Обратный путь

Корабль. Уходят, уменьшаются, исчезают огни Святой Земли. Да, даже пещеру Илии-пророка не успели посетить. Что делать, кавалерийским наскоком святости много не захватишь. И то великое спасибо Господу за Иерусалим, Горнюю, Назарет, Кану, Тивериаду. За великое счастье припасть к дорогам земной жизни Спасителя.

Растворился купол бахаистского сооружения.

Листочки блокнота кончаются. Впереди – Афон. «Афон, Афон, гора святая». Что ж я не записал об источнике равноапостольной Марии Магдалины, о Капернауме, о красно-белом храме Двенадцати апостолов?

Ну, здравствуй, океанская ширь Средиземноморья! Дышу, но никак не могу выдышать омерзение от услышанного по телевизору хохмача Ефима Шифрина: он комиковал, издевался над картиной Эль Греко «Кающаяся Магдалина». Нет предела их пошлости. Ай, плюнь на них, говорю себе. Перекрестись и живи дальше.

Сижу на своем излюбленном месте на носу, вздымаюсь и опускаюсь вместе с ним. Умная громадная махина «Витязя» влечет нас на северо-запад. Вот нос тревожно понижается во вскипающую, набегающую волну. Кажется, захлебнемся, но вот уже вздымаемся выше-выше, в торжествующий обзор морских далей.

Сидел бы и сидел. По радио: в Стамбуле землетрясение, есть жертвы. Был бы Константинополь, не трясло бы. Правильно говорят: не погибшие, а жертвы. Жертвы за грехи.

Как поле спелой пшеницы золотится под окрепшей луной морское поле! Свежесть морских равнин. Разливается, плещет, раскачивается лунная дорога.

Ах, как на прощание швыряет! Как валяет во все бока! И не только водяной пылью, но и крупными брызгами достает. О, вот как плескануло, аж блокнот окропило. Отнесу в каюту, а то еще из рук вырвет да дельфину знакомому отдаст. Он сейчас в глубине отсиживается.

Оказывается (вот новость печальная), на Афоне даже не ночуем. И переживаем, открыт ли Босфор.

Канун Преображения Господня. Вспоминаю Фавор.

Обратный путь. Время морского пути пошло на вторую половину. Море, море, везде море. По радио снова о землетрясении близ Стамбула. Открыт ли Босфор?

Два дня в Палестине были такими плотными, только и молюсь, чтобы побольше запомнить. Сейчас читаю Евангелие: «И бысть, егда сконча Иисус словеса сия, прейде от Галилеи и прииде в пределы Иудейския об он пол Иордана» (Мф. 19, 1). То есть на другую сторону. А ведь я всего лишь вчера дважды переплыл Иордан. Выходил на другой берег в иорданской рубашке для купания. Хотел переплыть и третий раз, но оставил, даст Бог, на следующий приезд.

Ощущение, что рубашка еще влажная, не просохшая от иорданской воды. В таких рубашках хоронят.

Неуютно от Израиля, он искусственный. Это богоборчество – искажать помидоры (делая квадратными: больше в ящик войдет), выращивать клубнику в форме пяти- и шестиконечной звезды, делать искусственную землю.

Канун Преображения

Долгая служба кануна Преображения Господня. Исповедь, молитвы к причащению. Это главное. А так непонятное состояние: так все быстро-быстро пронеслось. И есть ли во мне благодать, уношу ли с собою? Может, просто впечатления, которые вытеснят следующие?

Конечно, разве запишешь все, что надо было записать, слаба память людская, а хочется для родных рассказать о Святой Земле.

Вот она уже не по курсу, а за кормой.

Сидел, глядя на мощные покатые волны. Слева – чистая высокая луна, уже толстенькая.

Сидел, думал, спокойна ли душа? Нет, тревожно. За родных. Хотя знаю, Господь их не оставит, тем более и молился за них не где-нибудь. Успокаивал себя.

И вдруг – было какое-то включение изнутри – полилась из ума в сердце Иисусова молитва. Так чаще бывает, когда иду или еду куда. Когда сижу, нужно усилие.

Читал Псалтирь: «Бездна бездну призывает во гласе хлябий Твоих: вся высоты Твоя и волны Твои на мне преидоша» (Пс. 41, 8).

Под нами бездна, над нами она же, немного другая.

Сейчас круглый стол: «Россия в конце XX века». Все мы такие умные, говорим о проблемах друг другу. Проблемы эти нами не решаемы, а тот, кто их решает, нас не слушает. Вот и весь патриотизм.

Было маленькое чудо со мной. У меня исчез пакет с пучками свечей, обожженных у Гроба Господня, в нем же – цветочки с Камня помазания. Пропал пакет. Я убивался, переживал. Все обыскал, всю каютку вышарил. Велика ли она, везде заглянул. Даже и согрешил, подумал: ну, взял кто-то, кому нужнее, у меня же дверь никогда не закрывается. Конечно, молился. Гляжу – пакет на самом видном месте. Слава Тебе, Господи. Лежит. Открыл – благоухает.

Преображение Господне

Преображение Господне. Хотели служить на корме (больше места), нет, решили в храме. Так благодатно давно не было. Причащался здесь же по пути в Святую Землю и сейчас, после. Ощущение какое-то другое. Какое, по моей молитвенной слабости не понять. Но то, что сильнее прошибло, точно. Еще до Херувимской умилился воспоминанию о месте, на котором стояла Матерь Божия при распятии, и слезы пошли. При Ней Сына приколачивали, возносили. Боже мой, Боже мой, «вскую оставил Мя еси?» (Пс. 21, 2).

Такое согласное пение, так бережно подходят к Святой Чаше нарядные деточки, так все радостны, ласковы и серьезны.

И так приветливо шумит вода и стихает, когда слышится возглас «Вонмем» и диякон читает.

Людей было больше обычного. Ощущение семьи. Такими, может быть, были общины первых веков христианства. Подольше бы не расплескать радость Причастия.

Освящение плодов. Всем хватило.

Какой же я, грешный, счастливый, дважды входил во Гроб Господень. Икону Божией Матери открывал, касался лбом каменной стены Гроба, прикладывался.

На морском воздухе свечи быстро сгорали. Батюшки читали множество листочков с именами о здравии и о упокоении, привезенных с собой и написанных нами. Дали стопочку и мне. Читал, прибавляя имена своих родных и близких. Вспоминал и тех, с кем не лучшие отношения. Как не вспомнить, всем умирать.

После службы отрадно побыл в одиночестве наверху, сбоку от капитанской рубки. Обостренно вспомнилась вдруг лавра, академия, преподавательская кельечка, в которой ночевал многократно, храмы, хлеб из семинарской пекарни, Сергиевский источник, знакомые монахи, профессора.

После обеда опять круглый стол. Естественно, опять о России.

Ужин. И после ужина круглый стол. Обо всем. Разошлись в половине первого. Я тоже чего-то пытался говорить, но, как всегда, торопливо, сбивчиво. Да сегодня и говорить было не надо – сутки только как отошли от Святой Земли, тем более причастился, тем более Преображение, а ввязался в спор. Не дремлет лукавый, не спит. А мне спать хочется.

«Единствовать и безмолвствовать», по словам преподобного Иосифа Волоцкого, не получается.