XVII. «Сказочка о Правде» отца Михаила

«Не ищи правды на земле… ищи ее в себе…

Я расскажу тебе сказочку… Жила Правда на земле. Плохо ей было: где ни появится, куда ни придет – везде ее гонят, везде ей нет места, всем она мешает… “Пойду, – думает Правда, – поближе к храму Божию, пойду в храм”. Пришла, встала, но и в самом храме ее стали толкать: “Тут не стой, это мое место”; “Туда не иди – там для почетных, богатых”… Придвинулась Правда к амвону, но и здесь ей не нашлось места… Поднялась она – вошла в самый алтарь, стала у Престола… Один говорит: “Я – старше”, другой говорит: “Я – саном выше, я – заслуженный; я ученый – здесь я должен стоять, а тут – я…” И вот даже там Правда не нашла для себя места…

Не ищи Правды… Царица Небесная, Честнейшая Херувим и Славнейшая Серафим, разве не видела кругом Своего Божественного Сына неправду, клевету, ложь, несправедливость, которыми платили Спасителю за Его бесчисленные благодеяния и чудеса, – но Она молчала! Она никого не упрекнула, никого не осудила. Вот как Она отнеслась к Неправде этого мира!..»

«Крепись всегда, всякий день и час, будь очень внимательна к себе во всех мелочах, читай, рассуждай, веруй, что Господь поможет тебе и подкрепит, пошлет благодать восходить от силы в силу: “Аще верен и тверд пребудеши”.

Царство Небесное, Христово, силой берется, усилием – постепенно, не вдруг, непрестанным вниманием, самоотвержением, терпением, хранением чувств, покаянием – самоукорением, главное – безмолвием, молчанием и молитвою. Скорби от бесов не избежишь: если они сами не могут, посылают людей на то. Тут нужно всегда быть в напряжении, во внимании идущему по пути самоукорения и покаяния. Даже если и много злострадания встретится, Господь поможет терпеть, видя его твердую веру, решимость и смирение. Помни, как некий старец только сказал о брате “ох” – был изгнан Ангелами и лишен мантии. Семь лет он блуждал, не вкушал хлеба и каялся.

Бойся, бойся осуждать… не смотри на других.

Послушники – все спаслись, а своевольники – повредились, иные же и погибли…

Хотение свое оставить надо. Держи себя всегда в напряжении… Располагайся на волю Божию…»

«Священника не суди – бойся этого больше всего. Ты не можешь понять даже, в каком Таинстве он участник. Одной его слезы покаяния, упавшей на Престол, довольно, чтобы смыть все его грехи». Это было мне сказано после «Сказочки». Я приехала и рассказала Батюшке о нашем священнике; он был очень несдержанный и бывал в такие минуты грубым. «Как так, такими словами, священник может говорить во время службы? – кипятилась я. – Должна же быть правда!» – «Сядь, успокойся, я тебе расскажу сказочку», – которую я и записала сразу, придя к себе. Замечателен конец сказочки; слова о Богоматери заставят каждого замолкнуть.

Монахиня Мария Ново-Дивеевская

Возвращение на Родину

По воспоминаниям бывшего валаамского послушника Николая Сайки, «когда в пятидесятых годах вернулось церковное сообщение между Финляндской и Русской Церковью, русские иерархи – посланцы Московского Патриархата – стали приезжать сюда устанавливать церковные отношения, то они почти все посещали Ново-Валаам. Так, Крутицкий Митрополит Николай, посетивший Ново-Валаам, спросил у тогдашнего игумена Иеронима, кто из братий мог быть его духовником, и игумен указал ему иеросхимонаха Михаила, с которым он беседовал долгое время…

Митрополит Николай просил игумена, чтобы он разрешил о[тцу] Михаилу принимать и наставлять желающих получать духовные наставления, особенно священнослужащих. И так, уже в престарелых летах, оказался, как и оптинские старцы. В 1953 году я посетил о[тца] Михаила… и он предсказал мне с супругой, какая наша жизнь будет под старость, и так она и есть в настоящее время».

