Книга: Быть Ивановым. Пятнадцать лет диалога с читателями
Назад: Часть четвёртая «Можете научить писать романы?»
Дальше: Часть шестая «Я задам вопрос о личном, хорошо?»
Часть пятая
«Скажите, про что ваша книга?»
Разве бывают такие мрачные общаги, как у вас в романе?Почему вы говорите, что ваш Географ не лузер?Зачем нужно фэнтези в «Сердце пармы»?Какого фига в «Золоте бунта» ваш герой всех убил?А вам не противны такие бабники, как Моржов из «Блуды и МУДО»?Чем вам не понравился фильм «Царь»?Отчего в «Псоглавцах» и «Комьюнити» некому сочувствовать?Герой «Ненастья» у вас опять неудачник?Что такого нового в романе «Тобол»?Для чего вы соединили пионеров и вампиров в «Пищеблоке»?
10.06.2007. Кирилл
Прочитал «Блуду и МУДО». Да, «кризис вербальности», «пиксельное мышление», «фамильоны» — это всё горькая правда. А у меня вопрос: откуда «пиксельное мышление» взялось? Есть сфера, где оно господствует, причём совершенно оправданно: это наука и техника. Картина мира строится на элементарных понятиях, за которыми нет и просто не должно быть никаких сложных смыслов, а то в данной области будет полный бардак. Слово «гипотенуза» имеет только один простой смысл, одинаковый для всех математиков. Катет — тоже. И прямоугольный треугольник — однозначная картинка, сложенная из гипотенузы и двух катетов. И так далее. Не случилось ли так, что это научно-техническое мышление «овладело массами», но, как мы видим, вместо всеобщего просвещения случилось всеобщее упрощение? Есть соображения на этот счёт?
Не думаю, что пиксельное мышление — профанация научно-технического мышления. Это глупость как информационная технология. Не зря же говорят, что глупость — это не отсутствие ума, а такой вот ум особенный. Стратегия глупости, её формат и есть пиксельное мышление.
Есть много сфер жизни, где пиксели необходимы. Например, дорожные знаки. Проблема не в существовании пикселей как таковых, а в том, что их применяют не там, где надо. То есть для сложной проблемы дают очень простое и потому неправильное решение. Скажем, что сделать для создания в России справедливого общества? «Отнять и поделить». Это пиксель, следуя которому, мы попадём в такую беду, что мало не покажется. Решение должно быть сложным: сложные ситуации не решаются просто.
Человеческое сознание не приспособлено к пикселям. Для полноты картины, для адекватности нам нужен образ, а не пиксель. Память человечества доносит до нас передаваемые изустно песни — каскады образов вроде «Илиады», а вот законы-пиксели со времён Хаммурапи высекали на камне. Упрощение жизни — всегда механизация, и функционирование механизма можно описать законами, пикселями. Но ведь есть вещи, которые не нуждаются в упрощении. Например, любовь. Или семья.
Пиксельное мышление — не просто безответственная болтовня ведущих ток-шоу. Это действительно формат, сквозь который прокручивают наш мир, как мясо сквозь мясорубку. И пиксельное мышление форматирует мир по-своему. В сфере личных отношений преобразует семьи в фамильоны. В других сферах тоже делает с людьми что-то новое, выстраивает человеческие сообщества по новому принципу. Никто ведь не спорит, что криминальное мышление выстраивает мафии, «бригады», иерархию зоны — везде, даже вне зоны. И пиксельное мышление поступает с нами точно так же.
Я взял только одну сферу жизни — любовную, семейную. Мой фамильон — просто пример переформатирования общества, а не самоцель романа. Скорее всего, новые отношения формируются у всех у нас на глазах, но мы не видим их как систему. Потому что пиксельное мышление — не только способ структурирования новых отношений, но и фильтр, превращающий новое и непонятное в старое и понятное. Как непривычный для Алёнушки Моржов — свободный художник — её пиксельным мышлением был преобразован в понятного «импотента-извращенца». И новый формат семьи, порождённый в том числе и пиксельным мышлением, — фамильон, — то же самое пиксельное мышление для внешних наблюдателей представляет просто банальным развратом.
Словом, я описываю новое явление действительности и объясняю, как оно устроено внутри и как замаскировано снаружи, а мне говорят, что в романе я реализую свои комплексы и описываю эротические сны. Идиоты, блин.
Человеческое сознание не приспособлено к пикселям. Из глубины веков до нас дошли передаваемые изустно песни вроде «Илиады» — каскады образов, а вот законы-пиксели со времён Хаммурапи высекали на камне
28.06.2007. Лена
Я по поводу романа «Блуда и МУДО». Пытаясь облагодетельствовать Щёкина и Костёрыча, Моржов на самом деле глубоко обижает их. Мы с Моржовым полагаем, что задача любого человека — помочь максимальному количеству тех, кому нам хочется помочь. Это замечательно, но как быть, если им от нас ничего не надо?
Вы правы. В формате пиксельного мышления в помощи Моржова нет ничего унизительного. Если бы Щёкин и Костёрыч были людьми пиксельного мышления, то не испытывали бы неловкости при вовлечении в фамильон Моржова. Но они не таковы, и потому аморальное поведение Моржова по отношению к ним не очень красиво. Однако Щёкин соглашается подчиниться этой некрасивости. При всём сумасшествии Щёкин — самый адекватный герой романа.
Он понимает, что фамильон — не «этическое совершенствование», а «этическое выживание» (как Моржов говорил Милене). Пусть этика Моржова не особенно-то хороша, она всё-таки помогает как-то устоять в жизни. Моржов тоже понимает это, но считает, что лучше спасти человека, ущемив его самолюбие, чем отнестись к чужому самолюбию как к высшей и неприкосновенной ценности, но тем самым обречь носителя самолюбия на гибель. То есть из двух зол Моржов выбирает меньшее.
Если вам пришлись к сердцу Щёкин и Костёрыч, то представьте их без Моржова, без МУДО… Душераздирающее зрелище. Щёкин — бухающий сторож на автостоянке, а Костёрыч — беспомощный школьный учитель, над которым издеваются ученики. В общем, без моржовской аморальности их самолюбие погибнет вообще. Так что я считаю Моржова циничным и хамоватым, беспардонным и непрошеным, но доктором. А пиксельное мышление он использует в качестве наркоза. Правда, не для Щёкина с Костёрычем, а для всех остальных.
