Глава 18
ВОЗВРАЩЕНИЕ?
«Неприятности — обратная сторона триумфа».
Дежнев-старший
80
Моррисон стоически пытался держать свои чувства в узде. Возвращение домой — всегда радость. Вынужденная командировка завершилась благополучно, без потерь. Он теперь свободен, он в безопасности… Нет, страшно даже думать об этом.
Конев — воплощение подозрительности, к тому же чертовски умен. Осторожность превыше всего. Хотя… а вдруг с ним играют, как с мышью? А на самом деле его удел — влачить жалкое существование в СССР и удовлетворять растущие потребности советской науки. Может статься, его решили сломить, старый трюк — пробуждать надежду, а потом сокрушить ее. Действует безотказно. Способна ли Баранова на подлость? Пожалуй, да. Она же не колебалась ни минуты, в надежде заполучить его на корабль, когда грозилась втоптать в грязь репутацию Моррисона, превратить в жалкое посмешище. Есть ли для нее невозможное, так ли она жестока?
Доктор облегченно вздохнул, когда появилась Софья. Уж она точно не способна участвовать в грязных играх. А когда она одарила его счастливой улыбкой, последние сомнения почти рассеялись.
Девушка схватила его под руку и сказала:
— Вот вы и возвращаетесь домой. Примите мои поздравления.
И снова Моррисона кольнуло неверие, не были ли ее слова и выражение частью хорошо продуманной игры.
Тем не менее произнес:
— Надеюсь, домой.
И снова получил улыбку:
— Вы когда-нибудь летали на скиммере?
Моррисон помедлил, вспоминая что такое «скиммер», и переспросил:
— Ты имеешь в виду флайер на солнечных батареях?
— Советский вариант. Гораздо лучше. У него есть легкие моторы, ведь не всегда можно положиться на солнце.
Они быстро шли к выходу из здания.
— Мы будем в Малограде через пятнадцать минут. Вам понравится, ручаюсь. Это еще один способ отпраздновать наше возвращение.
— Я побаиваюсь высоты. Это безопасно?
— Абсолютно. Кроме того, я не могу устоять перед таким соблазном. Пока нас чествуют и ублажают — надо пользоваться. Стоит только захотеть, любые желания обретают плоть и кровь. Я сказала: «Нам потребуется скимммер», — и все заулыбались: «Ну конечно же, доктор Калинина. Скиммер в полном вашем распоряжении». Еще вчера, чтобы получить добавку в столовой, мне бы пришлось подавать увесистую пачку дурацких бумаг. Сегодня я — Герой Советского Союза, правда неофициально пока, как и все мы. И вы, Альберт, тоже.
— Надеюсь, мне не обязательно ожидать официальной церемонии, — настороженно уточнил Моррисон.
— Официальные церемонии пройдут прямо здесь, в Гроте. И вам передадут вашу награду. Возможно, это сделает наш посол в Вашингтоне.
— Ни к чему лишние заботы, — ответил Моррисон. — Я бы предпочел получить ее по почте.
Они свернули в незнакомый коридор, шли по нему так долго, что Альберт начал беспокоиться. Но вскоре они попали на небольшой аэродром и тревоги рассеялись.
Подошли к скиммеру. У него были длинные крылья, поблескивающие от фотогальванического покрытия, совсем как у американских флайеров. Но их самолеты полностью полагались на солнечные батареи, а у советского скиммера имелись небольшие моторы. Калинина многословно рассуждала об улучшении конструкции, но Моррисон подозревал, что советское фотогальваническое покрытие не так эффективно, как американское.
Девушка обратилась к механику, стоящему возле скиммера:
— Как прошла проверка?
— На ура, будто сладкий сон, — ответил тот.
Она улыбнулась и кивнула, но как только механик отошел, прошептала Моррисону:
— Я проверю еще раз. Не хотела бы потом участвовать в незапланированном ночном кошмаре.
Моррисон разглядывал скиммер со смешанным чувством любопытства и опаски. Машина походила на скелет самолета, каждая деталь казалась тоньше и длиннее, чем положено. Кабина же вообще была крошечной, напоминавшей мыльный пузырь.
Калинина забралась на место пилота и склонилась над приборами. Через некоторое время она развернула скиммер, проехала по взлетной полосе и вернулась обратно, проверила работу двигателей и наконец сказала:
— Мотор работает отлично, запас топлива предостаточный, и солнце светит вовсю. Что еще нужно для счастья?
Моррисон кивнул и оглянулся:
— Нужен пилот. Где он?
Калинина сразу же посерьезнела:
— Он? Разве существуют сексуальные ограничения? Я сама вожу свой скиммер.
