Глава 3
Схимонах Николай
(Монахов, 1876–1969)

Схимонах Николай (в миру – Василий Павлович Монахов) родился 22 июля 1876 года в Петербурге. Он рано лишился отца, и ему в детстве пришлось перенести много обид и огорчений. Шести лет его отдали в купеческий приют для обучения грамоте; уже тогда он начал любить уединение и чтение житий святых – с юных лет он желал стать монахом.

По окончании шести классов приютской школы Василия отдали обучаться портновскому делу. Достигнув совершеннолетия, он поступил на работу в Синодальную типографию, живя скромной жизнью обычного православного прихожанина.

В 1900 году Василий отправился в Валаамский монастырь, был принят и стал проходить различные послушания. В 1913 году его послали трудиться в Москву на Валаамское подворье, где назначили пономарем и звонарем. Там же Василия постригли в мантию с именем Борис. На подворье отец Борис пробыл четыре года.

Вернувшись на Валаам, он с 1917 по 1957 год нес послушание под началом монаха-гостинника Луки (о котором говорилось выше) и был его ближайшим помощником.

Весной 1957 года монахам Нового Валаама в Финляндии была дана возможность вернуться на Родину. Отец Борис первым подал заявление о возвращении и 15 октября в составе группы валаамцев прибыл в Россию. Оказавшись вскоре в Псково-Печерском монастыре, он принял здесь постриг в великую схиму с именем Николай. В продолжение всей своей жизни отец Николай сохранял природную жизнерадостность, всегда благодарил Господа за Его милости. В течение последних десяти лет жизни он был слеп, но никогда не унывал.

Так, архимандрит Александр (Васильев) в своей заметке «Старчество Псково-Печерского монастыря», написанной в 1989 году, отмечает:

«Схимонах Николай – слепец, а день и ночь сидел и молился перед чудотворной иконой “Споручница грешных”. Зайдет навестить митрополит Иоанн, а он возьмет его в охапку и что есть сил кричит: “Многая лета!” Простой был, как дитя. У него всегда была очень сильная вера в загробную жизнь, и он не отпустит никого от себя, пока не убедит его в такой вере. Замечалась и прозорливость его».

Другой печерянин – игумен Давид (Попиков), вспоминая о старце в середине 1990-х годов, сказал: «Отец Николай, помню, о грехах плакал все; нам говорил: “Спасайтесь, подвизайтесь – будете хорошими монахами”. Он слаб уже был – лежал, а то иногда в кресле-коляске сидел. Ему все холодно было – здание-то каменное… Смиренный, но духом тверд».

Предчувствуя Великим постом 1969 года близкую кончину, отец Николай сказал тогда своему келейнику Кенсорину, прислуживавшему ему около восьми лет, что «это последняя Пасха в моей жизни». На рассвете 7 мая, помолясь со слезами и приобщившись в последний раз Святых Христовых Таин, схимонах Николай по окончании «Канона на исход души» тихо и мирно почил о Господе.

О степени же особой чистоты и светлости духовного его образа прекрасное представление дают как автобиографические, отмеченные печатью удивительной искренности, записки отца Николая, так и воспоминания о нем некоторых печерских иноков, особенно его келейника отца Кенсорина.

Записки схимонаха Николая

I

…По сказанию матери, меня крестил протоиерей Африкан Быстроумов – так она сама рассказывала. Родители в то время были купцы первой гильдии, и весь род наш был купеческий. Мать звали Елизавета Семеновна, отца – Павел Александрович, сестру старшую – Параскева, другую – Александра.

Однажды, напевая припевки, укладывая спать, взяла меня мать на руки и сказала: «Вот выращу тебя, и будешь мой кормилец в старости моей». Мать очень любила меня, так как я был один сын; был у нее прежде еще сын Владимир, но умер. На ее слова я ответил: «Нет, я буду на Валааме монахом». – «Что ты говоришь? Откуда ты слыхал? Какие это монахи?» – сердито сказала мать. – «Кто тебя научил так сказать?» Она спросила прислугу, мамку и прочих, но они и сами не слыхали и не знали о монастыре; пускать меня тоже никуда ни к кому не пускали. После этих моих слов мать стала меня ненавидеть. Меня тогда словно кто-то толкнул сказать так. Мать перестала меня любить, но старшая сестра моя очень меня жалела. Мать перестала брать меня на руки и велела смотреть за мной мамке.

Когда мне было три года, со мной был такой случай: однажды, ложась спать, я вдруг очутился под кроваткой. Я влез на кроватку и улегся, но вдруг опять какая-то невидимая лохматая рука стащила меня под кровать, и так происходило три раза, но Господь хранил и укреплял меня. Я рос и все время думал о монастыре. Каждый раз, когда хотелось мне побаловаться, меня точно какая-то сила удерживала, поэтому я был очень тихий.

Четыре года мне было, когда постигло нас несчастье. Мать моя нашла другого, и он избил моего отца до полусмерти так, что из его ребер сочилась кровь; отец же, аки мученик, переносил все это страдание, лишь от невыносимой боли слышно было его оханье. Я рвался к нему, но меня не пускали, удерживали, чтобы я не видел эту ужасную картину. Наконец они выгнали отца из дому. Я видел, как он стоял у парадной, прося позволить взять и меня с ним, но мать отказала. «Бери, – говорит, – дочь, мне оставь сына». Отец сказал: «По закону мне следует сын, а тебе – дочь». Но его выгнали, и он смиренно ушел к своему брату: брат его имел собственный дом.

Отец рассказал ему все случившееся. Брат пожалел его и дал комнату. Спустя немного и сестра Александра перешла жить к отцу. Хотя меня и обижали и не любили, я все же не печалился. Моею жизнью точно кто-то руководил, удерживал меня от всего худого.

Когда мне было около шести лет, меня отправили в школу, в купеческий приют, что у Волкова кладбища. Там я учился, там и жил. Мать с Параскевой и со своим вторым мужем уехала в город Самару. У матери родился еще мальчик, его назвали Борис.

II

Меня навещать в приюте никто не приходил; начинало становиться даже и скучно. Учителя думали, что я круглый сирота. Но вот узнал мой отец, что мать уехала, а я здесь в приюте. Тогда дядя (брат отца) сперва послал ко мне мамку, а потом отец сам пришел. Он начал расспрашивать меня, очень жалел, купил мне гостинцев. Рассказывал и про свое житье.

Учился я плохо. В свободное время любил читать краткие жития святых и другие духовные рассказы. Был всегда смиренен. Разговор у меня был более о том, как бы спастись и жить на небесах. Был у меня товарищ, с ним мы ходили, бегали по коридору, мечтали о том, как бы жить вместе у него в деревне, отдельно от прочих, и спасаться. Я говорил ему: «Вот как выйдем вместе из школы, пойду к тебе жить. Построим в лесу избу и будем жить и Господу угождать». Однако на деле так не вышло, потому что его отец взял из приюта раньше, а я остался.

Вот постигло меня опять несчастье. Однажды, когда я играл в школе вместе с мальчиками, они втолкнули меня в темную залу, в которую проникал только через стеклянные двери свет от ламп из коридора. В зале было четыре окна. Воспитателя в это время не было. Я взглянул на окна и увидел на каждом из четырех окон по бесу, в полный рост: вид их был ужасен; головы лохматые, с рогами, как у быка, глаза большие, из глаз огонь, рот тоже большой, зубы оскаленные, как у лошади, даже побольше, изо рта их тоже выходил огонь. Тело все в волосах, руки и пальцы длинные, с когтями, ноги тоже длинные, волосатые, пятки вроде лошадиных копыт; сзади у них были хвосты. Они бросились на меня и готовы были растерзать на куски, но я помянул Господа. Посмотрел на них – и у меня ослабли ноги; я присел, закрыл лицо руками, чтобы не видеть их больше, закричал, и в этот момент у меня сошел с места левый глаз, и я стал заикаться. Мальчики испугались, пришел воспитатель, открыл двери в залу, взял меня за руку и вывел оттуда. Потом спросил: «Что такое с тобой случилось?» Я не мог говорить, только через полчаса заговорил, очень сильно заикаясь. После этого видения меня положили в лазарет, очень уж тогда я испугался, а глаз у меня так остался навсегда. Заикание я просил Господа исцелить. Господь не оставил меня, стало лучше, а сейчас и совсем мало заикаюсь.