18.08.2008. Игорь
Читаю «Блуду и МУДО» и вот умом понимаю, что это произведение описывает текущее время, а эмоционально ощущаю, что это написано про какие-то 80-е годы ХХ века. В первую очередь на эту мысль наводит облик героев: ну не могут они сейчас такими быть — действительность должна была «отрихтовать» их.
Вы крепко неправы.
Типажи «Блуды» (за исключением Моржова) — для России «вечные». Никому не нужный провинциальный интеллигент — Костёрыч; философ-пьяница — Щёкин; чиновник-махинатор — Манжетов; бойкая бабёнка — Розка и т. д. Веет то Гоголем, то Достоевским. Однако новое время именно и «отрихтовало» эти типы. В 80-е Манжетов был бы честным карьеристом, Костёрыч — уважаемым педагогом-новатором, Щёкин — каким-нибудь разнорабочим вроде Венички Ерофеева, а Розка не связалась бы с криминалом. Социально-психологические роли этих людей прочитывались бы совершенно по-другому и в 90-е годы. Розка торговала бы на рынке, Щёкина бы убили, уволенный отовсюду Костёрыч копался бы на огороде, Манжетов был бы в бизнесе, а Сергач крышевал бы этот бизнес и был главнее Манжетова. Так что выстроенная в романе система — именно нынешняя.
А Моржова я делал вообще в типаже «героя нашего времени».
«Герой нашего времени» — это персонаж, личная драма которого совпадает с главной драмой эпохи. Какая эпоха в «Блуде»? Тучные нулевые. Время, когда на страну пролился ливень нефтедолларов и страна стала казаться благополучной, но не по причине благотворных преобразований в экономике, а просто повезло: удачная конъюнктура на мировых рынках. И главной драмой страны и общества стал вопрос: можно ли построить что-то хорошее на деньги, которые не заработаны? А главной драмой Моржова является вопрос: можно ли построить счастье ближних на лжи? Пиксельное мышление позволяет ответить на этот вопрос «Да!». Подлинность говорит: «Нет!» Моржов процветал на пиксельном мышлении, соорудив себе фамильон, но гибель проститутки Алёнушки заставила его вернуться к подлинности и выпасть из лживой картины мира.
Так что «Блуда и МУДО» — это именно нулевые годы. И по идее, и по типажам.
«Герой нашего времени» — это персонаж, личная драма которого совпадает с главной драмой эпохи. Но общество должно разобраться, в чём его главная драма. Иначе в романе оно не опознает «героя нашего времени»
22.04.2009. Ирина Владимировна
Прочитала роман «Блуда и МУДО». Моржов — не антигерой. Значит, он герой. Но я не поняла: герой и его гиперсексуальность — это вещи «совместимые»?
Говоря о сексуальности применительно к «Блуде», мы говорим о гендере. Гендер — это не уничижительный бытовой сексизм, а принятое в культуре определение социальной стратегии человека. По женскому гендеру могут существовать и мужчины, а по мужскому — женщины. Мужской и женский гендеры — это не хорошо и не плохо; это как право и лево, верх и низ, север и юг: безоценочно.
Моржов — носитель системы ценностей индустриального общества потребления, которое существует по принципу «я плачу́ и получаю удовольствие». По гендеру этот принцип — мужской: насилие. Маскулинность социального поведения выявляется гиперсексуальностью героя, лопающего виагру.
Противники Моржова — носители системы ценностей постиндустриального общества потребления, которое существует по принципу «я получаю удовольствие, а мне за это платят». Это коррупционеры, которые получают деньги за удовольствие иметь власть: чиновничью или милицейскую. Но это поведение по гендеру — женское: проституция. Поэтому в романе так важна проститутка Алёнушка, а общественная ситуация названа «дешёвым порно».
Безусловно, социальными лидерами являются противники Моржова. Но приспособить их женский гендер к мужскому статусу лидера возможно только с помощью пиксельного мышления. От него — вся остальная блуда. Одно цепляется за другое. Эту систему я сформулировал в финале романа в виде «таблицы Щёкина». Я ни разу не встретил в отзывах и намёка на то, что эту таблицу заметили, хотя она — итог всего романа (а вовсе не убийство Лёнчика).
Принцип индустриального общества: «Я получаю удовольствие и плачу́ за него». Это мужской гендер. Принцип постиндустриального общества: «Я получаю удовольствие, и мне за него платят». Это женский гендер
12.07.2009. Евгений
Ваше (ну, или Моржова) ДП(ПНН) несет отсылку к «ДПП(НН)» Пелевина или это просто совпадение? Пелевинский сюжет я уже сейчас не вспомню, потому сам не отвечу на этот вопрос.
Конечно. Я ставлю «Блуду и МУДО» в смысловой ряд с «ДПП(НН)» Пелевина и «ЖД» Быкова. Поэтому в названии — аббревиатура. На мой взгляд, все эти три романа — об одном и том же: почему всё есть так, как есть. И все три романа свои объяснения строят на конспирологии. Пелевин — он вообще весь из конспирологии, Быков — почти весь (в «ЖД» это теория варягов, хазар и коренного населения). В «Блуде» же — пародийная щёкинская теория инопланетянина, который при посадке на Землю разорвался на «три источника, три составные части», которые попали в разных людей.
16.07.2009. Евгений
Не раскроете секрет, сколько лет вашим героям? Мне это интересно, потому что я всё время прикидываю на себя, когда читаю книги, и сравниваю мысли и поступки героев со своими, особенно если мы сверстники. Ну, типа, насколько я лох / не лох по сравнении с ними и автором.
Вот Служкин, к примеру. Лет ему 27–28. А вот Будкин, который младше Служкина, кажется старше его. Осташа — ну, там подсказки ваши — ему лет 18–20. Отличнику — 18–19. Игорю — 23. Нелли, Лёльке — 22–24. Ваньке — 25–26. Моржову — за 30. Скорее, 32–33. Щекину — 33–35. Розке, Милене — «под тридцатчик» обеим. Милена, может, чуть старше. Такими вот я их увидел.
Вы задаёте системные и просто-таки монументальные вопросы… А расклад по возрастам такой. Служкину — 28. Будкину — 27. Моржову — 28. Щёкину — 27. Розке и Милене — «под тридцатчик». Осташе — 19. Отличнику — 18. Лёле и Нелли — 20. Игорю — 22. Ваньке — 24. Так я задумывал.