— Вы?! — непроизвольно воскликнул Моррисон.
— Да, я. У меня есть права и даже квалификация пилота. Забирайтесь, Альберт.
— Извините, — запинаясь, пробормотал краснеющий Альберт. — Я… Я редко летаю и ничего не смыслю в самолетах. Просто считал, что пилот — это профессия, а не хобби, а самолет не автомобиль. Вы понимаете, что я имею в виду?
— И думать не хочу об этих глупостях. Забирайтесь.
Моррисон вскарабкался в кабину, следуя ее указаниям и стараясь не удариться ни обо что головой.
Сел на сиденье и с ужасом осознал, что справа от него скиммер совершенно открыт.
— Здесь что, нет двери?
— Зачем она? Дверь только испортит замечательное ощущение полета. Пристегнитесь, и вы будете в полной безопасности. Вот здесь, я покажу. Теперь готовы?
Она выглядела абсолютно уверенной и довольной.
— Насколько это вообще возможно, — ответил он.
— Не глупите. Вам понравится. Мы взлетим с помощью моторов.
Раздались резкий гул и ритмичные хлопки пропеллеров. Скиммер медленно поднялся в воздух и так же медленно развернулся.
Во время поворота он накренился в правую сторону, и если бы не ремни, то Моррисон запросто бы вывалился из кабины. Он с трудом удержался от страстного желания обхватить обеими руками Софью, при этом им руководили отнюдь не сексуальные побуждения.
Скиммер выпрямился, и Калинина торжественно изрекла:
— А теперь слушайте.
Она выключила двигатели и нажала на кнопку, над которой кириллицей было написано: «СОЛНЦЕ». Моторы умолкли, передний пропеллер начала вращаться. Скиммер медленно и практически бесшумно продолжал движение.
Девушка прошептала:
— Послушайте, это музыка тишины.
Моррисон напряженно глянул вниз.
Калинина сказала:
— Мы не упадем. Даже если облако закроет солнце или короткое замыкание выведет из строя фотогальваническое покрытие, у нас хватит топлива на много километров. Мы сможем благополучно приземлиться. А если топливо закончится, скиммер приземлится как планер. Даже если очень захочется побывать в авиакатастрофе, ничего не получится. Единственная настоящая опасность — сильный ветер, но его нет.
Моррисон с трудом проглотил слюну и сказал:
— Очень плавное движение.
— Конечно. Мы движемся не быстрее автомобиля, но ощущения намного приятнее. Я обожаю летать. Попытайтесь расслабиться и посмотрите в небо. Нет ничего более мирного, чем скиммер.
Он спросил:
— Когда вы начали летать?
— В двадцать четыре года я получила права мастера. Так же, как и Ю… Как и он. Сколько прекрасных летних часов мы провели в воздухе вместе!
Прекрасное лицо исказила нервная гримаса, и Моррисону внезапно пришло в голову, что она выбрала скиммер для полета в Мал оград исключительно ради воспоминаний.
— Опасно самостоятельно управлять самолетом, — сказал он.
— Не очень, если ты знаешь, что делать. Однажды мы летали в предгорьях Кавказа, вот там опасность была. Шквал ветра запросто может подхватить самолет и ударить о склон горы, и тут уже не до смеха. Но мы были молодыми и беспечными. Хотя для меня, может быть, это был бы счастливый конец.
Помрачневшее лицо через секунду осветилось улыбкой.
Моррисон снова запутался в женской психологии. Если сама мысль о Коневе делает ее такой счастливой, то почему на корабле она не могла себя заставить даже взглянуть на него?
Он сказал:
— Я вижу, ты не прочь поговорить о Юрии, Софья… — Он намеренно обратился к ней на «ты» и произнес запрещенное имя. — Похоже, это доставляет тебе даже удовольствие.
Калинина процедила сквозь зубы:
— Удовольствие мне доставляют вовсе не сентиментальные воспоминания, смею вас заверить, Альберт. Гнев, разочарование и разбитое сердце способны испортить человека. А мой характер достаточно подл, чтобы наслаждаться местью.
— Месть? Я не понимаю.
— Все очень просто, Альберт. Он лишил меня любви, а мою дочь — отца в тот момент, когда я не могла защищаться. Ему было наплевать на нас. У него одна мечта — воплотить в жизнь минимизационный проект и стать самым известным ученым в мире, а может быть, и в истории.
— Но у него ничего не вышло. Мы не получили необходимой информации из мозга Шапирова.