После этого видения я стал еще хуже учиться, так что учителю пришлось помучиться со мной. Я хочу сказать и знаю, что ответить, но перед учителем не могу. Скажу слово и опять молчу. Слова вертятся в голове, а сказать не могу. Скорбел я очень, что плохо учусь, и просил у Господа помощи на учение, но помысл говорил мне: «Читать про себя умеешь и писать – и довольно; в монастыре не нужно очень грамотному быть, так проживешь до смерти». Меня эта мысль всегда утешала. Спустя несколько лет приехала из Самары в Петербург моя мать с сестрой Параскевой. Мать вспомнила обо мне и послала Параскеву. С ней пришла ко мне и подруга ее, Александра, которая некоторое время жила с нами. Они пришли навестить меня, принесли апельсинов, яблок, ягод и спросили меня: «Что с тобой, Вася, случилось? Испугали тебя здесь, в школе?» Я рассказал им все. Они передали это, конечно, и матери. Ученье у меня не шло, в голове только и было, как бы уйти в монастырь и спасаться и молиться за всех. Мой товарищ по сердцу был такой же, как и я.

У нас в школе было шесть классов, я вышел из второго: призвали мою мать, велели ей взять меня, дали на выход 50 рублей и Евангелие. Я уехал в Новую деревню. Жить мне было очень плохо. Спал я на полу, был у своей матери, как слуга. Не любила она меня. В это время было мне 12 лет. Питался я у них тоже плохо. Но вот знакомые пожалели меня и отправили в учение – в мальчишки-портные; однако там не стали держать меня. Плохо! Пришлось попросить и хлебца, а то голодный был. Жить уехали мы опять в Петербург. Отец мой знал, как плохо мне живется, знал, что и сплю я даже в коридоре на полу, так как кухня была занята: там спала прислуга. Сестра Параскева ходила к отцу, и через нее отец нашел мне место мальчика-обойщика и привел сам меня к хозяину.

Спустя два года случилось опять несчастье. Как-то раз хозяин уехал по своим делам. Хозяйка велела затопить печку. Около печки лежали дорогие материи для занавесей одному князю, и вот огонь вышел из печи и повернул в ту сторону, где лежали занавеси, и они загорелись. Их сразу затушили, все же они успели немного обгореть. Хозяйка прогнала меня, и я снова пошел к матери. Мать взяла от меня паспорт и спрятала, чтобы я не уехал на Валаам. Когда я ходил по Невскому проспекту в Петербурге, мне было противно смотреть на весь мир; мысленно я все время стремился на Валаам, все думал, скоро ли Господь приведет уехать на Валаам.

К матери приходили знакомые, веселились, старались развеселить и меня, иногда скрипкой или гармонией, а то чем-либо другим. Я хотел с ними повеселиться, но не мог; меня влекло что-то другое. Надо мной стали смеяться, называли монахом. Мать при гостях велела называть ее Елизавета Семеновна, а сестру – Параскева Павловна: она стыдилась признавать меня своим сыном.

Заболел мой отец. Я успел благословиться идти в монастырь. Он благословил и вскоре помер. Мать все же не отпустила меня, и я ей повиновался. Жил у нее как не свой. Приходилось идти узким путем. Все деньги, которые я зарабатывал, отдавал матери. Она покупала сестре все, что потребуется, а мне – ничего. Ходил я плохо одетый, даже зимой, но Господь не оставлял меня, грешного. Отец помер у своего брата. Мать пришла на похороны, плакала, просила прощения. Окружающие говорили, что надо было просить у живого, а не у мертвого. На похоронах народу было много, все чуть ли не со слезами, а я шел за гробом со спокойным лицом, даже казалось оно веселым. На меня смотрели и говорили: «Вот монах об отце не плачет, он юродивый». Я отвечал: «Что плакать, он получит на небесах воздаяние за свою жизнь; он был здесь в скорбях, как мученик, зато там будет веселиться». Меня за это называли дураком.

III

Однажды, когда я был один в комнате, в которой висела в углу икона Феодоровской Божией Матери, и молился, то на образе появилось как бы некое сияние. Икону эту я после взял у матери. Она и сейчас находится у меня… Сердце мое возрадовалось, я еще больше укрепился ехать на Валаам. Я узнал, когда отправляется пароход; и ночью, когда все спали, меня по моей просьбе разбудили чужие, напоили чаем и собрали кое-что на дорогу. В 8 часов я ушел из дому, а в 10 часов отошел пароход на Валаам. Наши встали поздно, когда меня уже не было. Стали спрашивать, где я, но все отвечали: «Не знаем». Мать догадалась, что я уехал в монастырь. «Ну да пусть, все равно вернется, ведь паспорт у меня»…

Приехал я на Валаам и стал проситься у игумена Гавриила взять меня. В это время на Валааме еще писали живопись в верхнем соборе; кругом стояли леса, служба отправлялась внизу. Отец игумен Гавриил не соглашался принять меня, говорил: «Жить не будешь, у нас строго». Но я продолжал проситься; тогда отец игумен спросил у меня паспорт, а паспорта-то и не было; меня не приняли. Пожив немного, пришлось уехать. Поехал я на Коневец, в то время настоятелем был архимандрит… Он оставил меня жить без паспорта, но велел написать матери, чтобы она прислала паспорт и благословила. Проходил я разные послушания: был на кухне, в лесу пилил дрова, затем одели меня послушником и послали на гостиную обойщиком – набивать подушки и матрасы.

Отец игумен любил меня, всегда по головке гладил в церкви, когда прикладывались к Св[ятому] Евангелию.

Наконец монахи возненавидели меня и все силы стали прилагать, чтобы выжить меня из обители. Ходили с жалобой к настоятелю, но он уговаривал их. Они стали грозить так, что и напугали. Отцу игумену, как было ни жаль, все-таки пришлось уволить меня. Дело было глубокой осенью, пароходы уже перестали ходить. Вместе со мной раздевались еще два послушника. Игумен дал на дорогу мне и им денег и просил их не оставить меня.

На четвертый день мы пришли пешком в Петербург, и я вернулся домой. Мать начала ругать меня, а сестра плакала. Пожалев сестру, я сказал ей: «Вот когда умрешь и похороню тебя, тогда оставлю мать и уйду в монастырь». Сестра говорила: «Не делай так, прежде похорони мать, потом меня, и тогда иди на все четыре стороны». Но я сказал: «Буду жить дома, пока ты не умрешь». После этого мне еще хуже стало жить у матери.

Поступил я в Синодальную типографию. Заработанные деньги отдавал опять матери, все до копейки. После работы ходил прямо в церковь на беседы, на Стремянную, там велись духовные беседы после богослужения. Беседы вел священник Орнатский, а то кто-либо и другой. Меня так на них тянуло, что и есть не хотелось. Когда я приходил домой после беседы, доедал, что осталось.

Вот моя мать захотела, чтобы я обвенчался с подругой моей сестры, которая была сирота и раньше жила у нас, с Александрой. Она в это время уже жила отдельно, училась и сдала экзамен на доктора. Меня хотела взять и неученого. Последнее время я ходил к ней, она угощала меня кофеем и все уговаривала жениться на ней; я не соглашался, говорил: «Пойду в монастырь».

Несколько раз пробовала как-нибудь уговорить меня, наконец, сказала: «Ну не хочешь – Бог с тобой, иди в монастырь, молись и за меня, грешную».

Вдруг захворала моя сестра. Жили мы тогда на даче в Павловске. Мать послала меня к тетке, тетка жила в Царском Селе. Дорога от Павловска туда была очень опасная, но я повиновался и пошел. Когда проходил я полем возле леса, из леса выбежали три молодца и крикнули мне: «Руки вверх». Я остановился, они подошли, обыскали меня, но ничего не нашли. Стали переговариваться между собой, что со мной сделать. Решили на первый раз отпустить меня, сказали только: «Если еще раз придешь, тогда убьем, чтобы понапрасну не ходил». Ударили меня по лицу, сказав: «Иди и не смотри назад, а то убьем. Не осматривайся, это место страшное и опасное».

