Глава 17
ВЫХОД
«Если бы из неприятностей было бы так же легко выбраться, как и попасть в них, жизнь была бы просто песней».
Дежнев-старший
74
В корабле воцарилась мрачная тишина.
Калинина закрыла лицо руками и после долгого молчания прошептала:
— Ты уверен, Аркадий?
Дежнев, часто моргая, пытаясь сдержать слезы, ответил:
— Уверен? Он сколько недель был на грани смерти. А сейчас внутриклеточное движение замедляется, температура падает, Грот, подключивший к нему всю современнейшую аппаратуру, сообщает, что он мертв. Сомнений быть не может.
— Бедный Шапиров. Старик заслужил лучшей смерти, — вздохнула Баранова.
— Мог бы продержаться хотя бы час, — буркнул Конев.
— Ты бы провел с ним разъяснительную беседу, Юрий, — съязвила Баранова.
Моррисона охватила дрожь. До сих пор он обращал внимание лишь на окружавшие их красные кровяные тельца, на специфические частицы внутриклеточного пространства нейрона. Восприятие ограничивалось минимумом окружающего его пространства.
Теперь он понял, что в их положении, когда корабль размером с молекулу глюкозы, а сам он чуть больше атома, тело Шапирова покажется в два раза больше, чем планета Земля.
Итак, он замурован в огромной массе мертвого органического вещества. Доктор почувствовал нетерпение из-за затянувшегося молчания. Горевать можно попозже, а сейчас… Его голос прозвучал громче, чем следовало бы:
— Как мы отсюда выберемся?
Баранова с удивлением взглянула на него широко раскрытыми глазами. Моррисон не сомневался, что горечь утраты вытеснила мысль о необходимости покинуть тело.
Ей пришлось приложить заметные усилия, чтобы принять деловой вид.
— Ну, для начала необходимо до некоторой степени деминимизироваться.
— Почему до некоторой? Почему бы нам не провести полную деминимизацию? — И, словно предупреждая возможные возражения, продолжил: — Да, мы повредим тело Шапирова, но это мертвое тело, а мы пока еще живы. В первую очередь неплохо бы думать о себе.
Калинина с упреком взглянула на Моррисона:
— Даже мертвое тело заслуживает уважения, Альберт, особенно тело такого великого ученого, как академик Петр Шапиров.
— Да, но не настолько же, чтобы рисковать жизнями пяти человек.
Нетерпение Моррисона росло. Он знал Шапирова лишь шапочно, и для него он не был личностью и полубогом, каким его считали все остальные.
Дежнев сказал:
— Помимо вопроса об уважении, хочу напомнить, что мы находимся в черепе Шапирова. Попытка разрушить череп с помощью минимизационного поля сожрет слишком много энергии, и деминимизация примет неуправляемый характер. Мы должны найти другой выход.
Баранова согласилась:
— Альберт прав. Возвращаемся. Я произведу деминимизацию до размеров клетки. Аркадий, пусть Грот определит наше точное местонахождение.
Моррисон взглянул на клеточную мембрану, находящуюся в удалении от них. Первым признаком деминимизации являлось то, что молекулы начинали уменьшаться. Словно эти маленькие шарики, заполнявшие пространство вокруг, сжимались. Точь-в-точь, как воздушные шары, из которых выпустили воздух. И отдаленные макромолекулы — белки, нуклеиновые кислоты и еще более крупные клеточные структуры — также сжимались. Клеточная мембрана, казалось, приближалась к ним, ее очертания становились четче.
Столкновение казалось неизбежным, и Моррисон инстинктивно сжал зубы, напрягшись в ожидании удара.
Но ничего не случилось. Мембрана надвигалась все ближе и ближе, как вдруг ее просто не стало. Слишком слабая структура, чтобы противостоять миниатюризационному полю. Хотя корабль до некоторой степени увеличился, доктору по-прежнему было слишком далеко до человеческих размеров, и молекулы мембраны, попадая в поле и уменьшаясь, теряли контакт друг с другом, так что целостность картины происходящего исчезала.
Моррисон словно завороженный следил за всем. Постепенно среди хаоса он начал узнавать внутриклеточные коллагеновые джунгли, с которыми они столкнулись, перед тем как попасть в нейрон. Они также продолжали сжиматься, и вскоре коллагеновые стволы и канаты превратились в тонкие нити.