15.08.2009. Светлана
Как вы думаете, почему основная критика считает «Блуду и МУДО» неудачной? На больную мозоль надавили, что ли? Почему некоторых так бесит эротизм? Моржов думал о сексе постоянно… Ну и что? Странно воспринимать этот роман так прямолинейно. Всё равно что русские частушки анализировать с точки зрения морали.
Критики — только репрезентативная часть читающего сообщества. Критика отражает общие тенденции. Мои претензии к критикам в том, что они могли бы работать более профессионально, нежели обычные читатели, от которых профессионализма не требуется. Если в романе с порога отвергнуть наличие смысла, то, конечно, роман покажется полной ерундой. Каковой он и показался критикам и обществу. Ну, немалой его части.
По поводу любви и секса… Считать, что между мужчиной и женщиной могут быть только любовь или секс — очень «пиксельно». Женщина вообще-то тоже человек. И взаимоотношения представителей разного пола могут строиться ещё и на конфликте идеологий, на конфликте гендеров. Я уже не раз говорил, что «Блуда» — не о сексе, а о гендере. Хотя бы по той причине, что секс и смех — взаимоисключающие аффекты. А в «Блуде» — и смех и грех. Пренебрежение этим важным обстоятельством показательно для общего характера оценки «Блуды»: она «пиксельная».
Например, я не раз встречал глубокомысленные замечания, что «Иванов не смог воздержаться от краеведческих описаний». Или что я описывал родной город. Но ведь Ковязин — вымышленный городишко, небольшой райцентр. А я вообще-то живу в областном миллионнике с реальным характером. (Видимо, для москвичей всё, что за МКАД, — одинаковая деревня.) Получилось прямо как в романе, когда несчастный краевед Костёрыч печалился: «Даже если я буду заниматься дельтапланеризмом, то всё равно скажут, что занимаюсь краеведением, ведь летаю-то над родным краем». Немало найдётся и других примеров «пиксельного» восприятия.
В общем, похоже, что «Блуду» оценивают те, кто в ней и описан, — гордые носители пиксельного мышления. Описаны они весьма нелицеприятно. Поэтому их оценка романа кислая. Слишком уж крива рожа-то в зеркале.
20.09.2009. Алексей
Мой вопрос, наверное, покажется вам слишком глупым, детским, но всё же охота узнать, как вы представляете себе жизнь Служкина после увольнения. Может ли с ним произойти что-то принципиально новое, есть ли место для перемен в его «пустыне одиночества»?
Служкин научится не дёргаться от жизненных ударов и держаться прямее. Он не избавится от одиночества — «самостояние человека» всегда подразумевает определённую степень отъединённости. Но для меня мой герой прочно впаян в первую половину 90-х, какой она была в Перми. За прошедшие 15 лет здесь мало что изменилось. Следовательно, для меня у Служкина на 15 лет вперёд нет шанса жить лучше. Но ведь «Географ» не про то, как д’Артаньян получил маршальский жезл, а про то, как д’Артаньян не предал своих друзей и не примирился с врагами. «Географ» — не про то, как побеждают, а про то, как не сдаются. Поэтому будущее здесь не важно.
12.11.2010. Надежда
Вопрос у меня по «Золоту бунта». Осташа начинает свой путь с единственной всепоглощающей целью — узнать тайну гибели отца и смыть позорное пятно со своего рода. В конце романа ради достижения своей цели он «бьёт барку», обрекая на гибель доверившихся ему людей, и тем самым навлекает уже на своё имя позор и проклятия. Неужели разгадка тайны золота бунта того стоила? Меня это очень неприятно поразило. Было такое чувство, как будто Осташа утопил там меня саму.
На ваш вопрос ответа нет. Как автор, я знаю, что иначе поступить Осташа не мог. И роман не о морали: это хорошо, а это плохо. Роман требует не осуждать или одобрять Осташу, а сочувствовать ему — человеку, который ищет ответы на чертовски трудные вопросы. Не искать совсем или принять готовые ответы (например, что ради батиной правды нельзя бить барку) — этого как-то мало. А отвечать — адская мука, потому что отвечаешь перед богом. Для меня мужество и подлинность моего героя заключаются в том, что он нашёл в себе силы дать этот ответ, пусть и чудовищный. Общество не должно загонять людей в такие тупики человечности, в какой был загнан Осташа.
Роман требует не осуждения или одобрения героя, а сочувствия ему — человеку, который ищет ответы на чертовски трудные вопросы. Можно гневно спорить с ответом, но это не отменяет сочувствия
12.01.2011. Владимир
Книга «Географ» писалась также легко и с удовольствием, как она и читается? Самое удивительное, что вам было тогда всего 25 лет! В этой книге много свежего воздуха, открытости души, нежности чувств ко всем этим бедолагам эпохи перестройки! А как вы сами жили в 25 лет, когда писали эту книгу? У вас было много свободного времени для этого? Сложилось впечатление, что вы писали для очень близких вам людей (или даже для кого-то одной) и каждый маленький рассказик о Служкине сразу давали им прочитать. Это так? Мне кажется, что, читая эту книгу, не надо слишком умствовать, главное — воспринять её чувствами, сердцем и наслаждаться юмором. По духу очень близка к «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, хотя всё разное. Однако лихо вы расправились с нежной любовью Служкина и его ученицы. А если бы её мать не оказалась завучем, то ведь из логики рассказа эта любовь не оборвалась бы так скоротечно?
Книга не «писалась» сама по себе, это я её писал. И всё не так, как вы считаете. Над «Географом» я работал три года — с 1992-го по 1995-й и трижды переделывал с нуля, потому что терял рукопись. Писал «ни для кого», никому не давал читать — я и сейчас никому не даю. Писал урывками, поздними вечерами, свободного времени у меня было мало, потому что я работал на двух работах — эпоха была нищая; этим и объясняется деление на короткие главы.
