Объявили: утром швартуемся в Хайфе

Луна ушла, обозначился Млечный Путь. Мы все ночи въезжаем в него то сбоку, то по центру.

Так мне, слава Богу, в прохладе прекрасно, что прибрался в каюте, раскрепостил картину, изображающую жаркую пустыню, убрал тряпку.

Глупости пишу от радости: Хайфа скоро, в каюте легко дышать.

Шестой день моря. Не спится. Ночь. Одни звезды. Взял с собой Евангелие, стою на носу. Обозначилось слабое свечение берега. Уходил в каюту, прилег, вернулся на палубу. Туман.

Но вот прямо перед собой и справа вижу горы. Это ветхозаветная гора Кармил. Пророк Илия, жрецы Иезавели, орден кармелиток.

Скоро обещанное время швартовки – семь утра. Причаливаем прямо к Ветхому Завету.

Как же милостив ко мне Господь: был один на палубе, когда увидел Святую Землю. Да, это не взгляд с самолета на Тель-Авив. Прямо, чуть влево, желтилось за тучами рассветное солнце. Сбегал за Молитвословом. Читал утреннее правило в виду растущей земли. Стали выходить люди. Кто рад, кто растерян, кто и равнодушен. Только пробегает то слева, то справа вдоль бортов, как всегда бегает по утрам, неутомимый какой-то начальник. Он посчитал, что по кругу палубы триста метров, а ему надо накрутить десять километров, вот и нарезает круги. Прямо белка. Бегает, бегает, а потом целый день сидит, играя в карты. Для покера, наверное, силы нужны.

Чтобы сократить время и не торчать на палубе (все уже встали), перечитал записи. Боже, какой я важный, будто одного меня везут. Полный же корабль людей значительных, а я ничего ни о ком. Только о себе. Но думаю, что так невольно получается, ибо меня всегда тешит одиночество. А тут еще и отдельная каюта. Но главное – море, но главное – по нему в Святую Землю. О чем тут говорить? Ведь и в ресторане, и на палубе, и в кинозале сплошь трепотня. Конечно, она о вещах важных, но это всё разговоры. И всё о важном, конечно, о мире и России. Но это всё разговоры. Нынче, значит, и разговоры – дела. Сам такой. Но мне интереснее убежать ото всех, и если не молишься и не читаешь, то хотя бы лежать и слушать волны. Даже и дремать. Но и в тонком сне слышишь и даже произносишь вместе с приходящей волной: «Господи, поми-и-луй, Господи, поми-и-луй».

Флажок на карте водружен над Хайфой. Хайфа не Берлин, возьмем без единого выстрела.

День постный, Антония Римлянина. Умылся забортной, омывающей Святую Землю водой, побежал в душ, всё бегом: хочется с палубы смотреть.

Тихое море. Даже всплески редки. Много судов. Два огромных. Военные тоже есть. На причале подняли флаги – это для нас. Один: лоцман требуется? Другой: нет заразных больных?

Ручкой писал всю дорогу, а как подошли к Хайфе, отказала. Другая нужна, начинается другая жизнь. Не бросать же в причальный мазут. Похороню где-нибудь на суше. Рядом ошвартованные корабли «Глория» и «Дмитрий Шостакович».

Плыли, плыли и приплыли. О, удастся ли оторваться от группы в Иерусалиме, особенно в Вифлееме? Вряд ли.

Причалили мы пока не к Святой Земле, а к бетону Хайфы, самого промышленного, а значит, самого русского города Израиля.

Начинается ожидание. Смотрю на береговые строения, и кажется, что они качаются. А это во мне самом инерция морской жизни. Постоянно не умолкает радио: тому-то явиться туда-то, тот-то должен позвонить тому-то, приготовить паспорта, без команды не выходить к выходу… На грузовой палубе суета швартовой команды. Как много их. А где они были в путешествии?

Один мужчина рассказывает про свою знакомую, как он называет, бабку.