Баранова сказала:
— Вот и все. Нам нужно помнить о размерах малой вены. Дежнев хмыкнул:
— Однозначно. Энергии у нас не много.
— Ее хватит, чтобы выбраться из черепа, — уверенно ответила Баранова.
— Надежда умирает последней. Однако, Наташа, ты командуешь кораблем, а не законами термодинамики.
Баранова с укоризной покачала головой:
— Аркадий, определи координаты и не читай мне морали.
— Я уверен, что это сейчас не самое главное, — вступил в разговор Конев. — Расстояние, пройденное нами после капилляра, слишком мало, чтобы его можно было измерить.
Через несколько минут они получили данные, и Конев удовлетворенно хмыкнул:
— Так я и думал.
— Что толку, Юрий? Мы не знаем, в какую сторону направлен корабль, а двигаться можем только вперед. Ведь связь я восстановил, а это значит, мы не можем управлять кораблем.
— Ну что ж, раз так, продолжим двигаться в том направлении, куда идет корабль. Я уверен, что у отца Аркадия было высказывание и на такой случай, — усмехнулся Конев.
Дежнев тут же откликнулся:
— Он говорил: «Когда можно действовать только одним способом, нет необходимости принимать решение».
— Вот видишь, — сказал Конев, — в каком бы направлении мы ни двигались, все равно выберемся. Давай, Аркадий.
Корабль двинулся вперед, прокладывая себе путь сквозь хрупкие коллагеновые нити, прорываясь сквозь нейрон, разрезая аксон. С трудом верилось, что совсем недавно они находились в одном из таких же аксонов и он в их восприятии простирался на многие километры.
Моррисон сухо сказал:
— Предположим, Шапиров все еще жив, но нам необходимо покинуть тело. Как бы мы поступили?
— Что вы имеете в виду? — спросила Баранова.
— Я хочу знать, есть ли альтернатива. Пришлось бы нам в таком случае определять местонахождение корабля? Стали бы мы восстанавливать связь? А раз так, разве мы могли бы двигаться в каком-то другом направлении, не только вперед? Неужели нам не пришлось бы деминимизироваться, чтобы сократить путь с десятков тысяч до нескольких километров? Короче, разве для того, чтобы выбраться отсюда, стали б мы прокладывать свой путь по живым нейронам живого Шапирова, как мы это делаем сейчас по умирающим и уже мертвым?
— В общем, да, — ответила Баранова.
— А где же тогда уважение к живому телу? В конце концов, мы ведь не сразу решились нарушить неприкосновенность мертвого?
— Вы должны понять, Альберт, это вынужденная мера. Корабль поврежден, выбора нет. Да и в любом случае это гуманнее, чем ваше предложение провести деминимизацию прямо в мозгу, разнеся череп Шапирова вдребезги. Продвигаясь этим курсом, даже если бы Шапиров был жив, мы бы разрушили десяток-другой, ну, может быть, сотню нейронов, что вряд ли сказалось бы на состоянии Шапирова. Нейроны мозга постоянно погибают, так же как и красные кровяные тельца.
— Не совсем так. — Моррисон был неумолим. — Красные кровяные тельца постоянно восстанавливаются. Нейроны — никогда.
Конев резко прервал их:
— Аркадий, остановись. Надо определить местонахождение корабля.
Все разом умолкли, словно любое произнесенное слово могло повлиять на точность производимых Гротом расчетов. Наконец Дежнев передал результаты Коневу. Моррисон отстегнул ремни и осторожно переместился так, чтобы видеть экран церебрографа Конева.
На нем горели две точки. Тонкая красная линия соединяла их. Карта, воспроизведенная на экране, уменьшилась в масштабе, и обе точки устремились навстречу друг другу, а затем вернулись на исходные позиции. По мере того, как пальцы Конева мелькали над пультом, карта становилась сложнее и непонятнее. Моррисон знал, что Конев работает с ней при помощи специального прибора, делающего изображение стереоскопическим.
Через некоторое время Конев обратился к Барановой:
— На этот раз нам повезло. В каком бы направлении мы ни двигались, рано или поздно попадем в малую вену. В нашем случае это произойдет скоро. Мы недалеко от нее.