Спустя немного времени мать опять посылает в Царское Село по той же дороге. Повинуясь, я пошел. И на этот раз случилось то же, только прощения я не ожидал. Стою как вкопанный, дожидаюсь смерти, прося помощи у Господа и Его Пречистой Матери. Меня хотели убить, как вдруг прискакал на коне какой-то всадник, поднял вверх руку и сказал строго: «Не троньте его, это брат наш». Сказав, тотчас же скрылся. Они испугались и сказали: «Счастливый ты человек, больше не тронем тебя, если пойдешь по этой дороге и другой раз. Иди, брат, с миром», – и похлопали меня по плечу.

Один раз мой брат по матери бросил в меня снегом, когда я стоял на улице на углу у дома. Он как кинет в меня, так, что дух захватило, я упал без памяти, а брат закричал: «Васька помер!» Прибежала мать, стала бранить его: «Что ты наделал, он умрет – будет мучеником, а нам прохода не дадут, скажут – замучили его». Она дала мне валерианки, и я очнулся; сестра моя стала за мной ухаживать. Находясь еще в Павловске, моя сестра опять захворала. Мы переехали тогда в Петербург. После работы стал я ходить на беседы, домой не заходил, потому что из дому уж меня бы не пускали.

IV

Однажды пришел я домой в одиннадцать часов вечера, дома никого не было. На ночь я должен был остаться один. Когда я вошел по парадной лестнице и открыл дверь, услышал, как кто-то по квартире ходит. Я позвал швейцара и спросил: «Кто это там?» Пошли с ним смотреть, но никого не было, все было заперто. Швейцар ушел, а я остался в квартире один. Смотрю, опять: шевелится ручка у двери. Когда я взялся за нее, раздался по квартире топот. Взял я тогда крест и прошелся по коридору – все сразу стихло; после этого спокойно лег спать. На следующий день пришла мать, спросила: «Страшно ли было одному?» Я рассказал ей про все. Мать сказала: «Это домовой пугал».

Когда я поступил на завод «Сан-Гали», мне пришлось по делам ходить поздно вечером за город, за «обводную канаву», туда, где городовых совсем не бывает, извозчики там тоже не стоят, на ночь запирают ворота на замок. Мне говорили, что ходить тут опасно, могут убить. На ночь предлагали оставаться, а утром уходить. Но Господь хранил, не трогали меня. Посмотрят, бывало, на меня – и пойдут дальше.

После похорон сестры мне как будто кто-то начал подсказывать: «Ну вот, сестра умерла, теперь оставь мать и иди в монастырь». Я стал просить у матери отпустить меня и дать мне мой паспорт. Мать подумала: «Если уйдет он с паспортом, тогда и не вернешь его назад» – и не дала мне паспорт.

На заводе «Сан-Гали» меня очень любил мастер, немец. При приеме на завод меня осматривал доктор и признал годным. Поработать пришлось все же там недолго. Приехал однажды управляющий, увидел меня, в то время как я усердно работал. Он посмотрел на меня, а потом и говорит мастеру: «Этого человека нельзя держать здесь, увольте его». Мастер призвал меня и спросил: «Что ты такое наделал?» Я ответил: «Ничего, я все время работал». Помолчав немного, мастер сказал: «Стало быть, так Богу угодно, чтобы тебя не задерживать здесь». Стал я тогда упрашивать, чтобы мне не отказывали, но мастер не мог не исполнить приказа управляющего. «Получи, – говорит, – деньги и свой паспорт обратно и иди с миром». Поскорбел я, поскорбел, но потом опять мне как бы кто-то подсказывает: «Вот и паспорт, ты свободен – иди в монастырь, оставь мать и брата». <…>

…Мать опять не отпускала, говорила: «Нет тебе на это моего благословения». Но совесть мне твердит: «Мать не благословляет, а Господь благословляет ехать». Сильно рассердилась мать – ночью даже выгнала меня из дому. Я успел захватить с собой только икону Феодоровской Божией Матери. Пошел я к своему дяде. Дом, который имел мой дядя, находился у Пяти углов. Пришел я ночью туда, дядя принял меня, и начали они расспрашивать: «Что такое случилось?» Им я все рассказал: рассказал, как просился ехать на Валаам, как все сестры матери уговаривали меня: «Живи с матерью, успеешь еще в монастырь, наживешься там! Грешно оставлять родителей, вспомни пятую заповедь: чти отца твоего и матерь твою (ср.: Исх 20, 12). Похорони сперва мать, ведь немного и жить ей осталось, и самому спокойней будет тогда». Хотел было я остаться, но совесть все свое твердит: «Нет тут греха, нет греха;

вспомни, что сказал Господь в Св[ятом] Евангелии: “Кто оставит отца и мать во имя Мое, приимет сторицею от Меня” (ср.: Лк 14, 26). И еще: “Кто любит отца или матерь более Меня, недостоин Меня” (ср.: Мф 10, 37). Мне пришло в голову идти в часовню иконы Божией Матери «Всех скорбящих», отстоять молебен, приложиться к иконе и, возвратясь домой, ожидать, что будет внушать внутренний голос, буду ожидать как бы ответа от Самой Божией Матери; все так и сделал. От часовни домой до Николаевской улицы шел пешком несколько верст. Внутренний голос все повторял: «Нет греха, нет греха оставить мать и идти в монастырь». – «Нет, грешно оставить мать», – пробовал я возражать, но все же внутренний голос брал верх: «Нет греха, иди на Валаам, куда ты предназначен». Продолжалось так всю дорогу, и я решил ехать. Перед моим отъездом на Валаам умерла девица Александра, которая хотела выйти за меня замуж. Приехал я на Валаам; паспорт у меня был с собой.

V

На душе у меня было так легко и весело, точно я вылетел из клетки, – такое у меня было чувство тогда. Игумен отец Гавриил принял меня. Это было в 1900 году. Работать назначили на общих послушаниях, у нарядчика отца Саввы. Там выгружал я дрова и прочее. Потом отец Савва свел меня к игумену благословиться – одеть меня в послушники. Поставил меня в трапезную, при рабочем доме у конюшен. Спустя года два приехала ко мне моя мать с братом. Увидя меня, они от радости даже плакали. В это время жили они очень бедно, помещались в комнате у сестры.

Отец Савва перевел меня на другое послушание: работать в лесу. Отца игумена назначили в другой монастырь, заменил его наместник отец Виталий. Работал я тогда на смолевом заводе, возил дрова. Стал я проситься в отпуск, отец Виталий отпустил меня на четыре месяца. И вот что угодно было Господу Богу.

Приезжаю в Петербург и отправляюсь прямо к брату отца, дяде: хотел, чтобы мать не знала о моем отпуске. Дорогой встретил сестру моей матери, она вскрикнула: «Вася! Это ты?» – и спросила: «Как это ты приехал? Тебя Сам Господь послал похоронить мать». Тетя спросила, получал ли я письма от матери. Я сказал: «Ничего не получал и ничего не знаю о матери». Тетя сказала, что мать при смерти; я ей даже не поверил. Она сказала: «Пойдем, посмотри, я врать не буду… она умрет. Господь ведь это послал тебя к ней». Я пошел, и действительно: мать была больна. Ее отправили в больницу, я навещал ее и приносил ей все, что она хотела. Со мной вместе к ней ходил и мой брат Борис. Нашим посещением мать всегда утешалась. Наконец мать благословила меня идти в монастырь и взять с собой и брата, но он не захотел. Когда я похоронил мать, внутренний голос опять заговорил: «Теперь ты свободен – живи на Валааме». Так я и поехал обратно на Валаам, а брат мой остался в Петербурге, поступил в учение, в мальчики.

На Валааме о[тец] Виталий был уже игуменом. Он послал меня в сад, к отцу Парфению. Там работал Николай Наумов, с ним вместе я ходил в церковь. Один раз по пути в церковь ко мне пристал какой-то незнакомый старичок, странник. Он стал меня поучать смирению и послушанию. Пока работаю в саду – старичка не вижу, а как только в церковь пойду – он тут как тут и начинает свое поучение. Я даже стал гнать его от себя и Николая просил не подпускать его ко мне, но странник не отходил. Николай стал смеяться, говорит мне: «Ничего, пусть поучит, как надо жить в монастыре». В церкви стою, а он рядом со мной и все время говорит мне: «Молись, молись». Когда начали читать шестопсалмие «Слава в вышних Богу…», я стал креститься и кланяться, а он говорит: «Надо креститься в это время без поклонов». Мне стало стыдно, что все послушники смотрят на меня. Когда читали кафизмы, все садились. Освободилась скамейка, и я с Николаем Наумовым сел, а странник стал сгонять и велел сесть на полу, а его пустить на скамейку, но я как-то заупрямился. Николай же уступил свое место. Странник сел со мной рядом и говорит: «Если хочешь жить в монастыре, то должен быть смиренный и не гордиться». После этого я больше его не видал. Спрашивал и у Николая: «Где же этот странник?» Но и Николай не встречал его больше; верно, он уже уехал.

