5. «Буквари», или фарисейство

Особенно характерно было отношение о[тца] Михаила к «букве законной», к фарисейскому, мнимоправедному. Все должно быть внутренне живым, жизнью, и молитва должна быть живой жизнью.

Однажды мать Сергия (Фредерикс) получила такой ответ на свое недоумение: «Ты спрашиваешь об уставе, а знаешь ли, что устав родился от молитвы? И сам устав весь должен быть молитвой. А если не так, и будете только “букварями”, хоть все правила [молитвенные] вычитывай, сколько их ни есть, и сколько ни хвались ими, они будут не на пользу душе, а даже на осуждение, если нет в них сердца сокрушенного и смиренного».

Как-то духовные чада спросили батюшку: «Теперь мы тайные монахини, Батюшка, нам нужен устав – укажите нам». Старец сказал: «Жили эти три тайные монахини вместе, в деревне ходили на работу или брали работу домой, постоянно имели общение с мирянами, бывали в их сообществе. А вот вам устав – заповеди блаженства знаете? Возьмите первую заповедь, начинайте ее [исполнять], трудитесь над ней – вот вам и устав! Все добродетели и уставы – ничто без этой заповеди. Это у Лествичника читали ведь?…

А если и все службы выстаивать будете, все вычитывать, весь устав выполнять, а внутри не будете очищаться, то будете мнимо-праведны, как фарисеи. И устав, и чтение – сами должны быть молитвою. От молитвы родился и создался устав и чин, и должен он быть внутренним, как и внешним. Готовиться надо к нему постепенно, со ступени на ступень восходить, а не сразу браться за высокое, труд и труд нужен повседневный».

«Без борьбы и труда нельзя обойтись».

«Кто без труда и опыта об уставе и чине только думает, тот подобен едва прошедшему сельскую школу и желающему понимать книги, которые изучают в Академии».

«Вот смотри, у нас на Валааме все вычитывают, всё по уставу и чину… а как себя ведут, какая это монашеская жизнь?! Как в храме стоят? Как один к другому относятся? К начальствующим?! К старцам?! Игумен – не игумен, духовник – не духовник: ничего будто не понимает. Это – не так сказал, это – не так сделал; все переберут… и то – не то, и то – не так. Хорош только, когда по головке гладишь, а всё ведь вычитают и кланяться умеют. О нестяжании и постничестве и не говори – слушать не станут. Вот какое пришло время». Это было уже на Новом Валааме после войны – сравнить нельзя было с настоящим Валаамом.

Фарисейства и «буквы законной» отец Михаил не переносил. Для этого у него было свое особое слово «букварь»: «Не будь никогда букварем. Я не говорю, что надо упускать, не выполнять, нет – все надо, но если только это, то это будет в осуждение».

Однажды две его духовные дочери, приехав на Валаам, захотели пособороваться. О[тец] Михаил дал с радостью свое благословение, но сам не мог совершить этот чин по болезни глаз: один глаз ничего не видел, а второй «глазик закапризничал», очень утомляясь от долгого чтения. Он послал их к благочинному о[тцу] Симфориану, но тот отказался на том основании, что, когда он получал иеромонашество, в числе прочих правил от церковных властей было предписано соборовать только «в случае болезни».

О[тец] Михаил очень расстроился: «Вот так все у нас и делается “по уставу”; вот уж этот Симфориан – букварь! У нас нынче и до Причастия допускают по уставу – через 3 недели».

«Был такой случай: один брат плохо себя почувствовал, захотел исповедаться и причаститься – нет, говорят, еще 3-х недель не прошло, не положено, подожди. Пошел я к ним и говорю: “Что вы делаете? Забыли, как жили первые христиане? Забыли апостольские правила? А что о[тец] Иоанн Кронштадтский говорит?” Не послушались меня, а наутро брат этот и умер. Вот до чего могут дойти эти “буквари”».

Правила и каноны были строго предписаны финским духовным управлением.

6. О жертвах Богу

«Многими скорбями – вот жертва Богу», – говорил батюшка.

«Какая бы ни была “тучная жертва” – не угодна она Богу, если хоть капля жаления в ней есть, хоть малая доля стяжания и пристрастия. Все главное – в искренности, правдивости, чистоте сердца. Жертва, угодная Богу, была жертва бедной вдовицы, потому что была всецелая, от чистого сердца, – такую жертву Он приемлет с любовью».

Бывали случаи, когда о[тец] Михаил, получая множество посылок и подарков, не принимал их, отдавал сразу другим или же просто отказывался. Остальное всегда раздавал другим, а денег совсем не брал, а если брал, то или для церкви, или когда знал, что надо помочь другим.

Бывало, приедут его чада – он и дорогу им всю оплатит, и с собой даст.

После 65 лет возраста все в Финляндии получают маленькую пенсию; получали и монахи. За небольшим вычетом эти деньги выдавали им на руки, но о[тец] Михаил от них отказался, оставив их в пользу монастыря. «Разве монаху нужны деньги? Я вот ничего не беру и от монастыря, а смотри, сколько всегда Господь мне дает; у меня все есть в изобилии – и масло, и вино, и свечи, и ладон». О пище о[тец] Михаил даже не упомянул… «Кто всецело предал себя Богу – того Господь не оставит», – добавлял старец.

«Вот послушай, что недавно было со мной. Кончался у меня ладон. Пошел просить у о[тца] Луки (отец Лука был много лет гостинником, деловой, коммерческий и очень экономный…), а о[тец] Лука, как всегда, стал думать и медлить. Ладон кончается. Встал я на молитву и говорю: «Господи, знак ли это, что я должен кончить служить? А вот ладон пришел к концу – о[тец] Лука все медлит. А я получаю совсем неожиданно посылку из Америки. Прислал ее мой друг, о[тец] Герман, через других. О[тец] Герман был канонархом на старом Валааме; во время разделения – как старостильник – уехал с Валаама в Болгарию, потом в Сербию. В этой посылке было 2 килограмма чудного ладона. «Вот он», – показал отец Михаил. Более двадцати лет о[тец] Герман ничего не давал о себе знать и – после такого перерыва – прислал этот ладон в тот день, когда у о[тца] Михаила кончился свой.