Моррисон облегченно вздохнул, но не удержался от вопроса:
— А что бы вы делали, если бы мы оказались далеко от вены? Конев холодно ответил:
— Тогда бы Дежнев снова отключил связь, и с помощью управления мы подошли бы к ней поближе.
Дежнев тем не менее с явным несогласием заявил:
— Слишком мало энергии.
— Двигайся вперед, Аркадий, — безапелляционно произнесла Баранова.
Через несколько минут Дежнев обратился к Коневу:
— Твоя карта верна, хотя еще несколько минут назад я бы за это не поручился. Вена — впереди.
Моррисон увидел причудливо изогнутую стену, теряющуюся в туманной дымке. Если это вена, то она не слишком удалена от капилляра. Он задумался, сможет ли корабль без проблем войти в нее.
75
Баранова спросила:
— Софья, есть ли у нас шанс с помощью электрического разряда войти в вену?
Калинина с сомнением взглянула на Моррисона и ответила:
— Не думаю, Наталья. Отдельные клетки, конечно, еще не совсем погибли, но в целом организм мертв. Я не думаю, что какая-нибудь клетка пожелает принять нас с помощью пиноцитозиса или еще как-нибудь.
— И что делать? — невесело спросил Дежнев. — Прокладывать путь силой?
— Конечно, — отозвался Конев. — Подойди вплотную к стенке вены. Небольшой ее участок подвергнется минимизации и дезинтеграции, мы сможем войти. Тебе не придется перегружать двигатели.
— Ага, — проворчал Дежнев, — слова знатока проблемы. К твоему сведению, оно произойдет за счет нашего поля, и на это потребуется еще больше энергии, чем на прокладывание пути силой.
— Аркадий, не сердись. Время от времени запускай двигатели и используй ослабление стенки вены, возникающее из-за минимизационного поля. Комбинируя оба способа, мы в результате затратим меньше энергии, чем при использовании одного.
— Надеяться-то можно, — отозвался Дежнев, — но сказать — еще не значит сделать. Когда я был маленький, мой отец однажды сказал: «Горячность — не доказательство правды». Он сказал мне это, когда я со страстностью клялся, что не ломал его трубку. Он спросил, понял ли я урок. А потом задал трепку.
— Хорошо, Аркадий, на твое усмотрение, — сказала Баранова, — а теперь двигайся вперед.
Вмешался Конев:
— Ты не зальешь мозг кровью. Шапиров мертв, кровотечения не будет.
— Ага, — отозвался Дежнев, — ты затронул интересную проблему. При обычных обстоятельствах, стоило нам войти в вену, как поток крови подхватил бы нас и понес в нужном направлении. Так когда кровь не движется, придется включить двигатели — но в каком направлении держать путь?
— Раз уж мы заговорили об этом, — спокойно ответил Конев, — тебе нужно повернуть направо. Так говорит цереброграф.
— Но если там нет течения, чтобы повернуть направо, а мы войдем под углом налево?
— Аркадий, ты войдешь под углом направо. Это тоже показывает цереброграф. Главное — войди в вену.
— Давай, Аркадий, — сказала Баранова, — нам не остается ничего другого, только полагаться на показания церебрографа.
Корабль быстро двинулся вперед, и как только нос корабля коснулся стенки вены, Моррисон почувствовал слабую дрожь работающих двигателей. Затем стенка просто поддалась, корабль оказался внутри вены.
Дежнев сразу же остановил моторы. Корабль двигался с быстро уменьшавшейся скоростью, оттолкнувшись от дальней стенки так аккуратно, что Моррисон не заметил никаких повреждений. Ширина корабля была примерно в два раза меньше ширины вены.
— Ну что, — сказал Дежнев, — направление верное? Если нет, то мы пропали. Я не смогу развернуться. Тут слишком тесно, Альберт не сможет выйти наружу, чтобы повернуть корабль, а энергии на минимизацию не хватит.
— Направление верное, — строго резюмировал Конев. — Двигайся вперед, и мы скоро выберемся. По мере продвижения вена расширится.
— Будем надеяться. Какое расстояние предстоит преодолеть?