— Вы не знаете его. Он никогда не сдается. Я случайно увидела, как он смотрел на вас после возвращения. Я знаю этот взгляд, Альберт, по взмаху ресниц я способна читать его мысли. Так вот, он уверен, что вы лжете и скрываете ценную информацию.
— Мысли Шапирова? Но откуда?
— Знаете вы или не знаете — не имеет никакого значения. Он считает, что знаете, а потому спит и видит заполучить и вас и ваш прибор уж, конечно, больше, чем хотел меня или ребенка. А мне поручено проводить вас до трапа самолета и отправить на родину. И я с удовольствием погляжу, как он искусает себе локти.
Моррисон с изумлением взглянул на возбужденную девушку. Он и не подозревал, что Калинина способна быть злорадной.
81
Баранова внимательно выслушала сбивчивый рассказ и почувствовала, как заражается его убежденностью. Так случалось и раньше — когда он смог убедить ее, что можно изучить мозг умирающего Шапирова, а американский нейрофизик — ключ к нему.
На этот раз она пыталась сопротивляться.
— Это звучит невероятно.
Конев спросил:
— Какая разница, как это звучит, если такова правда?
— А это правда?
— Я уверен.
— По моему мнению, нам не хватает Дежнева. Он бы напомнил тебе отцовское высказывание, что убежденность — еще не гарантия правды.
— Не гарантирует ее и обратное. Пойми, его нельзя отпускать. Ни в коем случае, вполне вероятно, что его вообще нельзя от нас отпускать.
Баранова решительно покачала головой:
— Слишком поздно. Ничего нельзя поделать. Штаты хотят получить его обратно, и наше правительство согласилось. Отказываться от собственного слова — провоцировать кризис.
— Принимая во внимание, что поставлено на карту, мы должны рискнуть. Месяц-другой поголосят и бросят, зато мы получим то, что нам нужно… А затем, так и быть, выпустим… Или устроим несчастный случай…
Баранова вскочила на ноги:
— Нет! То, что ты предлагаешь, — немыслимо. На дворе двадцать первый век!
— Наталья, какой бы век ни был, перед нами стоит один и тот же вопрос: кто станет властителем Вселенной?
— Ты же знаешь, что не сможешь убедить Москву. Правительство получило желаемое — благополучно завершившееся путешествие в человеческое тело. Они никогда не поймут, что мы хотели узнать. Мы не объясняли им это.
— И зря.
— Юрий, ты знаешь, сколько времени пришлось убеждать их в необходимости заполучить Моррисона любым способом? Они не хотели рисковать тогда, а уж сейчас и подавно откажут.
— Правительство — это не один человек. Есть много высокопоставленных чиновников, убежденных, что мы слишком легко уступаем первенство Америке. Есть люди, к которым я могу обратиться…
— Знаю. Ты играешь в опасную игру, Юрий. Более опытные люди запутывались в подобных интригах и бесславно завершали жизненный путь.
— У меня есть шанс, и я должен воспользоваться им. А с правительством договорюсь. Но мы должны вернуть Альберта Моррисона. Без него проекту не бывать. Когда он должен улететь?
— Поздней ночью. Мы с Софьей решили не привлекать тех, кто негативно воспринимает сотрудничество с Америкой.
Его глаза округлились.
— С Софьей? А она тут при чем?
— Калинина отвечает за его возвращение. Она сама так захотела.
— Сама захотела?
— Мне показалось, она захотела побыть с ним еще немного. — В ее голосе прорезалась теплая нотка. — Может, ты и не заметил, но ей понравился этот американец.
Конев с презрением хмыкнул:
— Глупости. Уж я-то ее знаю как облупленную. Она увозит его от меня. Сидя рядом с ним в корабле, видя каждое его движение, она догадалась обо всем. И сейчас ее главная задача — оставить меня ни с чем.
Он вскочил на ноги и выбежал из комнаты.
— Юрий! — крикнула ему вдогонку Баранова. — Юрий, что ты собираешься делать?
— Остановить ее, — бросил он через плечо.
Наталья задумчиво смотрела ему вслед. Она могла бы остановить его. И власть, и средства были в ее руках, но… Что, если он прав? Что, если на карту поставлено не больше и не меньше, чем господство над Вселенной? Если она остановит его, американцы выйдут в финал. Но если дать волю Юрию, неизбежен международный скандал. Необходимо срочно принять решение.
