«Город хлеба»

Бейт-Лехем, Вифлеем, милый «город хлеба», здравствуй и стой вовеки незыблемо! Как знаком запах твой, запах постоянно свежего хлеба! Хотя бы успеть и к Вифлеемской звезде, и к той гостинице, в которой жил, и вообще пробежать знакомыми местами. Но уже, конечно, не повезут в Бейт-Сахур, в «город пастухов», и не побывать уже на горе царя Ирода. Она видна, на нее я поднимался. Привез с нее ветки колючего терновника.

Площадь перед Храмом раскалена солнцем, душно, но продавцы разной мелочевки бодры и веселы: «Горбачев – ван доляр, ельсин – ван доляр, Гагарин – милён доляр, четки – десять доляр! Купи, купи! Восемь. Купи! Семь!»

В пещере на наше счастье мало людей, очередь небольшая. На колонне перед входом – образ Спасителя. Глаза то открыты, то закрыты. Слава Богу, открыты, глядят на меня, грешного.

У звезды – инвалиды-католики. Очень недовольны, что помешали им. Но уходят. Помогаем подняться по лестнице.

Запели Рождественский тропарь. Сердцу горячо, тут же я бывал в прямом смысле сотни раз, десятки раз был один-одинешенек у Вифлеемской звезды, места явления в мир Спасителя. Мне ли горевать! И сейчас не горюй, что свидание со звездой краткое, радуйся, что снова свиделся.

Гонят гиды к выходу

В автобусе Гита, не скрывая отношения к арабам, говорит вроде бы объективно:

– Рядом два государства. Одно богатое, другое бедное. Значит, какой вывод? Надо работать, а не мести мусор с одной стороны улицы на другую.

Тут я не выдерживаю:

– Им же никто не бросает доллары под метлу.

Ясно, что Гита меня мгновенно возненавидела, но хотя бы перестанет кусать арабов.

Опаздываем, крепко опаздываем на обед. А у меня план: я на обед не пойду, у меня будет почти час. Запоминаю место остановки автобуса и бегом-бегом через Сионские ворота к Храму Воскресения, к Гробу Господню.

В Старый город

Бегом-бегом по Виа Долороза, Скорбному пути. Лавки, тряпки, барахло, фрукты-овощи, сувениры, ремни, платки, иконы вперемешку со всем, зеркала, подсвечники – все мелькает… Крики, призывы, даже хватания за рукав: «Руськи, даром!»

Один поворот, другой. Под ногами желтые плоские камни, отполированные за века до скользкой гладкости. Еще поворот – двор Храма. Храм! Колонна с трещиной. Приложился к ней и кинулся на колени к Камню помазания. Камень весь в цветах, в необъяснимом запахе. Не надышаться.

К Кувуклии, ко Гробу. Очередь. Итальянцы. Слушают своего гида внимательно. Движется очередь еле-еле. Я пристал сбоку. «Пронто, сеньора, грацие», стал как бы свой. Молюсь. В Гробе три русские женщины, плачут, не выходят. Их сердито выгоняет дежурный грек. Заполз на коленях в дальний угол. Заползают и другие, теснят. Открыл в стене дверку, о которой знают немногие. За ней – райский камень.

Выгоняют. Пятясь, выполз. Обошел Кувуклию. В часовне коптов сидят два копта, заполнившие собой всю свою часовенку.

На Голгофе – монах-негр. Или нынче так нельзя говорить? На Голгофе монах афроамериканского происхождения. Тоже торопит.

Раздался колокольчик. А, вот почему торопили – служба начинается. Возгласы на многих языках, кроме русского. Воцарилась тишина, только что-то читает священник в белом балахоне и колпаке. Стою у Голгофы.

Стою у Голгофы! И такой бесчувственный, даже не плачу. Вдруг все уходят. Стою на коленях у Голгофы. Стоял, пока чернокожий монах не тронул за плечо. Говорю ему: «Еще две группы придут».

Конечно, он не понял. Но уже полпятого, а в шесть закрывается храм. А вдруг их не пустят? Побежал вниз к привратнику. Дремлет. Но по-русски немного понимает. «Сейчас еще придут! Нох айн маль. Два автобуса. Цвай ауто. Две группы». Он стучит по циферблату дорогих часов.

– Две группы, – уныло говорю я, – Россия. В Хайфе задержали.

Он вдруг говорит:

– Ноу проблем. Руськи, нет проблем.

Вернулся к Камню помазания. Сколько раз я доставал пальцами миро из корытца меж камнем и оградочкой, смачивал в нем чистый носовой платок, который потом долго-долго благоухал.

Крестил мокрыми пальцами лоб, чтоб думать получше, глаза, чтоб глядели, уши, чтоб слушали только хорошее и не болели. Помазал и сейчас. Ухо болит – ударили струей из бранспойта. И снова пошел ко Гробу. Очередь поменьше. Слава Тебе, Господи, снова вошел в святейшее место. По моим ли грехам, Господи, такая милость?

Еще мне и чудо – вновь открывается дверка, на которой икона Божией Матери. Приложился к иконе и посунулся к райскому камню, ощутимо стукнулся лбом. Целовал камень, на котором лежало Пречистое Тело Спасителя в плащанице.

Группа пришла

Вот и группа. Боялся, не успеют. Обедали долго, долго шли. Но хоть успели. А привратнику копеечку все-таки дать пришлось.

Хорошая у нас группа. И деточки хорошие, терпеливые. Так я еще и с ними прошел.

Сел на скамью, отдышался. Вспоминал, как бежал от автобуса через Сионские ворота и все восклицал вопросительно: «Виа Долороза, Виа Долороза?!»

Пещера Иосифа Аримафейского, придел Бичевания, пещера Обре́тения Креста. Везде бухался на колени. Какая мне разница, какой конфессии какое место принадлежит? Здесь память о земном пребывании Бога моего, моего Спасителя, Иисуса Христа.

На прощание, дай Бог недолгое, взбежал (не взошел) на Голгофу.

Известие: едем в Горнюю. Водитель ежится, корежится, не хочет, ведь это сколько ему крутить, нам же еще возвращаться к кораблю. Прибавку водителю уже дали, требует еще.

Все же повез. Автобус с журналистами давно укатил. Их корабельное чрево ждет.