Я не считаю «Географа» душевной пустышкой, над которой не стоит умствовать, — когда я придумывал его, я умствовал. Географ Служкин ныне — предмет для многих споров, и отношения читателей к нему полярные, это означает, что есть предмет для размышлений. А «скоротечный разрыв»… О своём отказе от отношений с Машей Служкин говорит читателю в сцене у колодца в деревне Межень; Маше он говорит об этом в сцене в классе перед экзаменом; да и вообще, какие могут быть отношения после отказа, данного в пекарне? Разрыв был не внезапный и не скоротечный, и Служкин к нему готовился. То, что мать Маши — завуч, определяет только увольнение Служкина, а не его отношения с Машей.
18.01.2011. Александр
Зачем в «Золоте бунта» вы вставили эпизод с ружьём, Бойтэ, Осташей и вползающим Шакулой? Почему на ваш взгляд столь изощрённые сексуальные причуды были необходимы в романе?
Я понимаю, что читатели испытывают некоторый шок от этой сцены (хотя мне казалось, что В. Сорокин уже приучил читателей к шоку). Но к этой сцене ведёт логика повествования.
Чтобы в своём падении докатиться до встречи с сатаной, Осташе нужно было ещё и камлать. Шокирующая сцена и есть камлание: экстаз, помрачение сознания, молоко ведьмы и фаллический смысл оружия. Архаические магически-сексуальные практики, подобные этой, описаны в этнографии не раз, в том числе и у Леви-Стросса. Неприятно, но увы. Обычно встречи с сатаной описываются в возвышенном ключе (как в «Мастере и Маргарите»). У меня сатана — чудовище, Пугачёв с отрубленной головой, который убеждает Осташу совершить последний грех — покончить с собой. Пусть сатана и чёрная месса будут отталкивающими, это правильнее, хотя и выворачивает.
Но я верю, что даже такие страшные грехи, какие совершил Осташа, могут быть прощены, если душа человека рвётся к искуплению (об этом — рассказ про сплавщицкую тайну, про отчаянный крик сплавщика «Господи, прости!»). Поэтому в пещере, где Осташа убил Чупрю, ему явился горний свет, и Осташа правильно его опознал: душа его жива. И затем господь помиловал Бойтэ, как Осташа и просил. Дарованные Осташе в финале романа жена и сын — возможность искупления в новых людях, потому что Осташа искренне верит в «батину правду», хотя избрал к ней самый неправый путь: «пробежал по краешку ада», как он говорит. Последние библейские слова романа, приложенные к родовому имени, и есть обещание Осташи строить в своей душе «церковь Твою».
08.05.2011. Алла
Размышляю над вашей «Блудой». Возникли вопросы. Если ПМ — это современный формат мышления, то когда совершился переход к нему? Можно ли назвать какое-то определённое время или событие?
Мышление советского человека (как социального типа) было основано на идеологии. Пиксельное мышление основано на минимальных единицах смысла. И там, и там — штампы, стереотипы, клише. В чём принципиальное отличие этих моделей мышления?
Пиксельное мышление я называл современным форматом мышления в том смысле, что ПМ — это глупость как информационная технология. Три признака этого мышления собственно и есть суть технологии. А глупость — она вечная, она была всегда, но не всегда она была технологией.
Дело в том, что сейчас глупость перестала быть просто ложью, она стала «реальностью, произведённой информационной технологией». Продавцы-«помогаи» в магазинах продают не товары, а смысл жизни. Милена в своей реальности — успешный человек. В реальности, созданной Моржовым, лагерь заполнен детьми. Щёкин плодит разные реальности, как мыльные пузыри. В такой ситуации глупость перестаёт быть досадной помехой, а становится злом, ведь на ней базируется некая реальность. О новой информационной ситуации говорит Щёкин: мир субстанционально изменился; раньше он был сделан из добра (из здравого смысла), а зло искало себе ниши, а теперь мир сделан из зла (из информационных технологий), и ниши для себя уже ищет добро. Такой мир Щёкин и поименовал «блудой». То есть «всеобщего перехода к ПМ» нет, есть изменение онтологического статуса человеческой глупости.
Принципиальное отличие в том, что обычная глупость отрицает смысл вообще, а пиксельное мышление (глупость как технология) перестраивает смысл из верного в ложный. Глупость по способу уничтожения смысла можно уподобить артобстрелу, пиксельное мышление — радиоактивному облучению. Глупость порождает врагов, пиксельное мышление — мутантов. В советское время роль системной глупости выполняла идеология: она давала ложные установки. В нынешнее время пиксельное мышление извращает вообще всё восприятие мира человеком. Скажем, в СССР идеология давала установку: «США — враг». И всё, что исходило из США, воспринималось негативно. В нынешнее время пиксельное мышление убеждает человека: «Ты всё понимаешь». И для такого человека вообще всё непонятное или чужое оказывается хренью. С позиции идеологии деятельность Моржова — разврат и обман государства. С позиции пиксельного мышления деятельность Моржова — тайные пороки писателя Иванова.
Глупость стала информационной технологией. Сама по себе она просто искажает, увечит реальный мир. Но как информационная технология она создаёт виртуальные миры, которых нет вообще. Но мы в них живём
11.05.2011. Настасья Филипповна
В «Географе» вы создали героя, который противопоставлен и мужским персонажам, и женским. Он особый, но мужчина. И отсюда его трагичность: он отказывается от стереотипной мужской самореализации. Так ли это? И если так, то чем же всё-таки он отличается он от других персонажей романа и чем на них похож?
Алексей Викторович, вы смотрели фильм А. Звягинцева «Возвращение»? Миссия Географа и главного героя фильма очень схожа: они проводят ребят через, так сказать, инициацию. Один ли результат? В фильме герой умирает. Звягинцев видит определённую трагичность в миссии проводника и Учителя. Как, по-вашему, почему Служкин не умирает? Теряет ли он что-то во время этого похода?
Я не думаю, что Служкин отказывается от «стереотипной мужской самореализации». Ему просто не удаётся то, что удаётся Будкину или Колесникову. Он не такой человек — слишком интеллигентен. И отличается он в первую очередь сложностью душевного устройства.
Можно пофилософствовать. Герои романа самоидентифицируются по времени: они таковы, какова эпоха, и хотят от жизни то, что предполагает время, — общественного статуса и устойчивости (благополучия). А Служкин самоидентифицируется по месту. Он же говорит: «Я плоть от плоти этой земли…» Поэтому он Географ и ведёт детей в поход. Времена изменчивы, место постоянно. Служкин не вписывается в эпоху, но вписан в территорию. Для такой самоидентификации статус и благополучие не важны.