Как поступить? Если Юрий докажет свою правоту, ее обвинят в поражении. Если он ошибается, то никто и не вспомнит, что она его удержала от неблаговидных поступков. Несовершенная ошибка и ошибкой-то не считается. Если же она не остановит Конева, то ответственность полностью ляжет на его плечи. Если так или иначе ему удастся задержать Моррисона и разразится правительственный скандал, вся вина падет на него. Баранова ничего не потеряет, так как он бросился в погоню, не уведомив ее о дальнейших действиях. А она вольна заявить, что ей и в голову не могло прийти, будто он попытается помешать выполнению правительственного решения. Она вне подозрений. С другой стороны, если он прав в отношении Моррисона и правительство примет сторону Юрия, она может претендовать на часть успеха. Она тогда заявит, что он действовал с ее разрешения. Итак, если она остановит его, в худшем случае на нее падет вина, в лучшем — ничего. Если же она предпочтет бездействие, то их ожидают либо успех, либо — ничего. Поэтому Баранова предпочла позицию ожидания и невмешательства.
82
Калинина была абсолютно права. С каждой минутой он чувствовал себя все увереннее в скиммере и даже почувствовал удовольствие. Он видел, как земля медленно уплывала назад. Софья все внимание направила на управление, хотя Моррисону казалось, что у нее немного работы. Он спросил:
— А что будет, если мы попадем во встречный ветер?
Она ответила, не поднимая глаз:
— Тогда мне придется запустить двигатели. Если бы был сильный ветер, не стоило бы и думать о скиммере. Но сегодня прекрасная погода.
Он в первый раз осмелился подумать о возвращении в Соединенные Штаты, затем спросил:
— Что будет после того, как мы доберемся до отеля в Малограде?
— Вас уже ждет автомобиль в аэропорт, — решительно ответила Калинина, — а затем отправка самолетом в Америку.
— Когда?
— По расписанию сегодня ночью. Но я постараюсь поторопить события.
Моррисон весело бросил:
— Не терпится избавиться от меня?
И к своему удивлению, тут же получил ответ:
— Именно так.
Он внимательно вгляделся в ее профиль. Ненависти в ней не было, он помрачнел, увидев, насколько она обеспокоена. Отвлекшись от мечтаний, он спросил:
— Что-то не так?
— Нет, пока все в порядке. Просто я думаю, что… он наверняка начнет преследовать нас. Волк вышел на охоту, поэтому следует как можно скорее покинуть Малоград.
83
Под ними показался Малоград — маленький населенный пункт, «спальный городок» для сотрудников минимизационного проекта. Днем он казался совершенно пустынным. Кое-где виднелись машины, редкие прохожие и, конечно, дети, играющие на пыльных улицах. Моррисон неожиданно подумал, что он не имеет ни малейшего представления, в какой части этой огромной страны находятся Малоград и Грот. Рядом не было ни березовых лесов, ни тундры. Возможно, Центральная Азия или прикаспийские степи. Скиммер плавно опускался на землю. Моррисон никогда бы не поверил, что посадка может быть столь плавной. Скиммер коснулся земли и подрулил к ближайшей стоянке. Они встали позади отеля.
Калинина легко спрыгнула на землю и жестами показала Моррисону, как лучше спуститься.
Он спросил:
— Что будет со скиммером?
Она беспечно ответила:
— Если погода продержится, вернусь на нем в Грот. Пойдемте в вашу комнату. Там вы немного отдохнете, и мы решим, как быть дальше.
— Комната с охраной?
Она нетерпеливо ответила:
— Не будет никакой охраны. Сейчас вам незачем бежать. — Быстро оглядевшись вокруг, она добавила — Хотя я бы предпочла охрану.
Моррисон тоже огляделся, начиная нервничать, ему охраны не хотелось. Пришло в голову, что если Конев попытается вернуть его, как этого опасается Калинина, то, скорее всего, прибудет с охраной. Правда, потом подумал, что Софья просто помешана на Юрии и явно преувеличивает опасность. Эта мысль также не добавила спокойствия.
Моррисон в прошлый раз не видел отель при ярком дневном свете. Сейчас он решил, что в нем останавливаются только официальные чиновники и специальные гости вроде него. Интересно, этот отель когда-нибудь бывает забит под завязку? Две ночи, которые он здесь провел, были очень спокойные. Он не помнил ни шума в коридорах, ни людей в ресторане во время обеда.
В этот момент они подошли к центральному входу и увидели полную рыжеволосую женщину, которая, подставляя лицо солнцу, почитывала книжку. На носу ее красовалось пенсне. Моррисона очень удивил это пережиток старины, ведь в нынешнее время даже в СССР никто не носил очков, после того как корректировка зрения стало таким же привычным делом, как лечение зубов. Пенсне и задумчивое выражение лица изменили ее, Моррисон не сразу признал старую знакомую, Валерию Палерон. Ту самую взбалмошную официантку, которая без зазрения совести выдала его. Он строго и враждебно сказал:
— Доброе утро, товарищ Палерон.