VI

Осенью меня перевели из сада на другое послушание. Игуменом в это время был отец Пафнутий. Нарядчик отец Галактион послал меня на кухню мыть ложки при малой трапезе, затем назначил кубогреем при конюшенном доме. Это было уже при игумене Маврикии. От него я получил и рясофор. После этого я исполнял послушание столовщика при большой трапезе, каменщика (при мастерской от иконной и книжной лавки) и будильщика, по назначению отца Саввы. <…>

Один раз, когда я влезал на колокольню по деревянной лестнице, на повороте уже к колоколам около меня вдруг промелькнула звезда; звезда эта была очень большая, свет от нее был такой яркий, что ослеплял глаза. Это было в 1914 г[оду], перед войной. Я звонил внизу к правилу после ужина. Дело было зимой, небо было чисто, звезд на небе не было ни одной. Я звонил и смотрел в окно и вот вижу, что-то идет. Я посмотрел на небо и вижу: тихо-тихо плывет облако – белое, чистое; форма облака была в виде снаряда, на конце звездочка. Звоню я и смотрю, что будет дальше. И вот этот снаряд остановился надо мной и оставил звездочку, а сам, как стрела, пролетел за наш собор. А эта звездочка то зажжется, то погаснет. Она как бы играла; мне интересно было смотреть на нее, и я, грешный, подумал: «Вот как на небе светло, светлее, чем солнце сияет, и там праведники блаженствуют. Блажен тот, кто от Господа получит это», – и я кончил звонить. Из трапезной все пошли в церковь. Я взглянул опять на небо, но звездочки больше не было; только на том месте небо было чисто-голубое – как в мороз бывает!

VII

Когда ты стоишь в церкви, подсказывает мне совесть, в то время, когда певчие поют Херувимскую песнь, чтобы избавиться от помыслов, читай псалом: «Помилуй мя, Боже…», потому что это великий момент; а когда запоют «Тебе поем», то читай: «Ослаби, остави, прости, Боже, прегрешения…» и прочее.

Слыхал я, как в монастыре говорили и думали, что Сергия и Германа преподобных здесь нет – здесь пустая рака стоит для воспоминания их, а они сами неизвестно где находятся, может быть, в другом месте, а не под ракой. Я наслушался этого, и мне пришла такая в голову мысль во время всенощной, когда читали кафизмы. Я сидел на хорах на первой скамейке и думал: «Ведь, верно, нет здесь, в этом храме преп[одобных] Сергия и Германа, а в другом, наверное, месте. Валаам велик. Раку поставили здесь, в церкви, а их самих нет». Так размышлял я. Вдруг у меня – умиление сердца и на глазах показались слезы. Я взглянул на Божию Матерь – образ, который висел на колонне напротив Креста, – Ее называют Валаамской Божией Матерью. Около этой иконы увидал я преп[одобных] Сергия и Германа; они стояли у ног Божией Матери, один по правую, другой по левую сторону. Одеты были они в мантии и схимы, на плечах и на груди было написано: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас». В руках они держали свитки, лица у них были тощие, глаза голубые, вид был божественный. Они смотрели на братию, а у меня от радости слезы лились, и душа рвалась к небесам. Хотел я сказать об этом явлении пономарю, который сидел около меня, но подумал: «А если он не увидит, назовут тогда меня дураком». Я посмотрел опять на икону Валаамской Божией Матери, но преп[одобных] Сергия и Германа больше не было, они скрылись. После этого я твердо уверовал, что они положены здесь, где находится рака, и что во время службы присутствуют с нами и стоят у ног Божией Матери, молятся и смотрят на нас. Преподобные Сергий и Герман избавили меня от неверия. Теперь я благодарю Господа и Матерь Божию. Спустя несколько дней приходит ко мне в келию утром хозяин-звонарь о[тец] Исаакий и говорит: «Что это значит? Во время утрени подошел ко мне игумен отец Маврикий, стал около меня, посмотрел на икону Спасителя. Я подумал: что он смотрит на икону Спасителя, так он никогда не смотрел? Потом он и говорит мне: «Отец Исаакий! Я твоего помощника назначил в Москву». Меня отправили в Москву с письмом. В письме не было написано, какое послушание мне нести. Московский эконом о[тец] Иона назначил меня в звонари. Мне дали мантию и назвали Борисом. Это было за год до войны.

Через полтора года я вижу такой сон: по прекрасному полю идет юноша и поет сладким голосом. Изо рта его точно клубки облака или белого пара выходили. Он так хорошо пел, что его пение осталось у меня в памяти. Я стал просить Божию Матерь, чтобы Она дала и мне такой же звучный и приятный голос; после этого я проснулся. Еще видал такой сон: будто бы я стоял в церкви на хорах. Там было много народу. И вот подходит ко мне старец – он как бы в тумане, в облаке – и говорит старческим голосом, показывая пальцем на икону Николая Чудотворца, что висит на хорах на стене:

«Видишь, – говорит, – Николая Чудотворца?» Я отвечаю: «Вижу» – и просыпаюсь.

А то было наяву явление во время утрени. Стоял я на хорах и, по милости Божией, вошел я в умиление и молился Божией Матери со слезами. Стоял я на коленях. И вот подходит ко мне старец и говорит старческим голосом, указывая пальцем: «Видишь, у Престола Господня стоит Владычица наша Божия Матерь, видишь? Она плачет и умоляет Господа нашего, Сына Своего, чтобы Господь простил нам наши согрешения, даровал нам победу над врагами и спас Россию. Как же нам не плакать, когда Сама Владычица за нас плачет перед Сыном Своим». Эти слова старец повторил несколько раз. У меня слезы лились ручьем, и душа рвалась к небесам. Видение кончилось, я стоял один на хорах. Престол Господень и Божия Матерь были в туманном облаке, мне, грешному и недостойному, трудно было рассмотреть, а голос старца все еще звучал у меня в ушах. Мне было очень хорошо и легко, точно это был не я.

VIII

В воскресенье, за поздней обедней народу было очень много. Я находился на хорах. Внизу продавали просфоры. Я сошел вниз и увидал около окна на столе, против моей кладовки, толстую доску, обернутую газетой и завязанную веревкой. Я подумал: «Наверное, кто-нибудь оставил и придет взять» – и не обратил внимания. Богослужение кончилось, я закрыл церковь. Доска там все так и стояла. Я подумал: «Верно, кто-нибудь из братий забыл и придет потом взять». Пошел я обедать. После обеда пришли убираться. На эту доску никто не обращал внимания. Я подошел к доске, а внутренний голос мне говорит: «Возьми это себе в кладовую». Я развернул доску: она была толстая, черная-пречерная; по гвоздю я догадался, что это икона. На ней ничего не было видно. Хотел я снести доску на чердак, но внутренний голос сказал: «Зачем на чердак, ты промой и увидишь, что это такое». Я взял тряпку, макнул в керосин и начал тереть; понемногу грязь с доски стала смываться, и я увидал корону и лик Спасителя – такой ясный; казалось, будто Он смотрел на меня. Я обрадовался, бросил тряпку и побежал к эконому, отцу Валентину, и в восторге сказал: «Посмотрите, отец эконом! Чудо, нам явилась Божия Матерь».

Эконом пошел, посмотрел, перекрестился, поцеловал икону и сказал: «Мой, мой лучше». Я мыл икону в шести водах… <…> Вскоре увидал я лик Божией Матери и надпись:

«Аз Споручница грешных к Моему Сыну: Сей дал Мне за них руце слышати Мя выну; Да тии, иже радость выну Мне приносят, Радоватися вечно чрез Меня испросят».

Я побежал опять и позвал отца Тарасия; он пришел и прочитал. Начал я опять мыть икону, но все-таки как следует не отмыл и хотел так и оставить, но внутренний голос говорит: «Помой и другую сторону». Стал я мыть и другую сторону. <…> Когда я кончил мыть, позвал снова о[тца] Тарасия, он прочитал надпись: «Чудотворный образ, что в Хамовниках Николаевской церкви. Размер и подобие его писано 1854 года. Праздник ей 7 марта».

