Комиссия завершила работу к 5 мессидора (23 июня). В тот день с докладом, представляющим проект, выступил один из его творцов – Франсуа-Антуан Буасси д’Англа. Современники нередко связывали новую конституцию (впрочем, не совсем заслуженно) именно с его именем; остряки называли ее, намекая на заикание депутата, «конституцией Бабебибобу».

В речи Буасси д’Англа, предварявшей обсуждение проекта, было немало пышной революционной риторики. Создавалось впечатление, что законодатели действуют не на национальном и даже не на наднациональном уровне:

Однако по большей части эта речь была адресована не только и не столько коллегам, сколько всем французам. Она имела сугубо практическое назначение: это одна из важнейших программных речей Термидора, своеобразное подведение итогов, выстраивание концепций как прошлого, так и будущего.

То, что Конвент работает уже почти три года, а страна все еще живет без конституции, Буасси объяснял необходимостью постоянно сражаться, в том числе и с тиранией «децемвиров» (как, с отсылкой к истории Древнего Рима, называли тогда членов робеспьеристского Комитета общественного спасения). Лишь теперь депутаты получили возможность не быть «гладиаторами свободы», а стать ее «истинными основателями». Конституция, как и ранее, виделась способом завершить Революцию, она должна была стать последней и окончательной.

Впрочем, в отличие от подобных речей, предварявших конституционные проекты 1791 и 1793 годов, доклад Буасси был проникнут не оптимизмом и верой в грядущее, а бесконечной усталостью. Революция у Буасси не праздник и не торжествующее шествие истинной Свободы по миру. «Окиньте взглядом бескрайнее поле нашей Революции, – говорил он, – уже покрытое столькими развалинами, почти повсюду несущими на себе следы тех разрушений, которые приносит время; это поле славы и скорби, где смерть собрала свою жатву и где свобода одержала столько побед».

Самое ценное – это опыт, который позволит избежать ошибок в будущем. Именно он настоятельно требует отказаться от Конституции 1793 года, которая еще несколько месяцев назад казалась священной и нерушимой. «Наш долг заявить вам, – провозгласил Буасси, – что эта конституция, задуманная честолюбцами, составленная интриганами, продиктованная тиранией и одобренная страхом, является лишь неоспоримым сохранением всех элементов хаоса, инструментом, предназначенным для того, чтобы служить алчным корыстолюбцам, интересам людей суетных, спеси невеж и амбициям узурпаторов». После свержения тиранов необходимо «похоронить их одиозное детище в той же могиле, что поглотила их самих».

Конституция 1793 года не просто не подходит Франции в 1795 году: из логики доклада следовало, что она вообще не способна служить никому, кроме своих творцов, поскольку порочны сами принципы, на которых она основывается, – те «демагогические принципы», которые, по словам оратора, «стоили нам столько слез и столько крови». Ныне же необходимо, чтобы «воцарились спокойствие без подавления, свобода без волнений, правосудие без жестокости, человечность без слабости». Таким образом, новая конституция становилась в определенном смысле антиподом той, что породила диктатуру монтаньяров. «Вы жаждете правосудия, – говорил Буасси д’Англа, обращаясь ко всем французам, – вы желаете отдыха; законы, которые мы вам предлагаем, будут основываться на первом и гарантируют вам второе». Идеология 1795 года – это идеология гармонии: «республиканская конституция ‹…› должна наконец гарантировать собственность богатых, существование бедных, имущество занимающегося производством, свободу и безопасность каждого».

Так лейтмотивом всей речи Буасси д’Англа стал призыв отказаться от иллюзий и построить новую конституцию на совершенно иных принципах.