многострадального. Хлеб белый, такой невесомый, но такой душистый и вкусный. А сами монахини рады ржаному хлебушку из России.

С годами все иначе. Что? Пугаюсь, что воспринимаю привычно, уже знаю, что́ и о че́м расскажет гид или сопровождающая монахиня. Но ведь почему-то же тянет и тянет сюда, такая магнитность в этих местах, такая радость бытия здесь. Сижу на тех же ступенях у гробницы Божией Матери, на которых сидел, в первый раз причастившись на ночной службе у Гроба. Та же широкая лестница, которая тогда, на Успение, была уставлена справа и слева белыми горящими свечами. Золотые, жаркие ленты сверху вниз – к гробнице. Только посередине дорога меж пылающих обочин. Деточки бегали среди огня. Монахи нещадно вырывали немного погоревшие свечи, ставили новые. Вверху, в ящики, было навалено столько свечей, что они вываливались через край. Помню, мне очень было жалко, что они послужили такой малый срок, я набрал почти целых, увез в Москву и потом при молитвах зажигал их.

Много молодых паломниц ставят свечи святому праведному Иосифу Обручнику – по поверью, он помогает в замужестве и женитьбе. Мы, люди в годах, кланяемся родителям Пресвятой Девы, вспоминая своих.

Принесли кресло для патриарха. А в него, хоть бы что, села простоволосая, очень довольная, объемистая гречанка. Монах сделал ей замечание, она отмахнулась в том смысле, что, мол, придет – встану.

Святой Иосиф с юным Христом и столярными инструментами. Болгарская икона. 1850 г.

Вифлеем

Вифлеем! Первая любовь моя на Святой Земле. Жил в нем больше десяти дней в первый приезд. А привезли в него палестинцы, минуя Иерусалим, куда въезда им не было. Огибали по грунтовым дорогам, через горы. Видел труп выброшенного или прямо тут умершего от голода и старости осла. То место, с которого я увидел Святой Град, потом навещал. Это около монастыря Феодосия Великого. К удивлению сопровождавшего нас переводчика, упал на колени в красную пыль грунтовой дороги. Такое чувство не испытать, видимо, более. Может быть, даст Бог бывать и бывать в Святой Земле, а однажды понять, что приехал сюда в последний раз.

Да, Вифлеем! Въехали в Вифлеем. О, магазин сувениров какой стал огромный! Тут рядышком гробница Рахили. И посейчас палестинские Рахили плачут, и посейчас избиение невинных младенцев продолжается.

Сердце радуется, но и печалится: не повторится то время той пасхальной весны, когда все тут избегал босыми ногами, бежал каждую свободную минуту в храм Рождества. Палестинцы дивились на меня, приветствовали. «Моисей, – хлопали по плечу, – Давид!» Мальчишки забегали вперед, показывали на мои ноги, смеялись. Изображали, что разуваются, что готовы продать свою обувь. Греки в храме встречали как родного. Что мне горевать, когда я долгими минутами был один-одинешенек у Вифлеемской звезды, такую милость получил от Бога.

Не утерпел, сбежал от делегации, кинулся вверх по узенькой улице к «Гранд-отелю», в котором жил тогда. Уж какой он гранд, самый скромный. «Их вонэ хир», – сказал привратнику на диком немецком. Он улыбался и открывал дверь: «Русски?» Не стал и входить, чтоб не расстраиваться, побежал дальше, выше по улице. Вот то дивное место, видно далеко: и поле Пастушков, и гора Ирода, и дорога к Хеврону.

Много деточек, много нарядных колясок.

На развилке улиц усиление, против прежней, торговли. Гуси, утки, кролики. Голуби, тревожно воркуя, ходят внутри тесных клеток. Да, улицы, переулки, лестницы, лавочки, помните мои босые пятки? Людей больше, машин больше, товаров больше. А чего меньше? Меньше радости. Тогда обязательно встречные шутили и продавцы общались без назойливого притягивания к покупке. Смех, шутки звенели на всем пути. Они и меж собой весело общались. Это было нормой поведения. Сейчас убавилось веселья. И то сказать – было и тут недавно нашествие, и танки стояли на улицах, и храм как осажденная крепость. Тогда в Вифлеем не пустили, а после, помню, пришел в храм – Боже мой, все закопчено, разорено, зачернено даже; особенно тяжело было в самой пещере.

Но не осквернить святыню. В Самарской епархии, недалеко от Тольятти, завалили землей (бульдозеры работали) место явления иконы Божией Матери, источник, тут появившийся. Он, что важно сказать, появился как утешение в год революции. Над ним свинарник построили, зловонная жижа из него стекала в низину. А источник пробивался. И одна верующая женщина набрала этой жижи в трехлитровую банку, говоря себе, что все-таки хоть сколько-нибудь да будет тут воды из источника. И банка у нее стояла на крыльце. Утром смотрит – вся навозная масса вышла наверх, на стекло, а внутри осталась чистейшая родниковая вода.

По грехам моим образ Спасителя на колонне перед пещерой не открыл на меня глаза. Толкотня у места рождества и у яслей. Монах бесцеремонно выталкивает, начинается служба.

Тянется обед. Неудачно сел (посадили), не сбежишь. А так еще хотел повспоминать о Вифлееме в Вифлееме.

Да, гора Ирода давно исключена из программ посещения – нечего смотреть, и зона опасная, близко сектор Газа. Смотреть нечего, кроме осознания – отсюда был отдан приказ об убиении младенцев. Еще помню склоны горы, заросшие терновником. Привез его ветки, и были они у божницы, пока не сгорели в пожаре квартиры. А ведь вот тоже, Ирод. И чего-то – и много – строил. «Водовод Ирода. Построено при Ироде». А запомнился одним – палач младенцев.

Все-таки закрытые глаза Спасителя тяготили. Зная, как нескоро собирается народ к автобусу, как хватают паломников за руки у разных прилавков, помчался в храм. И слава Богу! Упал на колени перед колонной, молился, а когда осмелился взглянуть на икону, Спаситель смотрел на меня. Строго, но, слава Богу, не гневно.