Конечно, в каком-то смысле Служкин корреспондируется с героем из «Возвращения». Но в его походе нет миссии инициации. Во-первых, для инициации скорее подошёл бы маленький поход — лыжный, а не большой — водный. Во-вторых, какая же это инициация, если инициатор упился вдрызг и всё сделал не так, как хотел? Подросткам Служкин даёт не «посвящение в жизнь», а возможность перекодирования: раньше вы соответствовали своему времени (возрасту и статусу подростка), сейчас попробуйте соответствовать своему месту (таёжным рекам). Идентификация по месту и позволяет «отцам» стать людьми, совершить поступок — пройти через порог.
И Служкину незачем умирать. Он не стоит ни у кого на дороге, и он упрочен в жизни (вопреки тому, что его воспринимают как безвольную тряпку и человека, плывущего по течению). Он счастлив, хотя ему и горько.
Человек может идентифицировать себя по времени. Тогда ему будет нужно то, что в его возрасте положено иметь в его эпоху. А можно идентифицировать себя по месту. Тогда ценности возраста и эпохи не важны
16.05.2011. Владимир
Во фразе «лучезарная пустыня одиночества» мне ощущается какая-то грустная ирония над всей этой жизнью, описанной вами в «Географе». Какой-то итог всему. Это так? Вот жил своей суетной жизнью Служкин, имел друга, жену, знакомых, дочку, любил Машу, а в итоге — пустота. Как в эпиграфе — «Это мы, опилки».
В последней фразе романа нет никакой иронии. «Лучезарная пустыня одиночества» — не итог. Это неизбывность. Она присутствовала изначально. Просто надо жить очень искренне и с самоотдачей, тогда и увидишь эту пустыню, потому что она — не модный сплин и дешёвая хандра, которые доступны каждому. А вот в «опилках» — ирония.
31.05.2011. Максим
Здесь уже как-то был вопрос о провинциальности ваших героев (Служкин, Моржов). Понятно, что вы писали о том, что знаете. Тем не менее, если посмотреть «внутрь» романа, здесь провинциальность/маргинальность выступает как характерная черта героев, да? А могли бы Служкин или Моржов быть москвичами?
Интересный вопрос. Ну, Моржов — понятно, он везде как рыба в воде, в том числе и в столице. В Ковязине он остаётся лишь потому, что ему и так хорошо. Он всегда играет по своим правилам, а в провинции это удобнее.
А вот Служкин…
Провинциальность можно понимать в трёх смыслах.
«Нестоличность» — отрицание драйва и динамики жизни, интереса к новинкам, привычки к готовому и лучшему, уверенности в собственной значимости и так далее.
«Недостоличность» — подражание столичности, но без соответствующих возможностей.
«Антистоличность» — принадлежность к другому равнозначному культурному проекту с иными стратегиями жизни и ценностями.
Лично я отношусь к третьему типу, а Служкин — к первому. Конечно, он мог бы жить в Москве, но там ему было бы тягостно, потому что «не его». Столица даёт больше возможностей для выживания: если бы Служкин в Москве пошёл бы географом в школу, то был бы как раз тем самым лузером, которым его и считают многие читатели вместе с женой Надей. Если бы устроился на работу лучше или хуже, чем географом, то потерял бы себя. Служкин же не лузер и не потерянный. Следовательно, он — немосковский тип.
01.06.2011. Мария
А почему же Служкин не лузер? Или я что-то не поняла? У него же ничего нет: ни семьи, ни любви, ни дела, ни цели. За любой пункт из этого списка надо бороться, простите за пафос, но это так. Он не хочет бороться за Машу и то, что назвал любовью, превращает в пошлую игру. Вот Моржова не могу назвать лузером. Как вы считаете, может, я предвзято отношусь к вашему герою?
Боюсь, что вы относитесь к Служкину не предвзято, а «пиксельно». Мне придётся процитировать себя, точнее, «Блуду и МУДО»: «Из пикселей, как из пазлов, Алёнушка сложила портрет Лёнчика. Пиксели были следующие: „мой первый“, „непьющий“, „весёлый“, „щедрый“, „уважаемый“, „работающий“. Но они оказывались плоскими, потому что для объёма им не хватало противопоставления. К „мой первый“ надо было добавить „который меня изнасиловал“, к „непьющий“ — „за свой счёт“, к „весёлый“ — „от удовольствия“, к „щедрый“ — „когда подфартит“, к „уважаемый“ — „среди ублюдков“, к „работающий“ — „у сутенёра“. Из плоских пикселей получился плоский портрет. Но и его Алёнушка предпочла механически суммировать в новый плоский пиксель — „настоящий человек“».
Вы перечислили то, что должен иметь «не лузер»: семью, любовь, дело, цель, победу (как результат борьбы). У Служкина нет семьи? Есть. Ну и что, что жена его пилит. Не уходит же. У Служкина нет любви? Есть. Маша. Вы можете считать его любовь «пошлой игрой», но для него это любовь. У Служкина нет дела? У него есть любимое дело: путешествовать по родному краю. У Служкина нет цели? Есть. Он говорит: «Я хочу жить как святой». Он и живёт без денег и секса. У Служкина нет победы? Есть. Он получает согласие на близость от всех своих женщин. Лузер — это пиксель, состоящий из пикселей «нет семьи», «нет любви», «нет дела», «нет цели», «нет победы». Я представил вам такие же пиксельные опровержения.
Просто вы вгоняете Служкина в формат, в котором он не существует. У Иисуса Христа тоже не было ни семьи, ни любви, ни дела (то есть работы), ни цели. Бороться он не хотел. Погиб по-дурацки — по ложному обвинению. Христос — лузер? Сын бога и реформатор человечества — неудачник?
Просто измерение «лузер — не лузер» здесь не подходит. Служкин не определяется этим измерением. Его беда как раз в том, что другие люди меряют его, как и вы, именно этой меркой. Потому Служкину и поверили «отцы» — они ещё не научились мерить меркой «лузерства».
По большому счёту Служкин ищет некую универсалию, «примирение на земле», как он говорит, и он очень далеко прошёл по этому пути, если уж мы сейчас о нём спорим. Если хотите, это его «успешность», потому что о «не лузере» Будкине говорить нечего. Служкин говорит о себе: «Я — вопрос, на который каждый должен ответить». Он сумел стать вопросом. А хороший вопрос, как известно, половина ответа. Дойти в ответе до половины — большой успех. Лузеры так далеко не доходят. Вы не дошли.