Рассказывая о послевоенном времени, матушка Мария (Стахович) особенно отмечает постоянный великий молитвенный подвиг старца:

«Служа каждый день Божественную литургию в своей убогой келлии, начиная молитву в 11 часов вечера, о[тец] Михаил ко времени отъезда на Родину (1957 г[од]) поминал много, много за 8000 имен…

И это были не только имена, но живые души, каждая со своим ликом, около каждого имени была сделана его рукой заметка, по которой он знал, кто тот, за кого он молится. Около 7 утра можно было видеть в окне его келлии, затянутом плотной синей занавеской, сбоку полосочку света – он еще стоял на молитве, а около 8 – двери его были открыты для тех, кто нуждался в его поддержке, в утешении и совете, или приходил каяться в своих грехах».

Однако, как и всегда, враг нашего спасения не дремал. Некоторым из монастырского начальства такая духовническая оптинская традиция, которую стремился воплотить в своей жизни отец Михаил, была глубоко чужда – ему временами даже пытались запретить служение литургии в келье.

«Отец Михаил никогда не жаловался на своих преследователей, но сильно скорбел о том упадкеи распущенности, в какие пришел Валаам в последнее время – после раскола и войны. На “отсутствие монашеского духа” не мог он не указывать своим духовным чадам, как на недопустимую язву. Сильно скорбел об этом. “Едят свинину, покупают колбасу, деньги на руках, начальники попускают все, строгости нет – безначалие развращает монахов… а о внутреннем – о нестяжании и постничестве – и не говори: слушать не будут. Страшное время пришло: для безмолвников нет пристанища – они как дурачки, как посмешище для всех”, – сетовал старец своим “сиротам”, тайным монахиням».

Все это постепенно приводило его к мысли оставить Ново-Валаамскую обитель и выйти наконец из юрисдикции Финской Церкви, где столь силен был дух обновленчества. Одно время валаамцам предлагали переселиться в Троицкий монастырь в США, но они отказались. Сам отец Михаил считал, что православному русскому человеку в Америке делать нечего. Как отмечает в одном из писем матушка Мария: «Вообще он Америку не одобрял. “Там, – говорит, – капище сатаны, центр сатанистов”. Тогда я ему возразила: “А что же в нашей России теперь!” – “Это земля мучеников, земля исповедников, полита их кровью, очищается как золото в огне”. – Этим она была дорога ему».

Тогда же матушка Мария записала и такие слова старца, в которых он ясно изложил свой, остававшийся всегда неизменным, взгляд на положение Церкви в подсоветской России: «Во всем есть две стороны – вот св[ятой] Михаил, князь Черниговский, и боярин Феодор, попавши к татарскому хану, приняли мученическую смерть. Богу было угодно дать власть язычникам над нашей большой Родиной, и князь, повинуясь гражданским законам, соглашается поклониться этой земной власти; но, когда от него потребовали они, чтобы он поклонился их идолам, – он отказывается от княжеской власти, славы, от жены, детей и отдает свою жизнь за верность Господу. Так и сейчас в России, гражданским властям приходится повиноваться, но твердо держаться своего – хоть на Крест, хоть на Распятие. Так теперь у нас на Родине две стороны». Да… – заключает матушка, – Россию о[тец] Михаил горячо любил и хотел, по его словам, «умереть на своей Родине со своим страдающим народом».

Реальным основанием для возвращения группы валаамцев в Россию послужил разговор отца Михаила с митрополитом Крутицким Николаем в Ново-Валаамском монастыре в 1954 году.

Матушка Мария так рассказывает о встрече иноков с Владыкой:

«Всех собрали в церкви. Митрополит говорил. Когда о[тец] Михаил двинулся к нему для беседы, Владыка быстро встал со стула к нему навстречу. Монахи все удивились сему.

Были безмолвники, спасались в пустынях, пещерах, ото всех уходили и в церковь не ходили, а теперь нет на земле безмолвного пристанища – связали всех по рукам и ногам.

Митрополит при этом молчал и молча развел руками. “Теперь же безмолвники как бы дурачки какие, посмешище!” – продолжал о[тец] Михаил.

