Всё умничаем

Скорость событий XX века, конечно, выше, чем в другие века. Из перелома на стыке столетий, как из разбуженного вулкана, извергались революции, перевороты, вытекала кровавая лава захвата пространств. Посылались Богом для вразумления глады и моры, землетрясения, наводнения, морозы и жара, нет, безумцы, водимые бесами, не унимались.

Оставить надо эту марксо-троцко-ленинскую навязчивую идею об общемировом благоденствии, спасать только себя, близких, свое Отечество. «Вы есте соль земли» (Мф. 5, 13), соли же не бывает много. Вы малое стадо, стадо же Христово не толпа, не митинг. Стоишь в храме – вроде много людей, вышел на улицу – уже все разъехались, разошлись, и где малое стадо? Но оно же не исчезло, растворилось в народе, оно же закваска. Но, если она плохая, кого она заквасит?

Век показал главное: без Бога не спастись. Не спасли партии, революции, войны. Власть захватывали деньгами, оружие отнимало власть и захватывало деньги. И деньгами сажало во власть угодных себе. Но и то, и это смывалось в мутную пропасть бегущего времени.

Кричат демократы, что борются за человека, – и ведут его к гибели. Лукавство современных бесов в том, что они якобы обновляют мир, но это внешнее: новые марки машин, усиление электроники, мода на одежду, вообще на внешнее. Такое упорное попечение о внешнем у бесов оттого, что они впали в гордыню творчества, а Творец един – Господь. В Израиле уже сотворили искусственную землю, но это не земля, а подобие, и вырастает на ней подобие, а не естественные продукты. Подали морковь на обед, а это не биология – химия. Поймали на искусственную насадку рыб, вскормленных искусственным питанием, и скармливают нам. Что же возьмет кровь от такого питания и чем напитает мозг и мышцы? Уже и человек в пробирке, и клонирование, и суррогатность, так что не только злу, но и дикости не положено предела.

Но была же над этой рекой времени, текущей от забытья к забытью, радуга, арка, тропа от земли на небо, по которой уходили безгрешные. Страшна адова пропасть, но как сияют занебесные дали. И они достижимы.

Так что жили и жить будем. Где и жить, как не в России: Россия – дом Пресвятой Богородицы.

Высунулся на квадратном столе выступать, теперь расплачиваюсь: и на палубе подходят, и в каюту уже стучат. Какое тут уединение. Выскакиваю совсем наверх, стою на ветру, пусть выдувает лишнее из головы.

Я уж и забыл, какой день в море. Вжился в него, будто так и надо.

Море до Святой Земли, два дня в Святой Земле, второй день шлепаем до Греции. На пути – Пирей, Афины, Патры, Салоники, Афон.

Стамбул не принимает. Хотя мы, зарабатывая проход, изъявляли готовность перевезти гуманитарную помощь пострадавшим. Может быть, дольше побудем на Афоне.

Сейчас фильм «Почему мы православные», потом служба, акафист, потом ужин, потом ужас продолжения полукруглого стола.

Фильм хороший. Уши мои, болевшие дня четыре, возвращаются к слышанию звуков окружающего мира. Наверное, захлестнуло водой из шланга. Сильно болело, особенно правое. Верил, что пройдет. Вставлял ваточку с освященным маслицем. И прошло. А болело так, что не приляжешь на бок, а на спине плохо сплю, и носом в подушку не получается.

Голубые просторы

Катимся как по синему паркету. Хорошо стоять на носу лицом к северу, сердце летит к России, а на корме молиться лучше того: глядишь в сторону Святой Земли. Уже ни в какой бинокль не разглядишь. Но она же во мне. Прямо как украл, спрятал Христа за пазуху.

То остров, то корабль навстречу, уже привычное. А дельфинчиков-прыгунчиков нет. А табор чаек орет и орет, знает, что все равно вынесут питание.

Запомнилось еще, как в Хайфе, при отплытии, меж кораблем и причалом стая рыб терзала медузу. Откусывала кусочки и снова налетала. Кто-то сказал: «Рыбки ее обчищают от водорослей, рыбки ей помогают». Какое там помогают. Помогают умереть, съедают заживо. Она все слабее отмахивалась зеленым крапивным подолом, наконец пошла ко дну, за ней – догрызать – унырнула стая.