Не похоже было, чтобы дамочка пришла в замешательство. Палерон подняла голову, сняла пенсне и сказала:
— А, товарищ американец. Вернулись целы и невредимы? Поздравляю.
— С чем?
— Об этом трещат на каждом углу. С успешным экспериментом.
Калинина резко вмешалась:
— Незачем трепаться. Болтун — находка для шпиона.
— А кто болтает? Покажите мне хоть одного человека, работающего в Гроте и не знающего, что там происходит. Почему мы не должны говорить об этом? Как я могу не слышать разговоров? Мне что, прикажете уши затыкать? Я не могу одновременно нести поднос и затыкать уши. — Она повернулась к Моррисону: — Я слышала, вы отлично справились с заданием.
Моррисон пожал плечами.
— И этот выдающийся человек, — она снова повернулась к хмурой Калининой, — хотел позорно сбежать отсюда. Он обратился за помощью ко мне, к официантке. Я, конечно же, сразу доложила об этом куда следует, и он огорчился. Даже сейчас, обратите внимание на то, как он смотрит на меня. — Она погрозила ему пальцем. — А ведь я оказала ему неоценимую услугу. Не останови я вас — плакало бы ваше геройство. Да и маленькая Софья к вам неравнодушна.
Калинина сказала:
— Если вы сейчас же не прекратите болтовню, я доложу о вас руководству.
— Давайте. — Палерон уперла руки в боки и удивленно подняла брови. — Я выполняю свою работу, я — благонадежна и не сделала ничего предосудительного. О чем вы доложите? Кстати, вас ожидает потрясающий автомобиль.
— Не вижу никакого автомобиля, — буркнула Калинина.
— Он не на парковке, а с другой стороны отеля.
— Почему вы думаете, что он ждет меня?
— Вы — единственная важная персона в отеле. Для кого же еще? Для портье? Или, может быть, для посудомойки?
— Пойдемте, Альберт, — сказала Калинина, — мы зря теряем время.
Она прошла так близко от официантки, что умышленно наступила ей на ногу. Моррисон смущенно поплелся за ней.
— Ненавижу эту женщину, — проговорила Калинина, поднимаясь по лестнице на третий этаж.
— Вы думаете, она работает по заданию Центрального координационного комитета? — спросил Моррисон.
— Кто знает? Но что-то здесь не так. Она одержима бесом дерзости. Ей невозможно указать ее место.
— Своего места? А что, в Советском Союзе сохранились классовые различия?
— Ваш сарказм неуместен. Может быть, считается, что их нет и в Соединенных Штатах, но ведь это не так.
Они поднялись в комнату, где Моррисон жил неделю назад.
Он осмотрел ее без всякого удовольствия. Здесь было неуютно, хотя солнечный свет разгонял мрачность, да и надежда вернуться домой прибавляла оптимизма. Калинина села в лучшее из двух кресел, закинув ногу на ногу. Моррисон примостился на кровати и задумчиво уставился на ее ноги. Он никогда не умел сохранять в трудных ситуациях невозмутимость и спокойствие, поэтому видеть, что кто-то нервничает еще больше, чем он, было для него странным и необычным.
Он спросил:
— Ты нервничаешь. В чем дело?
Она ответила:
— Я уже говорила. Меня беспокоит эта женщина, Палерон.
— Она не могла так тебя взволновать. В чем дело?
— Я не люблю ждать. Еще девять часов до захода солнца.
— Мы рассуждаем о часах. Переговоры дипломатов частенько растягиваются на месяцы. — Он сказал об этом легко, но подобная мысль заставила его сердце сжаться.
— Только не в этом случае. Делом занялись шведы. Прилетит не американский самолет. Пропустить его в глубь территории страны — на это наше правительство еще не может пойти. А вот шведский… Они выступают в роли посредников и стараются свести возможные недоразумения к минимуму.
— В Штатах бытует мнение, что шведы в лучшем случае относятся к нам равнодушно. Я думал, что это будет Великобритания.
— Ну-ну, с таким же успехом вы бы могли назвать Техас. Может быть, к вам Швеция и равнодушна, но к нам она относится лучше. В любом случае, чтобы разрядить ситуацию, нужны шведы и их принципы.
— Послушайте, торопиться надлежит мне, я больше всего на свете хочу уехать. Почему вы так волнуетесь из-за нескольких часов?
— Я уже говорила вам. Он — рядом.