“Желательно мне умереть у себя на Родине”, – только и сказал отец Михаил. Этим был начат вопрос об отъезде ядра старостильников на Родину. Оба свои приезда на [Новый] Валаам митрополит бывал у отца Михаила подолгу… Сидя против стены, где были фотографии Царской Семьи и отдельно маленького Наследника, митрополит, покачав головою, скорбно сказал: “Мученики, они мученики” – повторил несколько раз. О[тец] Михаил подарил митрополиту четки…

К митрополиту Николаю сначала о[тец] Михаил относился очень сдержанно, но потом, видимо, переменил мнение. Мне кажется, что батюшка считал (в то время многие так считали), что дана свобода Церкви и она возрождается, что Патриарх Алексий и митрополит Николай стремятся сохранить Церковь и сберечь от посягательства безбожников.

Многим, не могущим подняться над сугубо политическим, внешним, мирским взглядом на церковную жизнь, такое стремление старца вернуться в лоно родной Матери – Русской Церкви, его трезвая духовная оценка трагического ее положения в захваченной сатанистами России были совершенно непонятны.

Уже позднее некоторые из них задавали матушке Марии, как она говорит, очень трудный вопрос: «Почему старцы признали “советскую” Церковь?…» На это она отвечала следующим образом: «Я думаю, и тогда так понимала, – для них это была не “советская” Церковь, а Православная Исповедническая Русская Церковь… Любовь покрыла все – они хотели разделить ее участь, ей сострадать: “Может быть, я еще кому-нибудь помогу”, – были слова отца Михаила! Он – такой нестяжатель, ничего у него не было – брал все, что ему несли: “Давайте, там много, много нужно!” Я попросила икону Марии Магдалины. “Нет, Мариюшка, там ничего нет, и икон нет, надо все им везти”. <…> Такие люди живут сверх всех земных условий, а сильные духовно – это сверхлюди: человеческие условности, перегородки для них не существуют. <…>

Всегда, везде, во всяких условиях о[тец] Михаил – христианин; всегда, везде, во всяких условиях – он совершал Божественную литургию; всегда, во всех обстоятельствах он помог бы и еврею, и лютеранину, и врагу – но закрыл бы двери свои перед кощунником, еретиком и отступником…»

В своих записках мать Мария оставила нам свидетельство и о том, как отец Михаил уезжал на Родину. Вот ее краткий рассказ об этом:

«Отъезд в Россию наконец пришел, хотя его многие просили не уезжать. Прожив в монастыре 55 лет, 80-летний иеросхимонах Михаил с шестью другими валаамскими монахами (о. Лука, о. Борис, о. Исавр, о. Геннадий, о. Сергий, о. Гурий) уехал на Родину. В этой группе были лучшие отцы Валаама.

1957 г[од]. 1-го октября ст. ст., [в] Покров Пресвятой Богородицы, стоял он, как 55 лет назад, молясь усердно за Божественной литургией; тогда – еще молодым, уезжая из мира в монастырь; теперь же – глубоким старцем с большим духовным запасом, с большим опытом, в тот же день возвращаясь на Родину, неся туда свою молитву и всю свою любовь к страдающему русскому народу. В этот день стоял он в алтаре Покровского храма – пели акафист Покрову Пресвятой Богородицы; стоял старец на коленях в алтаре, со слезами молился, вручая Царице Небесной своих осиротевших чад. “Молитесь Ей, Она все может, может вас и в монастырь устроить”.