«…Бабка, – спрашиваю, – были тут в войну немцы?» – «Не, тильки тальянцы». – «Обижали?» – «Не. Маленькие, черные, мы их жалели. Слышу – мычит корова на базу. Ее тальянец тянет со двора. А винтовку поставил. Я винтовку схватила двумя руками за ствол и приклад, кричу: ”Оставь корову, а то счас твое ружье через колено переломаю!“ Он испугался, корову отпустил, винтовку обратно просит. Я говорю: ”Зайди вначале в хату, поешь“».

Да что же это такое, сколько ж еще будут томить?

Нет, хорошо, что Святая Земля далеко. Была бы рядом, думал бы: успею, съезжу.

Подняли израильский флаг. Ничего себе. Но так полагается. Под турецким и греческим уже поплавали.

Облился забортной водой, омывающей Святую Землю, и уже в каюте открыл Евангелие. Выпало: «И по днех шестих поят Иисус Петра и Иакова и Иоанна, брата его, и возведе их на гору высоку…» (Мф. 17, 1). Это о Фаворе. Скоро же Преображение. «И се, явистася им Моисей и Илия, с Ним глаголюще» (Мф. 17, 3). Ученики предлагают остаться тут, создать три кущи для Учителя, Илии и Моисея, но Спаситель идет к людям. А у подножия Фавора «человек некий» просит исцелить сына. А что ученики? А они не смогли. И вырывается из уст Спасителя горестное: «О, роде неверный и развращенный, доколе буду с вами? Доколе терплю вас?» (Мф. 17, 17).

С Фавора начинается путь на Голгофу.

День постный. Антония Римлянина.

Когда же выпустят?

Стоим и стоим. Паспорт держу в нагрудном кармане. На палубе еще рассказ. Уже другого мужчины. Из области культуры. Как ездили принимать спектакль народного театра о партизанской жизни.

– В землянке обед готовили, декорации, печка-буржуйка – все настоящее.

Готовят обед разведгруппе. Радистка жарит яичницу. Слышно даже – на сковородке трещит. Запахи идут в зал. Огромная сковородка. Разбивает яйца, я считал, двадцать четыре. А мы голодные, долго ехали. Партизаны обедают, мы смотрим. Но после спектакля яичницу еще раз делали. На той же сковородке.

Один говорит, что он спал на палубе и ночью видел метеориты. Насчитал четырнадцать. Загадывал желание. Какое, не говорит. Его не спрашивают.

Еще один, обвешанный камерами, напористо сообщает, что зримый образ сильнее текста. Тут и спора нет, был бы образ сильный. Но текст, но слово, написанное и прочитанное, держится в памяти прочнее. Да и тут тоже у кого как.

Недавно побывавший в Эстонии рассказывает, что видел парад нацистов. «Все в черном. А дядька один, в годах, с планками, заиграл ”Прощание славянки“. И они, в черном, стали маршировать».

Сколько же чаек! Противно орут, нахально цыганят. Прямо пикируют на куски хлеба в руках у деточек.

Да что же это такое, прямо издеваются. Прибыли в семь, досмотр был в девять, сейчас скоро одиннадцать. Автобусы ждут, их с палубы видно. Радио замолчало. Пошел в каюту, вымыл добавочно ноги. Таможенников пройду обутым, в автобусе разуюсь. Не идти же по Крестному пути обутым. Надо у батюшек благословиться. А то в тот раз, когда прилетал на самолете, один начальник, увидя меня босым, спросил: «А вы подумали, что о нас подумают?» Надо было ответить, что русские любят Христа.

Помазался освященным маслом.

С палубы хорошо виден большущий купол здания храма всех религий. Это бахаисты. Сбывшаяся мечта масонов – представить религию частью культуры. Нет уж, спасибо. Есть же икона на Афоне – корабль, идущий по водам. Надпись на нем: «Святая Православная Церковь». На корме, у руля, – Спаситель. Здесь же и Божия Матерь, апостолы, святые. А корабль этот осаждают антихрист и слуги его: еретики, отец протестантизма Лютер. Кому-то, может, за католиков обидно. Но они же сами позволили Западу пасть ниже всяких нравственных уровней. Не при них ли содомиты уравниваются в правах с остальными? Грех, порок, разврат объявляется нормой. Дожили.

