Вернулись

Пишу уже в каюте. Тут вчера записал: «Неужели завтра в это время запишу, что был у Гроба Господня?» Да, записываю: был, грешный, во Гробе Господнем. Слава Тебе, Господи, слава Тебе! Слава Тебе, показавшему нам свет!

Дай Бог через сутки, вернувшись, записать, что был в Галилее, Назарете, Капернауме, Кане Галилейской, может, даже и на Фаворе.

Ой, растянись, хорошее время, ой, сократитесь, тяжелые дни. А как хорошо, что я не стал обедать и побежал в Храм. Бежал ведь, бежал. Думаю, люди дивились, чего это со стариком, ведь уже шестьдесят. Но бегу-то не за чем-то, а ко Храму. И силы появились.

Да, мне же принесли поесть, а я не хотел нисколечко, настолько был полон огромностью поклонения Гробу Господню, Его воскресению. «Кто отвалит нам камень от дверей гроба?» (Мк. 16, 3).

…Гляжу на карту Старого города (Олд-сити): где сегодня бежал, где Сионские врата? Вот. Вот отсюда бежал. Так и так.

А ведь я святоземельский долгожитель. На корабле прибыл сюда впервые, а прилетал не раз. И на схождение Благодатного огня, и на Преображение, и на Успение, и на Рождество и Крещение. И Хеврон не раз видел. Даже замечал, как подрастают маленькие дубки Авраам и Сарра около дуба Мамврийского.

И кроме Сионских знаю и другие ворота, особенно Яффские, Новые (Нью-гейт), Дамасские, Стефановы. Входил и выходил в каждые. Да не по разу. И поток (бывший) Кедрон не только переходил, но по дну его ходил. Помню капельки алых маков. А Елеон! Весь исходил. И долины Иосафатовой, продолжающей Кедрон и уходящей к Мертвому морю, страшился как места Страшного суда.

И все это здесь. И сидят взрослые люди и торгуют, и обманывают. И дети кричат и играют в монеты и стекляшки.

Да мне-то что. Во мне ликование. А ликование – слово духовное.

Дорогу обратно почти не помню. Старался дремать. Гита, спокойной ей ночи, осталась. Огни мелькали, особенно вдали справа. Иорданский берег.

Каюта. Даже пыль с ног не хочется смывать. Конечно, весь день босиком. Это подошвы мои просили о радости прикосновения к тем местам, где прошли Его пречистые стопы.

Иконочки вновь расставил. Они уже не просто так, – освящены на Гробе Господнем, у Голгофы, на Камне помазания. Зажигаю свечу. Она из Ставрополя, отец Ростислав привез поставить ко Гробу Господню и мне одну подарил. Я ее там обжег, сейчас зажег. Погорит во время правила, потом повезу в Святую Русь, там освещу пространство. Ишь замашка какая – освещу пространство. Ты хотя бы одну комнату освети.

От влажного носового платка, омоченного в елее, такое в каюте благоухание, что сегодня приснится рай. Да если и не приснится, я уже в раю. Как же я буду вновь тосковать о Святой Земле! Сейчас, после корабля, особенно.

Еще же в Горней успел при выходе из монастыря отщипнуть две веточки маслины.

Тихая, тихая, светлая радость. Хоть бы надолго хватило. А то знаю, как Москва с ее судорожной жизнью умеет вышибать накопленное, вампирски забирать его.

По радио обычное: «Пассажиры первой смены приглашаются в ресторан». Утро, мы ж только легли. Надо вставать. Сползаю в душ.

В душе увидел ступни. Прямо эфиопские. Не отмываются. Как хорошо!

Вдруг подумал: сейчас бы – обратно в Россию. Не приснился же вчерашний день, полноты его счастья хватит.

Ухо болит. Еще помазал маслицем от Гроба. Пройдет. Молился на все стороны света: тут везде свято. Святая Земля, Святая. А для евреев обетованная, вот и разница. Страдать евреи не хотят, оттого и страдают. Мнят себя выше всех и злятся на тех, кто с этим не согласен. Злитесь на здоровье: я не согласен. Для меня русские лучше всех.

На палубе нечем дышать. Август, Хайфа, порт. Отходят и входят всё новые суда. В основном пятипалубники. Туристские ближе к нам, к городу; танкеры, наливные и сухогрузы подальше, к портальным кранам. Волокут сюда нечто, отсюда – пустоту. Возили же мы в Египет нефть, а обратно в эти же танкеры наливали бурду, называемую солнцедаром. «Не теряйте время даром, похмеляйтесь солнцедаром», – шутили, а желудки калечили.