В канун отъезда Батюшки из Финляндии на Родину, собрав около себя некоторых своих “сироток-монахинь”, давая им последние наставления, батюшка рассказал им об одном бывшем ему видении: “Было это сначала в тонком сне, а потом и наяву: точно я в Предтеченском скиту, где никогда не бывало женщин. Вижу, пришла ко мне величественная красивая женщина. Кто же это, думаю, мог прийти ко мне, убогому? И чувствую – ведь это Сама Царица Небесная! Она Сама ко мне, убогому, пришла! Стою я, восхищаюсь, умиляюсь – так хорошо мне, радуюсь, ничего не могу сказать, а Она мне говорит: “Сделай Мне подарок, Я жду от тебя подарок”. Я в удивлении думаю: “Какой же я могу сделать Тебе подарок, Царица Небесная… у меня ничего нет?”. Молчу… умиляюсь, восхищаюсь, а Она протянула Свою ручку и кладет в мою яичко. “Что бы это значило?” – думаю. Принял из ручки Пресвятой Владычицы яичко, стал молиться; помолился – отдаю Ей его обратно. Владычица приняла его, будто я так и сделал, как надо. Понял я тогда, что вас, кого Она ко мне привела, я должен Ей вернуть. Вы – вот Ей мой подарок”.

“Велика была любовь старца к своим чадам, он их принимал, как из рук Самой Божией Матери, принимал на свои руки, отмаливая своей непрестанной молитвой”».

Перед отъездом из Финляндии, как бы на прощанье и словно подводя один из итогов своих пастырских наставнических трудов, старец постриг, наконец, в монашество ближайшую свою духовную дочь, ставшую инокиней Марией, – той, что и оставила нам наиболее полные и правдивые воспоминания об отце Михаиле. Тогда, в дни ее пострига, он сказал ей: «Без воли Божией никто не станет монахом» – и она с радостью и благодарностью к Богу реально и ясно чувствовала тогда «эту не свою волю». Напутствуя же ее на тяжкий монашеский путь, старец стремился поддержать новую постриженницу простым, но житейски умудренным и дарующим благодатную силу отеческим словом: «Скорбей не избежать, но ничего не бойся – Благодать Божия не оставит монаха, если он сам не оставит Бога» – были слова отца Михаила; и еще предостерегал от большой горячности, увлечения, и идти осторожно, осмотрительно, с рассуждением. – Вот то, что я слушала в дни после моего пострига…»

При самом прощании с нею в октябре 1957 года на Новом Валааме отец Михаил как бы в завет ей произнес следующее: «Скажу словами препод[обного] Серафима – другого старца не найдешь! Не найдешь ты ни истинной любви, ни истинной дружбы – вся глубина их обнаруживается в тонкостях, часто именно в мелочи, в тонком понимании (внимании) поймешь и почувствуешь их. Не бегай скорбей, злостраданий; имей решимость и мужество все терпеть ради Господа – всё от Него! На других не смотри – смотри на себя, спасай свою душу. И учись молчанию. Старайся любить всех. Люби всех! А я уже отхожу, пора все оставить, останется только молитва Иисусова – больше мне ничего не надо. Бог тебя благословит!»

…15 октября 1957 года отец Михаил вместе с другими валаамцами прибыл в Выборг – в Россию. В Псково-Печерскую обитель они попали не сразу. Разрешив им вернуться на родину, атеистическая власть делала очередную попытку выглядеть в глазах европейской общественности гуманной и уважающей чужие, в данном случае религиозные, убеждения. В то же время печально известный Совет по делам религий постарался отправить этот истинный цвет валаамского иночества как можно дальше, страшась роста их популярности среди верующих – как добрых пастырей православных россиян. Поэтому поначалу их направили в молдавский монастырь, где все было для них непривычным: «…не было слышно русской речи и угостили их “мамалыгой” – это каша из кукурузной муки – и поставили кувшин с вином, которого на Валааме никогда не было. Но они отправили в Москву просьбу и, конечно, только благодаря Владыке Николаю, их перевели в Печоры».Пытался поддержать отца Михаила и епископ, профессор Михаил (Чуб), которого он полюбил и очень ценил. В Печерской обители старец сразу начал вести затворнический образ жизни – это вполне соответствовало особо углубленному его молитвенному настроению в последние годы жизни, да и светские власти всячески препятствовали его общению с верующими.