Это было летом, в июле месяце, вечером; братия была на дворе. Эконом говорит мне: «Принеси чудотворный образ, который явился тебе». Я принес, все стали смотреть и читать надпись, потом говорят: «Эту святыню надо в церковь поставить». Но мне не хотелось отдавать Заступницу рода христианского, и она осталась у меня. Спрашивал один раз я у просфорника, не видал ли он, кто принес эту икону, но он сказал, что не видал. Повесил я икону у себя в келии в углу, но Божией Матери не угодно было, чтобы она висела. Однажды во время утрени, когда стоял я на хорах, внутренний голос говорит мне: «Сними икону и поставь на стол или на что-нибудь. Вспомни, как у отца Серафима стояло “Умиление” Божией Матери, – и ты так поставь эту святыню». С этого времени мысль об этом не давала мне покоя. Когда я пришел в келию, посмотрел на Царицу Небесную, у меня все твердилось: «Сними, сними». Я послушался, снял икону и поставил ее; на сердце сразу стало спокойно.

<…> После этого я видал сон, он повторялся два раза. Видал икону Божией Матери – в киоте, который я купил для нее. Он стоял напротив меня. Божия Матерь казалась такая ясная, как живая, на руках у Нее Младенец Христос. Старец в туманном облаке говорит мне, указывая пальцем на икону: «Видишь эту икону, она чудотворная! Во время пожара она осталась цела; огонь не прикоснулся к ней». Я смотрел на икону и в простоте сердца отвечал: «Ну что же, ну чудотворная, ну ладно» – и я проснулся. Встал, посмотрел на икону, перекрестился и опять уснул. Приходит старец (но иконы не было) и говорит мне строго, грозно: «Смотри! В твоей келье находится чудотворный образ, помни! Во время пожара он остался невредим». Сказав, старец скрылся. <…>

В августе месяце отправился я из Москвы на Валаам. Ехать пришлось на пароходе «Който». Икону держал я при себе. Стекло киота было покрыто тонкой фанеркой и завязано веревкой. Только мы выехали в озеро, поднялся сильный ветер, волны были большие. Капитан парохода решил вернуться обратно и стать на якорь. Ветер не стихал, а становился все сильнее и сильнее.

Вечером все же отправились прямо в Сердоболь. Все было закрыто, пароход бросало сильно; была ночь. Икона моя лежала на верхней полке, тут же были и другие посылки, вещи. От сильной качки икона упала с полки, на нее свалились и другие вещи. Стекло киота зазвенело, и я подумал, что стекло уже разбилось и поцарапало икону. Хотел было посмотреть, но не мог из-за сильной качки.

Утром рано пароход подошел к городу Сердоболь. Ветер утих. Я стал осматривать, где моя икона. Она лежала на полу стеклом вверх, на ней было навалено много товара. Но вот чудо: приехал я на Валаам, пришел в келию, развязал осторожно икону, снял доску и смотрю, стекло не разбито, оно оказалось цело. Об этом сказал я иеромонаху Нифонту, а он говорит: «Это чудо, это чудо! Божия Матерь Сама сохранила Свою икону». <…>

По приезде моем из Москвы однажды днем я читал по обыкновению монашеское правило и Псалтирь и вдруг почувствовал кадильное благоухание. Длилось это с минуту. Я перестал читать и подумал: «Что это значит? Откуда такое благоухание, откуда так приятно ладаном запахло?» А внутренний голос мне говорил: «Два Ангела невидимо предстоят пред чудотворным образом Божией Матери, именуемой “Споручница грешных”, и кадят пред образом Ее» – и запах прекратился.

IX

Живя в монастырском подворье, монах Ефрем (Семенов) одно время сомневался в чудотворной иконе Божией Матери, находящейся у о[тца] Бориса. После сего сомнения напало на монаха Ефрема уныние и печаль. Спустя немного времени он пришел к отцу Борису и помолился с верой пред св[ятым] образом Царицы Небесной, и сразу в его сердце водворилась тихая радость и успокоение.

Возвратясь из Москвы на Валаам, инок Ефрем обо всем изложенном написал, чтобы этим поведать о Небесной помощи, дарованной ему предстательством Богоматери через чудотворную Ее св[ятую] икону, находящуюся в келии монаха Бориса.

Монах Валаамского монастыря Ефрем одно время томился мрачным состоянием духа, задумчивостью и рассеянностью. Когда однажды он пришел к себе в келию, на него напал страх, ему представились бесовские чудовища. На другой вечер он вспомнил про святую икону Царицы Небесной, находящуюся у монаха о[тца] Бориса, и пришел помолиться пред сим чудотворным образом. При этом как бы кто невидимый положил ему на душу идти к себе в келию и положить несколько поклонов Пресвятой Богородице. Возвратясь к себе, инок Ефрем помолился Царице Небесной, и к нему снова возвратилось спокойное состояние духа, страх прекратился. Заступница усердная рода христианского его исцелила от постигшего томления и страха.

X

1918 года 17 июля вечером мы приехали с покоса на пароходе в девятом часу. Поуставши, поужинал я в трапезной и выпил чайку. Пришел в келию, прочитал молитву на сон грядущий, перекрестил постель во все четыре стороны с молитвою: «Да воскреснет Бог» и прочее. Поуставши, я уснул крепким сном. Полночь. Во сне слышу радостное и приятное торжественное пение. На душе стало весело, и я от радости запел эту песнь громко, во весь голос: «Хвалите имя Господне. Хвалите, рабы, Господа. Аллилуия, аллилуия, аллилуия. Благословен Господь от Сиона, живый во Иерусалиме. Аллилуия, аллилуия, аллилуия. Исповедайтеся Богу Небесному, яко благ, яко в век милость Его. Аллилуия, аллилуия, аллилуия» (Пс 134, 1, 21; 135, 26). От радостного громкого звука пения я проснулся. Душа была точно не своя, было так приятно и радостно. Я повторял эту песнь Господню сидя на койке и размышляя, почему так сильно пел во сне. Осмотрелся я: кругом было темно, поэтому и не мог видеть, который был час.

Хотел я было лечь опять спать, но внутренний голос говорит: «Исполни свое малое правило, а остальное после». Я послушался, встал с койки, в темноте пред Спасителем исполнил половину своего правила и хотел лечь спать, но совесть опять заговорила: «Помолись перед чудотворным образом Божией Матери» – и я пал на колени перед сим образом «Споручницы грешных» с усердием и умилением; на душе было приятно.

Внутренний голос все продолжал: «Помолись, помолись Господу и Царице Небесной, нашей Ходатаице пред Сыном Своим и Господом нашим, попроси милости и покрова, о сохранении державы Российской и о сохранении христолюбивых людей, и об одолении врагов видимых и невидимых, и о поставлении Царя в России по сердцу Своему, и о сохранении обители нашей и живущих в ней братии нашей, и о сохранении от злых людей и страхований, от глада, потопа, огня, меча, междоусобной брани. Сохрани, Милостивая Владычица, обитель нашу и братию нашу, живущую с настоятелем о[тцом] Павлином, как Ты Сама пришла от далеких мест к нам, грешным, спасти и сохранить обитель сию Своим Честным Покровом, ходатайством пред Сыном Твоим и Богом нашим. О, преподобные отцы наши Сергие и Германе, не оставьте нас, грешных; милостивии, помолитесь о нас Господу вместе с Богородицей, да сохранит нас Господь Своею милостию, по вашей просьбе».

Так, предстоя пред чудотворным образом Божией Матери, молился я. Внутренний голос говорил: «Попроси об этом в ночную темноту, с усердием». Когда я, грешный, кончил сие прошение, лег опять спать. Через немного времени ударил колокол к полунощнице. Я проснулся и пошел в церковь. Весь день я, грешный, чувствовал себя хорошо. Эта песнь все время звучала у меня в ушах.

Это было в 1917 году. Жил я в Москве на подворье. Нес послушание звонаря. Однажды звонил я к службе в маленький колокол. Во время звона вдруг почувствовал: сердце стало работать все тише и тише, дыхание прекратилось; пощупал пульс на руке – он не бился, голова точно не своя, в глазах потемнело; чуть не помер на послушании. Звонить не переставал одной рукой. В мысли мелькнуло: «Грешный я, как пойду ко Господу: грехов у меня много. Господи, не оставь; Царица Небесная, возврати мне, грешному, жизнь на покаяние, помоги прожить остальное время богоугодно, буди милостива ко мне, грешному».