Бори что-то не видно. Да, про бахаистов я и сам знаю. Они всех пророков, к которым, Бог им судья, причисляют и Христа, сваливают в один список под знаком всесветного братства. Они ждут мессию, которого постоянно основатель их учения Баб называл так: «Тот, кого проявит Бог», который будет «солнцем, в сравнении с которым все прежние пророки были только звездами». Ему будет дана «абсолютная власть связывать или развязывать, подтверждать или отменять…»

В Галилею

Вперед! Ждет Галилея. Галилея, а я про бахаистов ворчу. И вообще хочется в море, в чистый свежий ветер, в играние дельфинов (небось загрустили без нас), в сияние луны над блескучими водами.

Неужели уже завтра проснусь среди и античных, и ветхозаветных, и новозаветных вод? Дай Бог.

Такая гонка оттого, что опоздали и теперь наверстываем упущенное.

Вчера и времени не было, чтобы заскочить в какую лавочку, купить часы, электронную дешевку, чтобы попользоваться и выкинуть при подъезде к Москве. Может, сегодня куплю. А зачем? Объявляют же постоянно, что делать, куда идти. Часы – для красы, время – по солнцу. Оно здесь в августе самое ярое в году.

Едем. Гидша уже тут. Поздоровалась учтиво, чать, ленинградка.

Указатель «Назарет. 26 км». Гита снова о древности евреев. Никто не возражает.

– Здесь почвы искусственные, гидропоника, полив, четыре урожая. – Далее – подробно о современных несчастиях Израиля, о том, как их обижают палестинцы.

Назарет. В прошлые приезды въезжали с пением тропаря Благовещению, нынче вот слушаем о плохой Организации освобождения Палестины. Сказала бы, что в XIX веке в Назарете говорили по-русски, были русские школы. Нет, упрямо везет в магазин сувениров. Она от них получает премиальные.

Назаретский храм Благовещения. Сооружение тоже вроде бахаистского, космополитическое. Навезенные отовсюду фрески, картины, скульптуры везде, во дворе и внутри. Огромный купол накрыл дом Иосифа, мнимого родителя Христа. Как-то музейно все. Прямо во дворе пристают, просят: «Шекель, шекель». С удовольствием с шекелями расстаюсь. Как и с долларами. Дал и российскую монетку. Смотрит вопросительно. «Сувенир», – говорю. «Сэнк ю, сэнк ю, – тянет ладонь. Просит: – Ван доллар, шекель». Хватит тебе сувенира.

Слава Богу, жив греческий православный храм Благовещения. Но есть изменение: не пускают к источнику, оковали решеткой, воду из него вывели по шлангу в раковину. Кран. Хоть так. А помню, был тут, опять же один, и обливался из источника, и жадно пил, и выходил на жаркую улицу, быстро обсыхал и вновь шел к животворящей воде.

Ревут, колотят по мозгам отбойные молотки, пыль. Все-таки тропарь Благовещению поем хотя бы в автобусе. Конечно, не на этот асфальт ступали ноги Спасителя, но то же небо, те же очертания окрестностей, то же солнце.

Стараюсь угадать ту гору, на которую возвели Христа, чтобы сбросить.

Подарили мне шляпу, жалея остатки седых волос. Неудобно отказаться, но никогда же шляпы не носил.

Кана Галилейская. Обмывание приезда туда, где Господь сотворил первое свое чудо – претворение воды в вино, явно затянулось. Гита довольна: вот они, русские. Курит.

А какие яблоки на лотках! Но всего и другого полно. И всем можно прекрасно насытиться. И не голодные же были Адам и особенно Ева. Нет, давай ей яблоко. Внук: «Если бы Ева и Адам помолились перед едой, яблоко бы им не повредило».

Фавор. Стог сена, говорили русские паломники, копна. Гита говорит, что на древнем иврите Фавор – это грудь кормящей женщины.

Долгий жаркий день. Возвращаемся. Шляпу потерял. Уже не соображаю, какое число. Но высчитываю, что через два дня как раз фаворский праздник Преображения. Нас тут уже не будет. А как на Фаворе будет, я знаю, был именно в этот праздник. И причащался! И даже шел пешком. Правда, в одну сторону, с горы. Такое было ощущение простора. Муэдзины кричали. А петухи как пели! Может, и не громче муэдзинов, но гораздо дольше.