Печерский постриженник игумен Давид (Попиков) вспоминает:

«Отец Михаил тогда все время был в затворе, в храме почти не бывал, но ежедневно служил литургию у себя в келье; был слеп на один глаз, очень худ, очень слаб и никуда не выходил. Сразу стал затворником… В день своего пострига я заходил к нему в келью. Хоть и недолго, но мы с ним побеседовали. Он мне тогда сказал: “Если будешь хорошим монахом, то твоя келья наполнится благоуханием, а будешь плохим – наполнится смрадом”. Был он удивительно тихий и кроткий, сухенький, но духом тверд. Хоть и слаб, но все же молитвой старался всем помогать… Пришла как-то к нему после службы моя знакомая Екатерина Николаевна. У старца тогда как раз никого не было. Она и сказала ему о своем больном плече. Отец Михаил тут же взял ее за плечо и долго-долго тер его, читая тихонько молитвы. Боль в плече сразу же и прошла. До того – сильно болело, а после молитвы старца никогда она боли этой больше не чувствовала».

Другой печерский инок – схиархимандрит Александр (Васильев) – также говорит о старце с особым уважением:

«Отец Михаил был очень любвеобилен и снисходителен к человеческой немощи. Говорил: “Если очень устал на послушании – прочитай Трисвятое и ложись”… Жил старец тогда почти без общения с народом, как затворник. Был духовно очень опытен; ясно провидел и время своей кончины».

В одном из своих писем та же монахиня Мария передает впечатления некоторых из духовных дочерей старца, навестивших его во время их паломничества в Россию, о жизни отца Михаила в Печорах. Она пишет:

«В 1958 году мать Сергия ездила с туристами в Россию и была в Печорах – видела батюшку. Они передали мне, чтобы я не думала ехать в Россию. “Выдержать эту жизнь она не сможет”, – сказал о[тец] Михаил. Я думала, чтобы быть поближе к батюшке, идти в Пюхтицкий монастырь. <…> Прошлое лето у нас была одна женщина, она постоянная жительница Печор – живет под самым монастырем, у нее останавливаются паломники; на Успение бывает до 15 тысяч народу в монастыре, так она говорила. Приезжают из деревень с бидонами (как возят молоко), набирают святую воду и потом делят ее всей деревней.

Об отце Михаиле сказала, что его не видела, но слышала о нем – он жил последние годы в полном уединении, почти никого не принимая… К отцу Михаилу… сначала ходило, правда, много, но как только это заметили – запретили, только единицы проникали к нему.

Много там потерпели наши старцы – морально… Пришла к о[тцу] Михаилу одна женщина: стоя перед ним на коленях, обливалась слезами – сын ее коммунист-безбожник, злой, безжалостный, узнав, что она иногда ходит в церковь, грозил, что если она еще пойдет – он ее выгонит вон, пусть умрет с голода, а она уже была старенькая. Что переживал тогда батюшка, не в силах ей помочь?! (Это он сам рассказал нашим паломницам, когда они там были.)

О[тец] Михаил предупреждал, чтобы ему и им не писали, потому что все письма просвечиваются. В 1961 году (кажется) умер Владыка Николай, но и до этого года два он был уже опальный. Вероятно, тогда нашим стало труднее».

Старец, расставаясь с матушкой Марией, учил ее: «Не бегай скорбей, злостраданий», призывая иметь мужество «все терпеть ради Господа». И сам смиренно, с упованием на Господа, переносил житейские трудности. Ради любви к Богу, к ближним, к своему страдающему от власти безбожников народу он готов был претерпеть любые «злострадания».

Однако везде и всегда старец, как истинный пастырь и духовник, скорбел о спасении других, стремясь осуществить первейшее требование Божие к человеку – заповедь любви. Этим он руководствовался и в своих отношениях с братией Псково-Печерского монастыря.

Как рассказывает отец Кенсорин, старец Михаил «очень любил уединение и молитву. Когда мне приходилось с ним беседовать, он часто говорил: “Живя в монастыре, я знал две дороги: в церковь и в келью”. Он отличался особой материнской любовью ко всем приходящим. <…> Жаль, конечно, одного: за отцом Михаилом пришлось ухаживать немного».