Лепешки взял недалеко от горы насыщения пятью хлебами пяти тысяч. В каюте благоухание. Не могу удержаться, отщипываю.

А нас нынче Гита не завезла даже к Марии Магдалине.

Написал записку: «Господи, спаси Россию», вложил ее в бутылку из-под вина из Каны Галилейской. Опущу в воду вечером не при людях. Смешно и наивно и как-то по-детски, что-то от Жюль Верна. Но не захотелось выбрасывать бутылку в мусорный бак, забитый стеклянной тарой из-под виски, пива, а отмочить этикетку не получилось. На ней же храм. Вряд ли кто выловит и прочтет, может, только дельфины. Опять же и языков не знают. «Дельфины, милые дельфины, мы вас научимся беречь. Уже почти до половины мы понимаем вашу речь».

Когда на службе, на литургии, поминаешь ушедших с земли знакомых, погибших, они уже здесь, с тобой. Это и есть стояние на земле и на небе одновременно, вне времени. Они в вечности, я внутри земного срока, как в длинной камере, бегу от дверей к дверям.

Сотой доли переживаемого не напишешь. И красо́ты, и море, и горы, но главное – поклонение святым местам. А все записывать толку мало. Записать, как кормят? Даже и не замечаю, сыт, и ладно. Тем более наша смена почти вся постится, ходит на молебны, другая – не знаю и знать не хочу. Вот и грешу осуждением.

Во всех, думаю, каютах сейчас едет на родину драгоценный груз: вода из Иордана, вино из Каны Галилейской, веточки маслин, камешки с Фавора и свечи, свечи, которые озарят российские храмы и жилища.

Сколько же моя Надя, жена, положила мне рубах! И все красивые, как она сама. Я о рубахах узнал только от таможенников, когда они стали перешвыривать вещи в сумке. Зато хожу весь чистенький, хорошенький такой, аккуратненький, посмотрела бы жена на результаты своей заботы.

Вот, похвалился, уже пятно. Но есть и другие. А уж ту, в которой был в Гробе Господнем, сложил и спрятал. А в которой погружался в Иордан, эту для похорон. «Во Иордане крещаюся, Господи, Троическое явися поклонение…» Но уж как Бог даст. Мысленно ночью сказал сыну: «Сын, похорони меня в иорданской рубашке, а не сможешь, проси, чтоб тебя в ней похоронили».

На акафист!

Акафист пели очень согласно, ибо за долгую дорогу спелись, уже звучим как церковный хор.

До службы заскочил в служебное помещение, попросил авторучку записать имена. «И вас запишу». Женщина прямо вся встрепенулась: «Ой, запишите! Ольга, Ольга. И детей, детей, главное. Эля, дочь, Эдик, сын». – «А какие имена крещеные?» Она замялась. Напишу: «Ольга со чадами».

Конечно, Россия – страна спасительного слова. Это давно поняли бесы и недолго дали нам писать только православные тексты: молитвы, жития, предания, летописи, Слова «О Законе и Благодати», «О полку Игореве», проповеди и послания…

Хороший вечер дня Преображения. День такой длинный. Все шел, шел и пришел к закату. Закаты над морем – о них не переговорить. Интересно, что закаты более пишутся и поэтами, и художниками, ибо в рассветное время труженики кисти и пера почивают.

Теплоход летит в закат. Много на палубе хороших людей и душеполезных разговоров. Ничего не запомню.

Каюта, Псалтирь. Опять о море: «Господи Боже сил, кто подобен Тебе? силен еси, Господи, и истина Твоя окрест Тебе. Ты владычествуеши державою морскою: возмущение же волн его Ты укрочаеши» (Пс. 88, 9–10).

Утром должен быть, даст Бог, Пирей. Афины, Акрополь, Сократ и, естественно, вслед идущий Платон. А тут же и Аристотель. Такая вот триада. Язычники, но говорили же о единобожии. С тем и не будут забыты.