И вот понемногу стал я приходить в себя, сердце заработало снова, и я очнулся. Звонить я и не прекращал, хотя находился в таком состоянии. Поблагодарил я Господа и Царицу Небесную за Ее молитвы к Сыну Своему, что не оставила меня, грешного, дала мне время на покаяние. Молился я перед чудотворным образом Божией Матери. Внутренний голос сказал мне: «Запиши этот случай в свой дневник».

XI

Случай с художником, который писал мой образ Спасителя в терновом венце, достоин благоговейного удивления. Это было в 1917 г[оду]. Я заказал живописцу образ Спасителя Страждущего, в терновом венце. Он писал с большим усердием. Сам живописец рассказывал мне: «Когда я писал сей образ, – говорил он, – водил кистью по нему, с моей рукой двигалась и невидимая рука сама собой, и выходило чудно. Когда я закончил писать сей образ, смотря на него, сам удивлялся, как чудно вышло. Господь помог мне, грешному, написать по вашей вере. Как вы счастливы! Видно, Вы любите святые иконы, – сказал живописец, – вот Господь и помог мне написать так хорошо». На уголке иконы он подписал: Шишков-живописец. Это было в Москве.

По одному случаю пришел ко мне мастер-живописец. Я рассказал ему про Шишкова-живописца. Мастер тщательно осмотрел икону и говорит: «Да, письмо-то чудное. Очень хорошо написано, как живой; но только я Вам скажу, что не он писал, он не умеет так писать, он кому-нибудь отдавал. Я его очень хорошо знаю». Так и ушел, не поверив, что писал икону Шишков.

Однажды осенью, когда я вошел в келию, и было темно, сей образ упал со стены и ударился стеклом о косяк аналоя, а оттуда – на пол. Удержать в темноте я не мог; при свете поднял я его: стекло было цело, а подставка медная для лампадного стаканчика согнулась, пришлось выпрямлять молотком. Стаканчик вылетел, но не разбился. Масло из него облило стену, где висел образ.

XII

Когда я привез из Москвы святую икону Божией Матери «Споручницы грешных» на Валаам, я поставил ее у себя в келии. Некоторые иеромонахи служили по вечерам тайно молебны перед чудотворным образом в зимнее время. Но эта тайна открылась яве. Спустя три месяца монах Онуфрий видал сон: перед самой келией, около церкви апостолов Петра и Павла, стояла сия святая икона «Споручница грешных» на воздухе, по сторонам иконы было четыре солнца. Сияние было великое. Внизу, под сей иконой – три короны царские, а в стороне на воздухе стояли три собора.

Со стороны шли быстро черные тучи мимо нашей обители – через сию икону святую. Народ на воздухе суетился. Монах Онуфрий радостно воскликнул к народу: «Скажите, пожалуйста! Кому эти венцы предназначены?» Но ответа он от них не получил, потому что в народе была страшная суета. Радостным проснулся монах Онуфрий, сон рассказал начальникам и прочим, но сну никто не верил. Спустя два месяца монах Онуфрий узнал, что у меня стоит чудотворная икона, служат молебны. Он пришел ко мне в келию и, увидав сию св[ятую] икону, сказал: «Эта и есть, которую видал я во сне». Он рассказал мне сон. Для памяти я записал и его себе в дневник.

XIII

У меня, грешного и недостойного, в келии перед чудотворным образом Царицы Небесной служили молебны и водосвятные. Приходили отцы и братия попеть и помолиться перед сим образом. Это распространилось чуть ли не по всему монастырю. Во сне явилась Царица Небесная иеромонаху Авиву и велела отслужить молебен, и он во сне запел.

Отец наместник Иоасаф пришел посмотреть один раз ко мне в келию. Я ему рассказал обо всем случившемся, и он умилился и стал просить у меня отдать в церковь в пользу обители сей св[ятой] образ «Споручницы грешных», чтобы всей братии было доступно молиться перед ним. Я не согласился. Тогда был духовный собор, но все же икона осталась у меня.

Молебны служить все продолжали. Наконец, монахи стали просить игумена о[тца] Павлина, чтобы он попросил меня отдать сей св[ятой] образ в церковь. Отец игумен Павлин позвал меня к себе и попросил принести сей св[ятой] образ. Он сказал, что поставит его на хорошее место. Сначала я не соглашался, но потом все же согласился. Ее [икону] поставили в соборе на правой стороне, у правого придела Благовещения, на первой колонне местного киота. Она осталась в моей дубовой рамке.

1919 г[ода] в мае месяце отец Алипий рассказал мне сон, какой он видал. «Отец Борис, – сказал он, – я видел, что ты летел по воздуху наверх к соборному кресту. Я удивился и спросил человека, стоявшего рядом со мной: “А как он спустится?” Человек ответил: “Таким же образом, как и поднялся”. Смотрю, что будет дальше. Ты влетел на купол, поправил крест и спустился опять на землю». <…>

Еще я сам видел такой сон. Как будто бы я находился в церкви и по выносе Св[ятых] Даров стоял я пред Царскими Вратами, пред Св[ятой] Чашей; меня приобщали святейших Тела и Крови Господней; я чувствовал, как мне ложечкой клали в рот. После приобщения на душе стало спокойно и весело, и внутренний голос заговорил: «Вот ты приобщился Святых Таин, Тела и Крови Господа, и теперь этот день провести старайся как можно лучше, старайся не грешить, потому что ты причащался. Как можно более содержи Господа в себе и проводи этот день без греха».

Я был на послушании звонаря; в тот день убирал я церковь, а внутренний голос во мне говорил: «Слава Богу, я сегодня во сне приобщался. Благодарю Тебя, Господи, что не оставил меня, грешного. Благодарю Тебя, Пресвятая Богородице, не оставь меня в сей жизни и будущей, грешного раба Твоего».

XIV

1925 года 10 сентября на Валааме было разделение старого и нового стиля. Стали принуждать переходить на новый стиль. Многие из братий остались по-старому. Начались суды. Приехало церковное управление; во главе с нашим игуменом о[тцом] Павлином был суд; стали призывать по-одному из братий. Многих уволили из обители. Пришла очередь и моя. Вошел я в комнату, там сидел игумен о[тец] Павлин с прочими из церковного управления. Отец игумен сказал: «Вот раб Божий этот, спрашивайте его». Один из них сказал, что он будет говорить, чтобы записывали все. Они спросили: «Признаешь ли игумена отца Павлина? Будешь ли ходить в собор по новому стилю?» На их вопрос я не мог ответить, у меня в это время точно отнялся язык. Они усумнились и сказали: «Ну что же ты не отвечаешь?» Я не мог сказать ничего. Тогда они сказали: «Ну иди, раб Божий, и подумай».

Я начал молиться Божией Матери, Споручнице моей, в сердце моем: «Скажи мне и укажи путь жизни моей: на какую сторону идти, за новый или за старый стиль?

В собор ходить или куда?» И молился я, грешный, Матери Божией во время своего послушания на кухне. Когда я свое послушание вечернее кончил, пошел к себе в келию и подумал в простоте сердца своего: «Что же Матерь Божия не извещает меня?» Но милость Божия не оставила меня, грешного; желает всем спасения. Вдруг в келии моей явился собор: такой же, как он и есть, высоты, длины и ширины. Удивился я чудному явлению: как он вошел в мою маленькую келию? Но внутренний голос сказал: «Богу все возможно, нет ничего невозможного. Ну вот, надо ходить в церковь, в собор, по новому стилю?» В то время, когда я так размышлял, сверху спустилась завеса церковная, голубая, посередине завесы – золотой крест. Собор остался за завесой. Я остался по другую сторону завесы; собор стал мне не виден, и внутренний голос говорил: «Иди на старый стиль и держись его». И слышу голос женский сверху, с угла: «Если хочешь спастись, держи предание святых Апостолов и святых Отцов».

И во второй раз то же самое повторилось, и в третий раз голос сей: «Если хочешь спастись, держи предание святых Апостолов и святых Отцов, а не сих мудрецов». После этого чуда все скрылось, и я остался один в келии. Сердце мое возрадовалось, что Господь указал путь спасения, по молитвам Божией Матери. И с тех пор вспоминаю это великое чудо для спасения человека.