В других своих записках отец Кенсорин, особо подчеркивая любовь старца к затворнической жизни, пишет:

«Его постоянная пословица была: “Всех люби и всех беги”. Он находился несколько лет (где-то одиннадцать) в постоянном затворе, совершая ежедневно Божественную литургию; только келейник приносил в затвор просфоры и “теплоту”, и он там один совершал Божественную литургию. Иеромонах Михаил также отличался любовию и смирением. Любил он, конечно, всех приходящих. Мне приходилось наблюдать, как после отдельных посетителей он лежал больной: даже был случай, что несколько суток. Он свою благодать отдавал тому человеку, а сам брал на себя все немощи приходящего, своим подвигом любви перебарывая ту немощь, которую должен перебороть этот приходящий к нему человек.

<…> Давая свое назидание, иеросхимонах Михаил говорил такие слова: “Вот пришел желающий поступить в монастырь. Старец или игумен спрашивает: ‚А что ты умеешь делать?’ Другой говорил – [я] столяр, слесарь, маляр и прочее. – ‚Такие нам не нужны’. А вот кто пришел и говорит: ‚Я пришел душу спасать’ – таких, как всегда, принимали с любовью. И это не трудно понять. Ведь человек образованный никогда не будет исполнять грязную, черную работу; да и специалист скажет: ‚Дай мне работу согласно моей профессии’. Смиренного человека можно научить всему: кротости – в краткое время, а старое дерево – не нагнешь. Вот так и принимали в монастырь, и выходили великие старцы”.

О[тцу] Михаилу хотелось умереть на Пасху или Благовещение. В конце поста Великого силы стали оставлять его. Желудок не принимал пищи. Вот он и говорит мне: “Вот бы сейчас стаканчик молочка – я бы еще пожил”. Я обрадовался и тут же говорю: “Я сейчас принесу”. А он мне: “Не надо, сейчас Великий пост”. Вот так наши старцы и старые люди совершали пост».

Отец Михаил прекратил ежедневное келейное служение литургии только когда у него наступило общее недомогание и почти полное ослабление зрения; тогда он стал готовиться к переходу в Вечность. Его соборовали и в течение последних двух недель жизни ежедневно приобщали Святых Таин. 15 апреля 1962 года, в воскресенье, во время литургии его причастили в последний раз, и он мирно отошел ко Господу. О последних днях старца Михаила отец Кенсорин вспоминает:

«О[тец] Михаил стал слабеть и скончался. Конечно, смерть была тяжелая… он за несколько дней чувствовал удушье, нехватку кислорода. Ему приносили в подушке кислород. Выносили его на террасу. Но все это мало помогало. Перед смертью его посещали монахи, читали Евангелие. Помню, часто приходил иеромонах Никодим, что сейчас в Вильнюсе, иеродиакон Амвросий, благочинный отец Александр, игумен Иероним и другие братия. В 10 часов утра ему стало совершенно плохо. Он призывал всех святых такое множество, что я даже удивлялся, как он всех помнит, и в пол-одиннадцатого он скончался. Я побежал в храм, доложил отцу наместнику. В это время началась заупокойная ектения. Также и его упомянули о упокоении – в первый раз: “Новопреставленного иеросхимонаха Михаила”.

Я счастлив тем, что такой великий старец почил о Господе на моих руках и [что я] чувствовал благодать Духа Святаго. Рубашка смертная, что сняли со старца, хранится у меня по сей день, также и ряса схимника Михаила, и пузыречек святого масла. И еще остался параманд и крест с мощами.

Старец умирал тяжело, видимо, потому, что был духовником всю жизнь. Все эти грехи, что он разрешал [на исповеди], принимал к сердцу, как бы искуплял своими состраданиями».

17 апреля 1962 года чин монашеского отпевания отца Михаила совершил архиепископ Псковский и Порховский Иоанн (Разумов), в сослужении наместника монастыря, архимандрита Алипия (Воронова), в присутствии Преосвященного Владыки Новгородского и Старорусского Сергия (Голубцова), при большом стечении псковского, новгородского, таллинского и петербургского духовенства. Погребли старца, как обычно, в древних монастырских пещерах. На гробовой плите написано: «Помяни нас, Господи, во Царствии Твоем!»

Схиигумен Лука