Измерение «лузер — не лузер» к жизни не подходит. Вот некогда жил один человек — нищий и бродяга, бороться он не хотел, родителей бросил, погиб по-дурацки — по ложному обвинению. Полный лузер. А это Иисус Христос
13.06.2011. Мария
Вы согласны с тем, что со временем у текста становится больше смыслов? Причём независимо от воли автора, просто так устроена культура. А Служкин — он нормальный человек, которого его жизнь более-менее устраивает, и он (в основном) занят тем, что придумывает оправдания, почему он ничего в жизни не меняет.
Я согласен с тем, что время прибавляет тексту смыслов. Например, только время прибавило роману «Как закалялась сталь» смысл жития католического мученика. С дистанции времени этот смысл романа куда яснее сказок о жертвенности во имя торжества коммунизма.
Но я не согласен с вами в оценке Служкина. В жизни его многое не устраивает. И он не занят одними лишь оправданиями своей бездеятельности. Это читатели ищут оправдание Служкину, который, видимо, им симпатичен, но непонятно: почему он ничего не делает?
В жизни бывает много ситуаций, когда ничего не менять — большое и трудное дело, а перемены как самоцель — стратегия мошенников. Я уже приводил пример с защитниками Брестской крепости: они ничего не поменяли, из крепости не вышли, к своим не пробились, Берлин не взяли. Они — лузеры? Сидели там у себя по казематам, занятые придумыванием мифа о стойкости, чтобы оправдать своё неумение победить Вермахт? Так?
Служкин сам вполне внятно поясняет свою позицию (цитирую): «Нужно меняться, чтобы стать человеком, и нужно быть неизменным, чтобы оставаться им». Шутками и пьянством Служкин маскирует свою стойкость, а не безволие. Служкин не хочет жить так, как живут его друзья, но и не хочет обижать своим осуждением их образ жизни. Поэтому свою силу выдаёт за слабость. Посредством пьянки «не хочу» выдаёт за «не могу».
В этом и отличие «Географа» от похожих произведений «времён застоя», к которым всегда пришнуровывают мой роман. Там пьянство было невнятным протестом и слабостью героя, а у меня стало свидетельством его силы — маскировкой его осознанного несогласия с нравами эпохи.
Бывают ситуации, когда ничего не менять — большое и трудное дело. Например, вы защищаете Брестскую крепость — и ничего не меняете: не меняете отношения к врагу, к присяге, к своему месту. Лузеры, да?
18.08.2011. Марина
Мат в «Блуде» — это что-то. Я прошла и ипподром, и много конюшен, но такой пассаж, как в сцене, когда Моржов встречает трудных подростков, услышала впервые. Это в каких университетах вы так научились? Впечатляет класс в семь этажей. И доходчиво, и без вариантов.
Эту многоэтажную матерную фразу я услышал действительно в университете. Уральском и государственном. От девушки — студентки факультета журналистики. Она где-то «поймала» это матерное чудо и принесла его в нашу компанию как образец виртуозности. А я запомнил — на всякий случай. Через двадцать лет случай подвернулся. Конечно, люди так не ругаются. В живой речи такого не создать — это «лабораторный» шедевр. Но Моржов выдаёт эту фразу не впопыхах, он останавливается и театрально откашливается: по драматургии сцены видно, что он воспроизводит заготовку.
24.01.2012. Михаил
«Общага» показалась слишком мрачной. Притом что это не зона и даже не армия. Не порождён ли беспросветный фон повествования простым испугом Отличника перед окружающим миром, в который он попал в 17 лет?
В «Географе» не преувеличены ли возможности 14-летних подростков? Как они сумели перенести описанные вами трудности?
Этот вопрос про «Общагу» я и сам себе задавал: не связан ли преувеличенный драматизм романа с испугом Отличника перед миром? Нет. Роман писал не Отличник, а я. А я не боялся общаги и не тяготился ею. Мрачный настрой романа не от страха героя перед миром, а от молодости автора. Я был максималистом, и все чувства работали на двести процентов мощности, в том числе и горечь от того, что мир не идеален, а люди слабы.
В «Географе» возможности подростков ничуть не преувеличены. Собственно, в описанном походе и нет никаких необыкновенных трудностей, чтобы подростки демонстрировали какие-то выдающиеся способности к выживанию. Есть неприятности, но это совсем другое дело. И количество неприятностей там превышает среднестатистическое — но некритично.
21.02.2012. Ника
Я пишу диплом по вашему роману «Общага-на-Крови», и тема работы касается антропонимов (имён, фамилий и прозвищ) героев. В связи с этим у меня к вам будет несколько вопросов.
1. Как происходил подбор антропонимов? Откуда вы черпали такой «пёстрый» объём фамилий?
2. Какую роль эти антропонимы выполняют в тексте? Только лишь номинативную? Ведь некоторые имена и фамилии вы выбираете довольно-таки интересные.
3. Почему девушка-самоубийца не имеет имени?
4. В связи с чем происходит варьирование антропонимов (Отличник — Отличничек, Игорь — Игорёха — Игорёк), а также искажение фамилий (Генерозов — Говнорезов)?
5. Жихарь, как я понимаю, фамилия? Или отфамильное прозвище?
6. При подборе антропонимов вы обращались к их этимологии?
1. Я не помню, как происходил подбор имён. А как он может происходить? Не по святцам же. Брал отовсюду, откуда подворачивалось. Подходила фамилия, которую встречал случайно, — вот и брал её. Главное — чтобы она соответствовала герою по какому-то внутреннему, глубинному критерию, который очень сложно вербализировать. Например: Игорь Каминский изображает из себя аристократа — и получает аристократическое, княжеское, шляхетское имя (фамилию). Но значение имени Игорь или литературные аллюзии роли не играют.
2. Конечно, имена, фамилии, прозвища и т. д. исполняют не только номинативную роль. А какую ещё? Ну, как в жизни: много самых разных ролей. Однако «говорящих» фамилий я не использую. Это примитивно и архаично.
3. Девушка-самоубийца «не имеет» права на имя. Если назвать её по имени, то её самоубийство станет частным случаем, а без имени оно — символ жизни в общаге.