— Юрий? Но что он может сделать? Если ваше правительство дает добро…
— В правительстве есть люди, которым вовсе не хочется отпускать вас, и наш… друг знает кое-кого из них.
Моррисон приложил палец к губам и огляделся.
Калинина спросила:
— Боитесь, подслушивают? Сюжет для шпионского романа. В наши дни обнаружить «жучка» и уничтожить очень просто. Я всегда ношу с собой детектор, и он еще ни разу не сработал.
Моррисон пожал плечами:
— Тогда говорите, что хотите.
— Наш друг — сам не политический экстремист, но может использовать кое-кого из них в правительстве. В Америке ведь тоже есть экстремисты, не так ли?
— Те, кто считает, что наша политика в отношении Советского Союза слишком мягка? — Моррисон кивнул. — Да, я встречал некоторых.
— Вот видите. Его пожирает честолюбие, и если экстремизм поможет осуществлению планов, он станет экстремистом.
— Надеюсь, вы не думаете, что он способен организовать переворот в Москве и привести консерваторов к власти, причем до моего отлета?
— Но способен убедить кого-нибудь в правительстве занять жесткую позицию и отложить ваше возвращение на неопределенное время. Он умеет быть очень убедительным, наш общий друг, особенно когда дело касается его теорий. Он способен убеждать даже Наталью.
Калинина замолчала и прикусила нижнюю губу. Наконец посмотрела на него и сказала:
— Он не откажется от своего замысла. Я уверена. Необходимо срочно вывезти вас отсюда.
Она неожиданно встала и быстро пересекла комнату, стараясь ступать неслышно. Остановилась у двери и рванула ее на себя. За дверью с воплощением невинности на лице и приготовленной для стука рукой стояла Палерон.
— Что вам надо? — грубо спросила Калинина.
— Мне? — переспросила официантка, — Мне ничего. А вот вам? Я хотела узнать, не хотите ли чаю?
— Мы не заказывали чай.
— Я и не говорю, что заказывали. Хотела оказать вам любезность.
— Тогда будьте любезны пойти вон. И больше не возвращайтесь.
Палерон с покрасневшим лицом процедила сквозь зубы:
— Может, я не вовремя?
— Убирайтесь! — крикнула Калинина.
Она хлопнула дверью, медленно сосчитала до десяти (ее губы беззвучно шевелились) и затем вновь распахнула. Никого не было. Она закрыла дверь на замок, отошла в другой конец комнаты и сказала:
— Она простояла там какое-то время. Я слышала шаги. Моррисон ответил:
— Время электронного прослушивания прошло, но появился спрос на старомодное подглядывание в замочную скважину.
— Но для кого она это делала?
— Ты думаешь, для Юрия? Вряд ли у него есть деньги, чтобы нанимать шпионов, или все же есть?
— Это может недорого стоить. Такая женщина и ради удовольствия примется совать нос во все дырки.
Какое-то время они молчали, затем Моррисон сказал:
— Софья, если ты окружена шпионами, почему бы тебе не улететь со мной в Америку?
— Что? — Она, казалось, не расслышала его.
— У тебя могут быть неприятности из-за того, что ты мне помогаешь.
— Почему? Я выполняю приказ.
— Легко сделать из тебя козла отпущения. Почему бы тебе не улететь со мной в Америку?
— Вот как? А что будет с моим ребенком?
— Пошлем за ней позже.
— Мы пошлем за ней? Что ты имеешь в виду?
Моррисон слегка покраснел:
— Я не знаю. Но мы, конечно, можем быть друзьями. Тебе понадобятся друзья в новой стране.
— Но это невозможно, Альберт. Я ценю твою доброту и заботу или жалость, но это невозможно.
— Нет, возможно, это ведь не двадцатый, а двадцать первый век. Люди могут свободно передвигаться по всему свету.
— Дорогой Альберт, — сказала Калинина, — тебе хочется жить теорией. Да, люди получили свободу передвижений, но у каждого народа есть свои исключения. Советский Союз не позволит высококвалифицированному ученому с опытом минимизации покинуть страну. Подумай об этом, и ты поймешь, что это резонно. Если я отправлюсь с тобой, Советский Союз немедленно заявит протест, начнет кампанию, что меня похитили. Во всех уголках мира поднимется шум, и, чтобы избежать кризиса, меня вышлют из страны. Шведы сработают так же быстро, как и в случае с тобой.
— Но в моем случае действительно было похищение.
— Многие поверят, что и меня похитили, или предпочтут поверить. Десятки кризисов удалось погасить таким образом.