XV

В ночь на 19 ноября 1931 года (по ст. стилю) два благоговейных инока на Валааме да еще одна боголюбивая душа тихо и благоговейно совершали всенощное бдение в своей келье по чину и уставу церковному. Молились они пред дивным глубокочтимым келейным образом Царицы Небесной, именуемой «Споручница грешных».

Сия святая икона уже не раз показывала свои милости тем, кто с верою молился пред нею. Так и в этот памятный вечер она явила верным рабам Божией Матери, благоговейно молящимся пред Ее святой иконою, дивную милость Царицы Небесной.

Спокойно и усердно молились иноки и вот, в половине службы, по обычаю, стали после «Хвалите Имя Господне» прикладываться к св[ятому] образу, и как-то один из иноков своею мантиею слегка, нечаянно, задел за подножку, на которой стояла большая стеклянная лампа, наполненная доверху керосином; подножка покачнулась, и лампа упала на пол, разбившись на мелкие куски. Стекло от лампы далеко откатилось в сторону, но почему-то не разбилось. Огонь на фитиле каким-то непонятным образом загорелся с нижнего конца, а вверху погас.

Молящиеся три человека нисколько этим происшествием не смутились и, видя, что керосин всюду разлился: и под стол, и под аналой с книгами, а в середине керосина ярко горит фитиль от лампы, смотрели на это совершенно спокойно, словно это было самое обыкновенное и безопасное дело, и, не прерывая службы, продолжали неторопливо и благоговейно молиться.

В келье воздух был совершенно чистый, и не ощущалось ни малейшего керосинного запаха. Когда они уже кончали всенощную, фитиль, догоревши, погас; причем сама светильня, хотя и не сгорела, но сделалась вся белая и сухая совершенно.

По окончании службы инок Борис собрал керосин с полу, которого было так много, что он две большие тряпки, совершенно мокрые от собранного керосина, вынес из келии и бросил в огонь. Они с шумом и силою мгновенно вспыхнули и ярко-ярко загорелись пылающим пламенем.

Уже после службы иноки как бы очнулись и, придя в себя, поняли, какой страшной опасности они подвергались, но заступлением Царицы Небесной произошло это чудо и спасение от многих бед. И стали они горячо воссылать свои молитвы и благодарения Царице Небесной, заступлением и помощью Которой они были спасены от пожара, страха, потери монастырских вещей и вообще от всякой неприятности и взыскания со стороны монастырского начальства. Такова милость и помощь от дивной и святой иконы Царицы Небесной «Споручницы грешных»…

XVI

1. Дорогой о[тец] Борис! Не думайте, что я Вас забыла, хотя так долго не писала. Очень часто Вас вспоминаю, помню, как Вы нас баловали, всё носили молока, хлеба и всего. Так хотелось бы опять с Вами побеседовать, помните, как с Вами разговаривали? Знаете, о[тец] Борис, то масло святое, которое мне дали, уже двоих людей исцелило здесь. Раз папа пришел поздно и говорит, что мама заболела, темп[ература] 39°. Я пошла, дала ей выпить масла – и в полчаса температура стала нормальной. Потом заболел один знакомый мальчик ангиной, и я дала ему масла – на следующий день температура спала, и мальчик здоров. А доктора говорили, что случай серьезный.

Вот я Вас так часто вспоминаю и думаю, как Вы хорошо к нам относились. Дай Бог на будущее лето увидеться. Молитесь о нас, о[тец] Борис. Я уезжаю скоро в Париж и вернусь через месяц. А пока желаю Вам всего хорошего.

Ваша Ксения. Шура шлет привет.

О[тец] Борис, если кто сюда поедет, будьте добры, пришлите немного маслица. Шлю Вам большой, большой сердечный привет.

2. В 1938 году апреля 3 (16) числа в [монастырской] гостинице прачки мыли в коридоре пол. Среди них была девица, дочь Петра Матвеева Хрускани, Людмила Петровна Хрускани, 24-х лет. От переутомления с ней случились судороги, она пришла в исступление. Ее родственница Дарья Егоровна Пернанина взяла у монаха Бориса пелену из-под иконы «Споручницы грешных» и покрыла лицо. Потом взяла масла из лампады, которая не угасает, и дала несколько капель. Больная успокоилась, уснула и стала здорова.

3. 29 мая 1938 г[ода] я упала с поезда на каменную платформу и получила внутреннее кровоизлияние, по словам врача. Никакие мази не помогали – нога сильно распухла в колене, и шевелиться было больно. Потом начала ходить с палкой. Но вот в один день я услышала про икону Божией Матери, находящуюся у о[тца] Бориса. И я просила его разрешить мне помолиться и дать масла. На ночь я помазала колено с молитвой и верой и на другое утро встала без боли. Это меня удивило; и потом я удостоверилась, что последовало улучшение. Проболев почти три месяца, я могу удостоверить, что это исцеление последовало по воле Божией Матери.

XVII

Когда меня послали на коровник поить коров, случилось, что были маневры на Валааме у финских солдат. Хозяин был монах Филарет. Он уехал на летний коровник, а мы остались с монахом Пафнутием на зимнем коровнике. Часть солдат послали на зимний коровник на учения. Это было около войны германцев и финнов на Россию. Пафнутий испугался и уехал на лодке в монастырь. Я остался один на зимнем коровнике. Финские солдаты ругались: «Русь, русь перкела» и хотели меня умертвить. Я оказался среди финских солдат. Они ругались: «О перкела русь» и подняли над головой моей меч. Я преклонил голову под меч: я не боялся, это только бы ускорило переход от земли на небо. Но они испугались и раздумали.

Потом офицер финский колол лучинки для самовара. Я прошел мимо него тихонько, а он закричал на меня: «Перкела русь, русь перкела» и схватил толстую огородную палку, которой делают ямки для капусты. Я побежал, а он с палкой в руках побежал за мной. За домом я остановился около залива, сложил руки крестообразно и стал поджидать смерти. Финский офицер все время ругался: «Перкела русь» и, размахнувшись, сильно ударил в левое плечо, около сердца. Конец палки сломался от сильного удара и упал около моих ног, но Господь меня, грешного, сохранил невредимо по Своей милости.

Офицер испугался; в это время пришел другой офицер, посмотрел на меня и взял своего товарища в избу чай пить. Он рассказал это чудо, все солдаты пошли смотреть, но я тихонько ушел в свою келью. Боли я не чувствовал никакой. Господь меня, грешного, сохранил молитвами Богородицы. Это было в 1939 году.

Когда нам объявили уезжать с Валаама в 6 часов утра на пароходе, я всю ночь не спал. Я обратился к Божией Матери, с молитвой сказал Ей: «Мати Божия, я всегда совершал по старому стилю службу в келии, пред Твоею иконою, всю службу церковную. Теперь все оставляю, и книги служебные. Нам объявили с Валаама уезжать, что мне делать теперь?! Благослови, Мати Божия, и научи меня ко спасению».

Слышу я внутренний голос, говорящий: «Теперь будешь творить непрестанную молитву (т[о] е[сть] “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя”), 500 молитв в сутки по четкам, и так спасешься». Я в восторге и радости сказал: «Мати Божия, Царице Небесная, Пресвятая Богородице, 1000 раз молитву совершу!» Слышу голос: «Довольно 500 молитв, а потом непрестанно твори ее». Я благодарил Господа за милосердие ко мне, грешному, и Царицу Небесную, и еще попросил у Божией Матери теплую рубашку. Вдруг стучатся в келию. Я отворил дверь – это было к ночи – стучавший говорит мне: «Вот тебе посылка» и тотчас уходит. Я развернул пакет – в нем была одна теплая рубашка. Я благодарил Господа и Матерь Божию…Мы уехали с Валаама вовнутрь Финляндии (1939 г. декабря 20-го). В это время была война финнов с Россией.

XVIII

1952 года я молился в ночное время перед чудотворной иконой Божией Матери «Споручницы грешных». <…> Когда молился в ночное время, слышал голос внутренний: «Теперь работай на послушании, ходи в храм Божий, приобщайся четыре раза в год, как вся братия; когда исполнится 80 лет в 1956 году, тогда приобщайся через две недели, как некоторые братия приобщаются, и одень мантию и клобук или камилавку, и ходи в церковь, и приготовляйся к вечности».