О, помоги, Господи, побольше посетить, увидеть, помолиться! Как ребеночка кормят: за папу, за маму, за бабушку, так и я прошу милости молиться в Святой Земле за родных и близких, за Россию, за Вятку.

Написано в программе: Иордан. Место крещения Иисуса Христа. Что-то не верится. Туда же пускают раз в год, 19 января. В прошлом году я от монастыря святого Герасима потихоньку пошел к Иордану. Рядом же. Сопровождающие палестинцы были всерьез перепуганы. Вернули: «Иорданские пограничники стреляют без предупреждения».

Но до сих пор утешаюсь мыслью: может, хоть на один камешек наступил, которого касались пресвятые стопы Его.

Ну мы просто как прикованы! На палубу, к разговорам, выходить неохота. Стоим у стенки, а когда перехожу от стола к умывальнику, покачивает. В каюте холодно даже. Ночью струей от вентиляции прямо сдувало с койки, а встать убавить не было сил. Да ведь и сон снился. Опять какой-то ужас. Не могу вспомнить. Да и хорошо, был и был. Пусть все плохое исчезает из памяти «яко соние востающаго» (Пс. 72, 20).

Светит солнце, небо голубое. Я в Хайфе, сижу взаперти, читаю молитву Голгофе, написанную афонским старцем Тихоном, наставником великого старца Силуана. Чайки кричат.

Псалтирь. Открылось из конца десятой кафизмы: «В мори путие Твои, и стези Твои в водах многих, и следы Твоя не познаются» (Пс. 76, 20).

И в самом деле, где наши следы в море? Писали их как вилами на воде. А вот следы Христа, тропинки, по которым Он ходил по Тивериадскому (Геннисаретскому) озеру, видны доселе. Наши для нас только в памяти. И то.

По программе вначале в Вифлеем. Любимый мой город в Святой Земле. Жил в Вифлееме в девяносто восьмом больше недели, весь его исходил-избегал. Все улочки-переулочки помнят мои подошвы. Как после этого быть там так мало? Но и за то слава Богу.

О! Вызывают к досмотру и выходу на берег паломников с фамилиями на букву А… Вот уже и буква Д. Сижу, дрожу: вдруг не выкликнут? Голову, что ли, еще помыть? Время, с одной стороны, не идет, даже не ползет, а с другой стороны – ускакало уже за полдень.

Читаю о Храме Гроба Господня. И читал много раз, и был, а всё тянет необыкновенно.

По радио спрашивают, у кого есть «Полароид»; это значит, что кому-то срочно надо фото для документов.

Выкрикивают по списку, как заключенных из камер.

Всё. Я в автобусе. Вопрос был: почему без жены? Логично. Тут же предлагают варианты ответов. Больна? Больные родители? Не любит Израиль? Маленькие дети? Почему без детей?

Ответов и не ждут, ставят галочку. Заранее расстегиваю сумку. Машут рукой: проходи.

На причале – неожиданная встреча. Боря, знакомый писатель московский. Уехал сюда давно. Он и не скрывал никогда свое еврейство, и псевдонимом его не скрывал, да и как скрыть?

Об этом Боре хорошо бы побольше записать, но не в автобусе же. Оказывается, он сейчас бахаист. Работает, видимо на причале, приглашает в их храм. Бахаизм – это такая религия общая. Боря жалел, что мы опоздали, а то бы могли зайти в их здание. «Старичок, это для нас Мекка, врубись». Торопливо выпалил, что бахаистов по земному шару уже пять миллионов, двести стран у них под контролем. «Россия – гордись, старичок, – была первая, где перевели учение бахаистов. Сейчас у вас главный – Горбачев. Старичок, агитируй за бахаизм, в нем спасение!»

Все дни – сплошное движение. Машины, поезд, теплоход, автобус. Но движение не своими ногами, механическое. Вот бы пешочком. Да никуда не спешить. Шел, шел, сел, посидел, помолился, дальше пошел.