Обсуждение и принятие новой конституции шли на фоне разочарования в Республике и республиканских ценностях. Еще в начале года в Париже появились плакаты, на которых было написано: «Сохраните ваши 36 ливров и верните нам нашего Людовика». Один из информаторов английского правительства извещал: «Есть хорошие новости, что Франция дошла до крайней нищеты, что повсюду устали от Республики и что все согласны призвать короля, не заботясь ни о какой конституции. Говорят только о короле». Вернувшийся из Парижа франкфуртский купец сообщал: «Во Франции нет честного человека, который не говорил бы плохо о революции». Донесения парижской полиции свидетельствуют, что на улицах то и дело раздавались оскорбления в адрес Конвента, в разговорах звучала ностальгия по временам Старого порядка, а завсегдатаи кафе открыто отказывались считать себя «гражданами» и «добрыми республиканцами». Даже во время народных восстаний в жерминале и прериале в Париже кричали: «Дайте нам короля и кусок хлеба!» По сведениям российских агентов, к концу весны Комитет общественного спасения стал сомневаться даже в надежности армии, поскольку «склонность к королевской власти все больше и больше становится всеобщей».

В провинции картина была не лучше. Один из эмигрантов, вернувшийся в страну после Термидора, писал: «Воззрения чудесным образом поменялись, поскольку у подножия руин зданий, которые именовали феодальными, крестьяне (а эти руины были творением их рук) говорили нам: “Когда же прибудет король?”». Английский агент сообщал, что «мнение народа по всей Франции склоняется к контрреволюции».

С первых дней существования Комиссия одиннадцати получала письма о том, что ситуация в стране отнюдь не благоприятствует республиканцам. «Несмотря на намерения Национального Конвента, со всех сторон взывают к эмигрантам и королевской власти, – говорилось в одном из них. – Опасность неминуема, роялизм подступает со всех концов республики». «Комитет одиннадцати не может не замечать, что роялизм поднимает дерзкую голову во всех департаментах Запада, – сообщалось в другом послании. – Они имеют связи почти со всеми другими департаментами республики; священники, аристократы, знать, магистраты, финансисты, буржуа – все желают королевской власти». Они представляют ее, «как конец всех зол», как «изобилие необходимых для жизни вещей».

Подобные послания, предупреждавшие об усилении роялистской активности, шли не только в Комиссию одиннадцати – об этом же информировали и другие комитеты Конвента, а также отдельных депутатов. Так, аноним из Страсбурга предостерегал:

Зная об этих настроениях, сторонники монархии не могли не утроить свои усилия. Поскольку к тому времени провалились и планы иностранной интервенции, и надежды поднять мятежи внутри страны, роялисты, верившие в скорое возвращение монархии, могли рассчитывать лишь на победу на грядущих выборах. На них делали ставку и те, кто ранее предполагал использовать в своих целях Людовика XVII, и конституционные монархисты. Малле дю Пан докладывал Венскому двору 6 сентября 1795 года: «В столице уже ведется работа для того, чтобы предопределить избрание выборщиков; многие конституционные монархисты вступили в борьбу, и их активно поддерживает весьма большое количество граждан».

Роялисты не осмелятся в открытую атаковать Конвент, писали в начале сентября в одной из газет, однако «они прикрываются выборами, будучи уверенными, что новая ассамблея также захочет составить конституцию; и так от конституции к конституции неизбежно вернутся к Конституции 1788 года». В этом, несомненно, проявлялся один из парадоксов той эпохи: сторонники монархии готовы были поддержать на референдуме республиканскую конституцию, чтобы потом воспользоваться ею в своих целях. Однако роялистам мешали и быстрое развитие событий, и то, что Людовик XVIII, недавно взойдя на престол, еще не завершил работу по объединению контрреволюционных сил, и удаленность нового короля от Франции.