4. Каждый герой варьирует имя (и обращение) в соответствии со своим характером, со своими манерами и со своим отношением к тому, к кому обращается. Лёля умиляется Отличнику — и сюсюкает: «Отличничек». Ванька прячет нежность под грубостью и называет Отличника «харей». Игорь снисходительно и доброжелательно поучает и обращается «мой юный друг». А вот, например, Серафима вообще никак не называет Отличника: она наивная и серьёзная, она зовёт людей по именам — так правильно, а имени Отличнику я не дал, поэтому Серафима у меня лишилась возможности обратиться к любимому человеку.
5. Жихарь — случайное имя, не ищите в нём смысла. Мне нужно было, чтобы читатель «споткнулся» об обстоятельство, отмеченное этим персонажем, вот я и дал ему хлёсткое, лихое имя.
6. Нет, к этимологии я не обращался.
05.04.2012. Татьяна
Роман «Псоглавцы», по-моему, слабый! Зачем вы спрятались под псевдонимом? Боялись критики?
Татьяна, представьте, что личный сайт — это как дом, а роман — как ребёнок. Я приду к вам в дом и заявлю, что ваш ребёнок глупый и некрасивый. Вам захочется со мной общаться? Но я общаюсь.
Теперь к логике.
Я написал слабый роман, а издательство решило издать его большим тиражом — так обычно поступают со слабыми романами. Чтобы избежать позора, мы с издательством спрятали меня под именем никому не известного автора — ну, чтобы продажи были похуже. Потом, когда все заорали, что роман слабый и читать его не надо, я открыл псевдоним, чтобы мой позор жёг меня посильнее. Есть ли логика, кроме мазохизма?
У меня все романы были слабые. «Общага» по этой причине пролежала в столе 13 лет, «Географ» — 8 лет, а «Сердце пармы» — 3 года. Наконец их издали, и я, набираясь опыта, пошёл деградировать дальше. Бывает.
Объясню про псевдоним. Роман «Псоглавцы» во многом новаторский, и я хотел издать его под псевдонимом, чтобы публика оценивала его без клише «писатель-краевед» и «предыдущая вещь была лучше». Издательство плакало, потому что неизвестный автор априори даёт меньше прибыли, нежели известный, однако пошло мне навстречу. Роман был издан. Разумеется, я не ждал никакой революции, но считал, что читателям будет интересно поохотиться на оборотня в постмодернистском ключе: и оборотень — святой из русской церкви, и охотник — в дыму торфяных пожаров, на дрезине ГАЗ-51 и с интернетом за пазухой. Но вскоре я понял, что попал из огня да в полымя. От клише я не отвязался, только поменял одни ярлыки на другие. Стали говорить «начинающий автор» и «опыта не хватило». Ну а если хрен редьки не слаще, тогда следующий роман — «Комьюнити» — я решил издавать обратно под своим именем. Вот история рождения и смерти писателя Маврина.
Псевдонимами писатели пользуются с разными целями. Не только для того, чтобы укрыться от позора. Известное имя вызывает стандартное отношение. Если хочется уйти от стандартов, можно взять псевдоним
05.05.2012. Евгений
Есть ли реальный прообраз культа (иконы) Псоглавца, описанного в вашей книге (какой-нибудь подобный странный культурный артефакт), или это — чистый вымысел?
В «Псоглавцах» выдуманы деревня Калитино и профессия дэнжеролога, статья из «Википедии», статья академика Лихачёва и «Доношение» Мельникова-Печерского, всё остальное — правда. В том числе совершенно реален культ святого Христофора — Псоглавца, и совершенно реальны его изображения с собачьей головой. Лично я этим странным артефактом заинтересовался по непосредственному впечатлению — когда (уже давным-давно) увидел икону с Псоглавцем в музее города Чердынь, а потом — фреску с Псоглавцем в храме села Ныроб на Северном Урале.
01.06.2012. Светлана
На мой взгляд, финал романа «Общага-на-Крови» открытый, ведь не всегда порезанные вены ведут к смерти (чтобы умереть от потери крови, вены обычно режут в воде): Отличник мог просто потерять сознание, да и Серафиму никто мёртвой не видел. И всё произошедшее стало боевым крещением их любви. Таким образом, вы оставляете небольшой просвет для героев и читателя. Так и было задумано или это моё субъективное восприятие?
Вы правы. Та «Общага», которая есть, — лишь половина той, которую я задумал. Во второй части Отличник и Серафима оказываются живы: Отличника откачали, а Серафима в аварии только сломала руку и весь день провела в больнице, потому Отличник и решил, что она погибла. Не зная о том, что оба они живы, Отличник и Серафима расстаются на восемь лет — и встречаются потом уже другими людьми. Но, написав «Общагу» в нынешнем объёме, я понял, что уже сказал всё, чего хотел сказать, и поэтому не стал писать вторую половину романа.
04.06.2012. Бобс
Ваш роман «Комьюнити» заинтересовал меня саркастическим отображением планшетно-офисной, твиттерно-фейсбучной цивилизации цукерберговского периода и поколения Пу. Но почти половину объёма этой книги составляют описания того, что было связано с чумой в истории человечества. Есть ли в этих повествованиях о чуме ещё какой-то смысл, который вы вложили, а я не понял? Что вы этим хотели сказать?
Роман «Комьюнити» — не про гибель виртуальной тусовки, как вы, конечно, понимаете, а про то, что интернет, придуманный как средство объединения, в обществе потребления только разъединяет. Демон чумы Абракадабра (бессмыслица, некоммуникабельность) — инструмент и символ разъединения. А истории чумы — сценарии убийств (цитирую роман), обучающая программа.
В романе так много исторической чумы по двум причинам. Во-первых, мне кажется, это интересно само по себе. А во-вторых, такое обилие феноменов чумы означает, что чума — целый мир смерти. Подбирать миру смерти современный аналог я предоставляю читателям. Кто-то решит, что по Иванову чума — это Москва (ну, кто тупой, тот так и решит); кто-то решит, что чума — это интернет (кого я взбесил); кто-то решит, что чума — это общество потребления (теплее); кто-то решит, что чума — это экзистенция (уже перебор), ну и так далее. В историях чумы есть аргументы для выбора на любой вкус. Лично меня очень увлекало жонглирование аргументами.