— Если ты будешь настаивать на том, что хочешь остаться в Соединенных Штатах…
— Тогда я больше никогда не увижу своего ребенка, да и моя жизнь окажется под прицелом. Кроме того, я не хочу лететь в Соединенные Штаты.
Моррисон был удивлен.
Калинина спросила:
— В это так трудно поверить? А ты хочешь остаться в Советском Союзе?
— Конечно же нет. Моя страна… — Он замолчал.
Она сказала:
— Вот именно. Ты постоянно говоришь о гуманности, о важности глобального взгляда на мир, но если добраться до твоих чувств, то на первом месте твоя страна. У меня тоже есть страна, привычный образ жизни, культура. Я не хочу отказываться от всего этого.
Моррисон вздохнул:
— Ты права, Софья.
Калинина сказала:
— Незачем сидеть здесь. Нет смысла ждать. Пойдем к машине, я отвезу тебя к шведскому самолету.
— Он, наверное, еще не прилетел.
— Тогда подождем на аэродроме, и, по крайней мере, я буду уверена, что как только он прилетит, ты сразу же взойдешь на его борт. Хочу убедиться, что ты спокойно улетишь. А вот потом взгляну в его лицо.
Она вышла из комнаты и стала спускаться по лестнице. Моррисон поспешил за ней следом. Они прошли по коридору, покрытому ковром, и вышли с другой стороны отеля. Там, у стены, стоял сверкающий черный лимузин. У Моррисона на мгновение перехватило дыхание:
— Роскошная машина. Ты сможешь ее вести?
Калинина улыбнулась… и замерла. Из-за угла отеля вышел Конев. Он остановился, и какое-то время они неподвижно стояли, словно пара горгон, превращавших друг друга в камень.
84
Первым с хрипотцой заговорил Моррисон:
— Ты приехал проводить меня, Юрий? Польщен.
Он сам чувствовал фальшь своих слов, сердце бешено колотилось. Юрий бросил быстрый взгляд на него и повернулся к Софье. Моррисон схватил девушку за локоть и попытался увести.
— Пойдем, Софья.
С таким же успехом он мог и промолчать. Когда она наконец заговорила, ее слова были обращены к Коневу.
— Что ты хочешь? — резко спросила она.
— Американца, — ответил Конев жестко. — Я его увожу.
— Нет.
— Он нужен нам. Он нас обманул. — Голос Конева стал спокойнее.
— Это ты так говоришь, — ответила Калинина. — У меня есть приказ. Я должна посадить его на самолет и проследить за отлетом. Ты его не получишь.
— Он нужен не мне, а стране.
— Говори, говори. Еще заяви с пафосом, что это приказ матери-Родины, и я рассмеюсь тебе в лицо.
— Этого не скажу. Он нужен Советскому Союзу.
— Ты думаешь только о себе. Прочь с дороги.
Конев преградил им путь к автомобилю:
— Нет, ты не понимаешь, насколько важно, чтобы он остался. Поверь мне. Москва уже в курсе.
— Не сомневаюсь и даже догадываюсь, кому ты отправил свою кляузу. Но этот старик ничего не сможет сделать. Он не посмеет даже вякнуть в Президиуме, а если и посмеет, то Альберт будет уже далеко.
— Нет, он не улетит.
Моррисон сказал:
— Я сам позабочусь о нем, Софья. Открой дверь машины.
Доктора немного трясло. Конев не походил на богатыря, но выглядел крепким и выносливым. Моррисон же никогда не умел толком драться. Калинина повелительно махнула рукой:
— Стой там, Альберт.
И вновь обратилась к Коневу:
— Как ты собираешься остановить меня? У тебя оружие?
Конев удивился:
— Нет, конечно нет. Оно запрещено законом.
— Неужели? А у меня есть.
Она вытащила из кармана жакета маленький пистолет, который тут же скрылся в ее ладони. Конев отшатнулся, его глаза расширились.
— Станнер.
— Конечно, пострашнее, чем пистолет, не так ли? Я предполагала, что ты влезешь, поэтому подготовилась.
— Противозаконный ход.
— Тогда заяви обо мне, а я сошлюсь на необходимость выполнить приказ, несмотря на твое преступное вмешательство. Пожалуй, я даже получу благодарность.
— Не получишь, Софья…
Он сделал шаг вперед. Она отступила.
— Не подходи. Я могу выстрелить даже сейчас. Помнишь, что с человеком делает станнер? Эта игрушка взрывает мозг. Ты ведь сам мне объяснял. Ты потеряешь сознание и придешь в себя с частичной амнезией. Чтобы очухаться, тебе потребуются часы, а может быть, и дни и месяцы, смотря куда целиться. Я слышала, некоторые навсегда теряли рассудок. Представь, твой гениальный мозг впадет в спячку.