1954 года в феврале месяце, в ночное время, я лежал на койке, на спине, с открытыми глазами, не спал, но творил непрестанную молитву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». Дверь была заперта изнутри крючком. Вижу глазами: вошла через запертую дверь Богообразная женщина и остановилась около меня. Я лежа творил непрестанную молитву. Она посмотрела на меня, грешного, и улыбнулась и вихрем вошла туда, где стояла чудотворная икона Божией Матери «Споручницы грешных».

Я был весь в радости; встал с койки, включил электричество, посмотрел – дверь была заперта, посмотрел за ширму, где стояла икона Божией Матери «Споручницы грешных» – лик как раз на лицо вошедшей похож. Я сказал старцу. Старец выслушал и сказал мне: «Царица Небесная, Божия Матерь посетила тебя – благодари Господа и Матерь Божию». Очень радостно было на душе. Весь день провел в молитве непрестанной.

Через три дня [Царица Небесная] второй раз была в ночное время – прошла в келию прямо к иконе Божией Матери «Споручницы грешных» чудотворной.

8-го марта в воскресный день стоял в церкви за обедней. Шла литургия. Когда запели Херувимскую, внутренний голос сказал: «Стой со страхом и читай 50-й псалом: «Помилуй мя, Боже» и прочее. Когда запоют «Тебе поем», в это время читай чинно: «Ослаби, остави, прости, Боже, прегрешения, яже в слове и в деле…» и прочее».

А когда запели: «Милость Мира Жертву хваления…», в это время перед глазами появился на воздухе столик, весь украшенный и покрытый покрывалом золотым, и на нем лежал венец. Я спросил: «Скажите, пожалуйста, кому это приготовлено?» Мой внутренний голос ответил: «Это приготовил тебе Господь молитвами Богородицы». Я сказал в восторге: «Господи, я не достоин этого, я грешен и немощен». В это время полились из глаз слезы; и всю ночь от радости благодарил Господа и Матерь Божию, и всю ночь творил непрестанную молитву. И весь день на душе было хорошо. «Надеющихся на Тя не оставляет Своих рабов». Аминь.

XIX

[Три видения отца Бориса в январе 1957 года]

1. (О[тец] Борис занимался Иисусовой молитвой и лег отдохнуть. Во сне был вознесен на небо: тело лежало на койке, а душа была вознесена): Вот вижу я высокий фундамент и пол весь из чистого белого мрамора. Осмотрев, решил разделить пополам: в одной стороне поставлю образ Божией Матери, а в другой – свою койку. Вот, вижу, пришли Святитель Николай и другие и говорят: «Нас Бог благословил и послал к тебе. У вас очень скоро читают, и ты не поспеваешь исполнить правила по четкам; так ты теперь правило оставь совсем, а читай, где бы ты ни был и что бы ни делал, семь раз молитву «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго» и три раза – «Пресвятая Богородице, спаси мя, грешнаго», что составит десять молитв по четкам. Так молись и другим скажи».

Я им говорю: «Когда в 1939 году было изгнание с Валаама, я молился Божией Матери и говорил: «Матерь Божия, как мне теперь молиться – правила совершать не могу?» Матерь Божия ответила: «Твори пятьсот молитв Иисусовых». А я Ей отвечаю: «Я и тысячу молитв». – «Нет, – говорит, – довольно тебе и пятьсот молитв». В это время они все ушли, и я увидел наверху матушку Александру (прачку); она говорит: «О[тец] Борис, это ты? Отец Лука просит приобщиться [и] в схиму». А я ей говорю: «Подойди поближе». Но Господь не допустил, и она скрылась. А потом, через три дня, отец Лука пишет из больницы о[тцу] игумену, что ему очень плохо, просит его приобщить и дать схиму. О[тец] игумен послал иеромонаха, о[тца] Луку приобщили, а про схиму сказал: «Приезжай в обитель, уже и дадим». Таким образом, сон оправдался. Когда я проснулся, чувствовал неизъяснимую радость, и слезы текли весь день, и ни с кем не хотелось в этот день говорить.

2. Я был опять восхищен – на какое небо, не знаю, но там были великие Варсонофий и Паисий. Варсонофий – высокого роста, а Паисий – маленького, и [он] все стоял с опущенной головой. Они остановились около меня, и о[тец] Варсонофий говорит: «Смотри, о[тец] Паисий, о[тец] Борис у нас, посмотри на него». Эти слова он повторял три раза, а потом они скрылись, и я проснулся.

[Видение 7 марта 1957 года]

7-го марта, в день «Споручницы грешных», я служил всенощную с братом Александром. Когда начали петь величание, а потом канон, брат Александр пошел прикладываться к образу и, взяв масла от лампадки, начертал крест у себя на лбу, а затем и у меня. Я сказал: «Читай канон, пойду приложусь». И когда я подошел к образу, Владычица вышла из киота и стояла, как живая, веселая, и Младенец тоже. Я приложился к ручке – теплая, пухлая, как и ножка у Младенца. Я подошел к брату и говорю: «Смотри, Владычица вышла из киота – пойди, приложись». Но когда он подошел, Владычица уже опять была на месте. Кто молится Божией Матери, за тех Она молится Господу, и Он все устраивает по Ее просьбе и никого не оставляет.

[Слышание отцом Борисом сердечного гласа Божией Матери]

4 ноября 1957 года сидел я на кровати и задумался: как не нарушить Божиего повеления от младенчества своего и потом – как Господь повелел – приобщаться через две недели и припасаться к вечности. И думал я: «Куда пойду, чтобы исполнить повеление Божие?»

Потом я слышу сердечный голос Божией Матери: «Возьми стульчик и поставь возле Моей иконы. Сядь и твори непрестанную молитву и припасайся к вечности». Я услышал это и очень душою обрадовался – так, что слезы потекли умилительные. И сел на стул около иконы Божией Матери чудотворной, именуемой «Споручница грешных».

XX

[Видения 1958 года]

1. Мне охота было узнать: есть ли пред Господом праведники в Псково-Печерской обители? После этого Господь открыл (в сновидении): Сидели мы в трапезе. Когда народ пообедал, хотели давать звонок. Но кто-то говорит: «Мы еще не кушали». Я сидел на краю, на самом последнем месте. Мне говорят: «Скажи, чтобы нам подали блюдо». А там стена толстая. И вот у меня появились крылья, и я через стену перелетел. Влетел вовнутрь маленькой избушки. Печки там не было. Стоял столик худой, скамейка худая. Смотрю, там священномученик Вавила и два отрока. Я говорю: «Там не кушали». Отвечают: «Знаем, знаем». И начали наливать. А пища была небесная, приготовленная, холодная. Вавила налил два блюда, которые держали мальчики.

«Остатки нам будут», – говорит. Я взлетел и сел опять в трапезе на последнем месте. Один монах этой обители посмотрел на меня: «Что такое будет? Отец Борис летает на крыльях». Но я присел, чтобы он меня не видал.

Один отрок поставил блюдо и поклонился до пояса, затем второй отрок поставил блюдо и поклонился, после этого оба скрылись, улетели на небо. Те, перед кем они поставили блюда, являлись праведниками этой обители.

Совесть мне говорит: «О чем ты просил, Господь исполнил просимое тобой. Это и есть праведники этой обители». Так я узнал, что в обители есть праведники, и Господь хранит эту обитель. Кто они – открыто не было, чтобы они не возгордились.

4. Когда отец помер, я видел Ангела Хранителя, который провожал тело прямо на Волково кладбище. Он в жизни много потерпел. Меня подготовляло что-то с вечера. Творил молитву. Засыпал – Ангел Хранитель толкал меня. Я думал: «К чему подготовляет меня Господь?» Наконец увидел: на крыльях прилетел отец, пролетел кругом койки, крестообразно пролетел, потом скрылся. Я заплакал, слезы потекли из глаз. Я думал, что я – живой, а Господь посылает отца – умершего. Был голос: «Господь посылает отца, чтобы посмотрел, каков сын есть. А ты поживешь для народа, для Православия. Отец не сказал, чтобы взять тебя».

На этом завершаются дневниковые записи отца Бориса, ставшего вскоре в Псково-Печерском монастыре схимонахом Николаем. Предоставим теперь слово так любившему его и долгое время за ним ухаживавшему келейнику отцу Кенсорину.