Кстати, среди реальных фактов о чуме я закопал и мины вымысла. Например, Короля-Чумы и кенотафов демона никогда не бывало — эти легенды и обряды, положенные в основу сюжета, я выдумал.
29.06.2012. Александр
Последние два романа — «Псоглавцы» и «Комьюнити» — производят весьма странное впечатление: в них как будто нет ни одного героя. Автор как будто никому не сочувствует, не видна работа его души, которая отличает настоящую литературу от беллетристики (хотя, разумеется, и беллетристика может быть талантлива). Романы лишь иллюстрируют некие социокультурологические взгляды автора. Взгляды интересны и глубоки, но почему бы не написать о них научно-публицистический трактат — разве это было бы не более адекватно?
«Работа души» автора — не только когда читатель сочувствует героям. «Работа души» — например, ощутить дискомфорт от общественно-культурной ситуации, а потом это внятно выявленное чувство «поверить алгеброй» анализа.
Мне, например, дискомфортно, когда мне не позволяется переходить границы зон: скажем, когда мне нельзя писать о Москве, потому что я там не живу. Напишу о Москве — нападут псоглавцы. Или: мне дискомфортно в обществе информационного потребления, потому что в нём деградируют коммуникации между людьми.
Испытывать и идентифицировать эти чувства я и считаю «работой души» писателя, а вот в каком виде представить последующую «алгебру» — в виде романа или статьи (трактата) — это уже дело вкуса. Лично мне интереснее в виде романа, я же писатель. Понимаю, что читателю хочется сочувствовать симпатичным героям, но в данном случае это «не в тему». Не все романы пишутся по принципу эмпатии. Разве кому-то сопереживаешь в «Непобедимом» Лема или «Парфюмере» Зюскинда? В этих произведениях «интерактивна» сама ситуация, идея, композиция, наконец, а не персонажи. Или мне опять-таки нельзя писать подобные романы?
«Работа души» автора — не только когда читатель сочувствует его героям. Ощутить дискомфорт от ситуации в обществе и передать это неудовольствие читателям — тоже «работа души»
02.04.2013. Павел
Сейчас перечитываю ваш роман «Летоисчисление от Иоанна» и сопоставляю его с фильмом Павла Лунгина «Царь». Пожалуйста, ответьте на два вопроса, над которыми я уже второй день ломаю голову: согласны ли вы с такой интерпретацией образа Иоанна, и не могли бы вы назвать фамилию историка, на концепцию которого вы опирались, создавая образ царя в романе.
«Летоисчисление» очень сильно отличается от «Царя», хотя мало кто замечает это. Грозный из «Летоисчисления» — имморальный интеллектуал с мессианскими амбициями, Грозный из «Царя» — кровавый кривляка. Грозному из «Летоисчисления» являются всадники Апокалипсиса над Кремлём, вавилонская блудница на ледяной горке, гигантская саранча в Опричном дворце, колдуны и маги вместе с мертвецами на пиру, и этот Грозный выясняет у блаженной Маши подробности её общения с Богородицей. Грозный из «Царя» лишён сакральных видений — это нравственный урод, который в детстве мучил кошек, а сейчас получил возможность мучить людей. О согласии с какой интерпретацией образа царя вы меня спрашиваете? Книжной, то есть своей, или киношной?
Образ царя в романе я создавал, не опираясь ни на какую концепцию. Но эсхатологическую суть опричнины взял из работ историка А. Л. Юрганова — Юрганов убедил меня на все сто, что реальная опричнина была реально организована реальным Грозным в формате Страшного суда. Однако, даже принимая концепцию Юрганова, можно было делать Грозного таким, каким я его сделал, а можно было и не делать (за П. Лунгина, П. Мамонова и А. Дворкина, которые вывихнули сценарию все суставы, я не отвечаю). Поскольку я занимался художественным произведением, а не монографией, я это сделал.
21.04.2013. Константин
В вашем романе «Сердце пармы» встречается слово «хумляльт». Его значение вы изъяснили в тексте. Выдумано ли оно вами? Не нашёл ни в каких словарях. Или оно всё-таки существует? Очень интересно узнать об источниках (этимологии) слова.
Слово «хумляльт» я придумал, точнее, составил из двух мансийских слов «хум» — «человек» и «ляльт» — «навстречу». То есть «человек, идущий навстречу», в смысле — «наперекор». Такого мифологического персонажа тоже нет, я его придумал.
11.11.2013. Глеб
Посмотрел «Географа» Велединского, и у меня вопрос. Неужели невозможен образ современного князя-Христа? Неужели только так можно — через ёрничество и грязцу?
Сложный вопрос. Наверное, Христос-2 художественно нежизнеспособен. Были примеры буквального дублирования, скажем, Авдий Каллистратов в «Плахе» Айтматова. Не срослось. Видимо, один образ — одно пришествие. Второе пришествие должно быть в ином образе, например в ёрническом, подобно «евангелическому алкоголику» Веничке Ерофееву, или в чудовищном, подобно Демиургу из «Отягощённых злом» Стругацких. Наверное, поэтому Христа и сложно будет опознать. Значит, надо учиться видеть христову суть в любом человеке.
Видимо, Христос-2 художественно нежизнеспособен. Один образ — одно пришествие. Во втором пришествии опознать Христа будет сложно. Значит, надо учиться видеть христову суть в любом человеке
22.11.2013. Михаил
На меня роман и фильм «Географ глобус пропил» произвели большое впечатление, хотя я никогда не считал себя сентиментальным человеком. Хотел спросить у вас: вам жаль главного героя? Как вы считаете, Служкин по жизни счастливый или несчастный человек? Почему в книге он так легко уволился из школы? Обстоятельства, конечно, были не очень, но ведь из-за этого он, возможно, лишился шанса «найти себя» в жизни.
Мне жаль Служкина, но не потому, что он жалкий, а потому что другие не видят его силу, а он не желает её показывать. Служкин — человек не очень везучий и не очень счастливый, но отмеренную ему дозу счастья он не растеряет, а это уже много. Из школы он уволился, потому что работа учителя — не для него, он не владеет педагогическими навыками и не может работать хладнокровно. Служкин не терял себя в жизни, он совершенно адекватен, а потому ему не нужен шанс «найти себя».
Назад: Часть четвёртая «Можете научить писать романы?»
Дальше: Часть шестая «Я задам вопрос о личном, хорошо?»