— Софья… — повторил он.
Она процедила сквозь зубы:
— Ты называешь меня по имени? Почему? Последний раз ты вспомнил мое имя, когда заявил: «Софья, мы теперь чужие.
Ни слова друг другу, ни взгляда». Убирайся и держи свое слово, ты, жалкий…
Она употребила русское слово, неизвестное Моррисону, но из контекста доктор догадался, что это было отнюдь не ласковое прозвище.
Конев в третий раз произнес побелевшими губами:
— Софья… Выслушай меня. Можешь считать, что каждое мое слово — ложь, но выслушай. Этот американец несет смертельную угрозу Советскому Союзу. Если ты любишь свою страну…
— Я устала от любви. Любовь убила меня.
— А что она сделала со мной? — прошептал Конев.
— Ты любишь только себя, — с горечью сказала Калинина.
— Нет. Ты не права. Если я и уважаю себя немного, так только за то, что способен принести пользу своей стране.
— Ты веришь в это? — изумилась Калинина. — Ты что, действительно веришь в это? Да ты псих.
— Нисколько. Я знаю, чего стою. И никому не позволю удерживать меня, даже тебе. Ради нашей страны и ради науки я должен был расстаться с тобой. Отказаться от своего ребенка. Мне пришлось отрезать половину себя и выбросить, лучшую половину.
— Твоего ребенка? — переспросила Калинина. — Ты что, признаешь отцовство?
Конев опустил голову:
— А у меня был выбор? Только работа, я не могу тратить силы и энергию на что-то кроме нее. Хотя я люблю тебя. Я всегда любил тебя. И я всегда знал, что ребенок наш.
— Тебе нужен Альберт?
Ее станнер не дрожал.
— Ты слезливо уверяешь меня, что ребенок наш, распинаешься о том, как много я для тебя значу, я растаю и поверю, отдам тебе Альберта, а потом ты снова выбросишь меня как хлам на помойку? Как же мало ты меня знаешь!
Конев покачал головой:
— Как мне убедить тебя? Знаю, если сознательно отказываешься от всего, что имел, то шансов получить это назад практически нет, не так ли? Отдай американца ради нашей страны. Я тебе объясню, в чем дело.
— Не желаю слушать твои объяснения.
Калинина бросила взгляд на Моррисона:
— Ты слышишь его, Альберт? Ты не представляешь, с какой жестокостью он отшвырнул прочь меня и мою дочь. А теперь ждет, что я поверю в его всепоглощающую любовь.
И тут Моррисон услышал свой голос:
— Это правда, Софья. Он любит тебя больше жизни.
На мгновение Калинина застыла:
— Откуда ты знаешь, Альберт? Ты веришь ему?
Конев взволнованно закричал:
— Он знает. Он сам признал это. Ты видишь? Он почувствовал это с помощью своего чертова компьютера. Если позволишь мне объяснить, то все поймешь.
Калинина спросила:
— Это правда, Альберт? Ты подтверждаешь?
Моррисон прикусил было язык, но глаза выдали его. Конев сказал:
— Моя любовь неизменна, Софья. Я страдал так же, как и ты. Но отдай мне Альберта, и начнется другая жизнь. У меня будет моя работа, ты и наш ребенок, чего бы мне это ни стоило, и будь я проклят, если не выдюжу.
На глаза Калининой навернулись слезы.
— Как я хочу верить тебе, — прошептала она.
— Тогда поверь. Американец подтвердил.
Калинина, словно лунатик, ничего не видя перед собой, подошла к Коневу. Моррисон сдавленно крикнул: «А твой приказ?..» — и кинулся на них. Но тут же чьи-то крепкие руки обхватили его, и кто-то ехидно заявил:
— Спокойнее, товарищ американец. Не лапайте почем зря советских граждан.
Это была не кто иная, как Валерия Палерон.
Софья прижалась к Коневу, рука, сжимающая станнер, безвольно повисла. Юрий прижал ее к груди, и в глазах его застыла мука отчаяния.
Палерон дернула доктора за рукав:
— Академик, ни к чему мозолить глаза. Давайте вернемся в комнату. Идите, товарищ американец, и ведите себя тихо, не то беды не миновать.
Конев, придя в себя, поймал взгляд Моррисона и торжествующе улыбнулся. У него теперь было все — любимая женщина, его ребенок и его американец. Моррисон обреченно осознал, что мечта о возвращении домой лопнула как мыльный пузырь.
