Идем без флагов

В Эгейском море не скучно, прямо проходной двор. На корабле событие – вывесили карту Средиземноморья. На ней отмечается наше передвижение. Флажок – наш корабль – все время перетыкается.

Уже греческие территории. Турецкий флаг спущен. Идем без флагов. Так хорошо быть в море, так благодатно, что известие об опоздании на сутки не волнует. Одно бы только, чтоб не сократили программу в Палестине, чтоб не отменили заход на Святой Афон. А так все бы шли и шли по библейским водам, да молились бы, да подвигались бы к Святой Земле.

Женщины по случаю жары вынуждены отказаться от косметики и все похорошели. Дети желтеют и краснеют. Только их и слышно. Но это так замечательно. Как они могут кому-то мешать? Я при телевизоре ничего не могу – ни работать, ни даже читать, а при возгласах детей все получается.

Думаю, случись что с нами, выживем. Плотик сделаем, погребемся по звездам. Но, размысля здраво, думаю: да какие из нас пловцы-гребцы? А приютит чужая земля? Стар я для чужбины, куда я без родины, без Вятки? Какой там плотик, чего зря болтать.

Идем строго на юг. Вечером увидел тонюсенький, ниточный изгиб молоденького месяца. Прямо по взгляду.

«Витязь» наш и днем прекрасен, и ночью. Огни прожекторов далеко светят на снежную пену, белизна бортов отражается в убегающей воде. Только оскорбителен для взгляда красный окурок, летящий с палубы в лицо волне.

Четвертый день моря. Не все еще волны и воды прошли надо мной. Тут же, написав, окорачиваю себя: ишь какой самонадеянный: не все-то не все, да, может, им пора уже и над другими проходить.

Счастье причащения в первый день Успенского поста. Да, редко слышат нынешние морские площади запахи ладанного кадильного дыма. Из церкви его утягивало сквозняком в иллюминаторы. Какое же счастье – слезы, в молитве они просятся, просится даже «слезной капли часть некая», даже, когда они хотя бы еле-еле подступают, сразу молитва крепнет. Это плачут «умные очи сердца».

Одной женщине стало плохо. От жары, а может, от другого. Как раз выносили Евангелие, она вскрикнула, вышла в коридор и там упала.

Еще же и мед освящали, дали попробовать.

Во время службы ощутимо качало. Чтоб не укачало, надо смотреть на неподвижные предметы. А где они тут, неподвижные? Линия горизонта? К ней то верхняя линия иллюминатора склонялась, то нижняя возносилась, так что линия горизонта сама качалась.

Может быть, меняли галс, сейчас потише. Но качает. Спасибо красавице-дочке – дала в дорогу какую-то коробочку с какими-то таблетками и своим милым почерком написала, как пользоваться. «Это я в горы ездила во Франции». Вообще лекарств у меня в этот раз преобильно, собирали как в заграницу. А я живу в своем маленьком домике, здоров, слава Богу, молитвы хранят. Уже и подсвечник сделал из перевернутой пепельницы. Зажигаю свечку.

Сколько же у людей фото- и киноаппаратуры! И всяких наушников. И всяких непонятных мне коробочек, подвешенных на ремнях. Вчера один пришел и долго пытал своими песнями. Ну да, хорошие, но среди ночи, но перед литургией… Но и не выпроводишь. Песня нынче слушается так: тебе дают две кнопочки на ниточках, ты этими кнопочками затыкаешь уши, он нажимает кнопочку на своей коробочке, и весь твой череп (краниум) начинает вибрировать и терзать твой церебрум, то есть мозги. В какой уголок они от страха забиваются, непонятно. Засыпается после такого прослушивания далеко не сразу. Спасает море, его колыбельный шум. Звуки вечности.

По радио идет прекрасная программа: проповеди, классика, романсы, русские песни. Если бы не перебивки объявлениями…

Но опять же повторю: сколько же снимают, щелкают, крутят, прокручивают! Может, от лени, может, не надеются на память. Слава Богу, в корабельный храм журналисты не ходят, но поснимать заскакивают. Даже на утреннюю литургию пожаловали, пролезали ближе к алтарю. Но, сколь ни дубовы, поняли, что тут им быть неприлично.

На палубе стерегут интересные только им моменты: например, при обливании из бранспойта насильно смываются плавки, как не снять? Другие завидуют успеху. Но даже и осуждать неохота, хотя есть за что. Не обращать внимания, и всё. Ушли, стало без них спокойно.

Много деточек. Игра «Разгон демонстрации» им не надоела. Говорю двум девочкам: «Ночью осьминог был, такой огромный, подплыл, в каюты заглядывал». Бегут, тут же рассказывают родителям. Те вроде немаленькие – верят.

Деточек сменила тусовка журналистов. Здоровенные парни, как их называют – качки́, вымывают похмелье. «О, пиво пошло, о, коньячок выходит!»

Жарко. Дай Бог дотерпеть в добром здравии до акафиста кресту. Утренняя служба незабываема: первая в моей жизни литургия среди моря, на корабле.

Объявили в пять. А меня часы подвели. Такие точные, что идут точнее всех на полчаса. Дай-ка принесу их в жертву Средиземноморью. Да вроде жалко. Ладно, живите.

Нет, выкинул. Не княжну же персидскую. Полетели к дельфинам, только ремешком болтанули. Как хвостиком.

Интересно все же, почему именно фильм о море так впечатлил? Были же фильмы о летчиках, пограничниках, даже больше, а вот – море. Да, мечтал. И пятидесяти лет не прошло, как мечта осуществилась. Так что часы морю – благодарность за сбывшуюся мечту.

Правда, был еще Североморск, эсминец «Отрывистый», учения «Океан» в 1971-м. На них журналистов не пустили. Эти, нынешние, везде проникают. Был и Севастополь, катерники, подводники. Ночлеги на судах были, но у стенки. И вот – простор морской волны. И такая круглосуточная свежесть. Море необъятно даже для взгляда. Смыкание небес и воды. Небеса кажутся на горизонте стеною и над головой твердью.

Прошли острова Родос, Лефсос.

Ночью никакого сна, метался в жаре. И днем не приляжешь: какие-то всё мероприятия, вовлекают. Взяли, везут, кормят, отрабатывай. И еще какой-то детский пресс-клуб. Детям не откажешь. Но получилось неплохо. Мы с ними беседовали у микрофона, транслировалось по кораблю.

Какой цвет моря? Синька, синие чернила, блестящая голубизна, глубокая живая бирюза? Все подходит.

На обеде ссора двух сильно умных дядечек. Из-за них мы все наказаны качкой в семь баллов. Еще поссоримся – и шторм начнется.

Боюсь, что укачает. Хотя и писал в юности, еще и моря не видя, обращаясь к нему: «Укачай меня, укачай, я дитя в корабле-колыбели».

Валяет ощутимо, стоять трудно. То есть надо переступать, чтоб не завалиться. Почерк окончательно смахивает на каракули дикаря.

Левой рукой держу правую. Так что у меня левая рука знает, что делает правая.

На палубе легче дышать, но страшнее. Когда идет волна и корабль выкарабкивается по ней, еще ничего, но когда он ухает «в кипящую бездну без дна», тут подступает тошнота.

В каюте неплотно был прикрыт иллюминатор, нахлестало воды. Ботинки ездят по мокрому полу. Лежать невозможно: тошнит. Во время качки только про качку и пишется.

Смешное состояние непьющего, но словно бы пьяного.