— Пока не могу сказать, — ответил Конев. — Мне нужно проследить вену по церебрографу, посоветоваться с Гротом, подготовиться к введению иглы в вену как можно ближе к тому месту, где мы выйдем из черепа.
Дежнев сказал:
— Просто хочу напомнить, что наши запасы энергии ограниченны, так же как и способность двигаться. С минимизацией и деминимизацией, движением с низкой эффективностью, беготней не по тем капиллярам, с поисками Альберта мы использовали гораздо больше энергии, чем могли себе позволить.
Баранова спросила:
— Ты хочешь сказать, мы использовали всю энергию?
— Почти. Я только и делаю, что пытаюсь это донести до вашего сведения, — ответил Дежнев.
— Неужели нам не хватит ее, чтобы выбраться из черепа?
— В обычных условиях хватило бы даже сейчас. Если бы мы находились в вене живого организма, нас подхватил бы поток крови. Но движения нет. Шапиров мертв, и сердце его не бьется. Это значит, что мне придется прокладывать путь с помощью двигателей, и чем холоднее и гуще станет кровь, тем интенсивнее придется работать моторам, тем быстрее будет расходоваться энергия.
Вмешался Конев:
— Но нам нужно пройти всего лишь несколько сантиметров.
Дежнев яростно набросился на него:
— Всего лишь несколько? Неужели? При наших размерах нам придется пройти километры.
Моррисон спросил:
— Может, еще раз деминимизироваться?
— Нельзя. — Дежнев говорил на повышенных тонах. — У нас не хватит энергии. Неконтролируемая деминимизация не требует энергии, она высвобождает ее. Но контролируемая… Послушайте, Альберт, если вы спрыгнете с верхнего этажа небоскреба, вам не придется прилагать усилия, чтобы достичь земли. Но если вы захотите остаться в живых и спуститься с помощью веревки, то придется потрудиться, понимаете?
— Понимаю, — проворчал Моррисон.
Рука Калининой коснулась его руки и нежно пожала ее. Софья тихо сказала:
— Не обижайся на Дежнева. Он ворчит и рычит, но вытащит нас отсюда.
Баранова обратилась к Аркадию:
— Если горячность не является гарантией правды, как ты нам только что объяснил, то не гарантируют ее даже холодная голова и рассудочность. Скорее даже наоборот. Почему бы тебе просто не начать двигаться, может быть, нам хватит энергии, чтобы добраться до иглы?
Дежнев хмуро ответил:
— Это как раз то, что я собираюсь сделать, но если ты хочешь, чтобы я не терял головы, дай мне выпустить пар и выговориться.
Корабль тронулся, и Моррисон подумал про себя: «С каждым метром мы приближаемся к игле».
Это было не слишком успокаивающее рассуждение, так как остановиться в метре от иглы было не менее опасно, чем встать с заглохшими моторами в километре от нее. Тем не менее его сердце билось ровнее.
Теперь им попадалось больше эритроцитов и лейкоцитов, чем в артериях и капиллярах каких-то несколько часов назад.
Тогда существовало движение крови, и в непосредственной близости находилось не так уж много предметов. Сейчас же корабль двигался, расталкивая налево и направо бесчисленные объекты, оставляя их безмолвно раскачивающимися в кильватере.
Конев сказал:
— Мы идем правильным курсом. Вена становится заметно шире.
И это действительно было правдой. Моррисон заметил и сам, но не придал данному факту особого значения. Он слишком сосредоточился на самом движении.
Альберт почувствовал, что к нему возвращается надежда. Ошибка при выборе курса могла стать непоправимой. Вена начала бы сужаться, и они вновь попали бы в мозг. В этом случае у них вряд ли хватило бы энергии, чтобы еще раз найти выход в другую вену.
Конев что-то записал под диктовку Дежнева, затем кивнул:
— Пусть Грот подтвердит расчеты. Отлично.
Он на некоторое время склонился над церебрографом и затем сказал:
— Послушайте, они знают, в какой вене мы находимся, и введут иглу в том самом месте, которое я отметил на церебрографе. Мы будем там примерно через полчаса или даже раньше. Продержимся еще полчаса, Аркадий?
— Пожалуй, нет. Если бы сердце билось…
— Да, знаю, но оно не бьется.
Затем он обратился к Барановой:
— Наталья, ты можешь дать мне записи, все, что мы узнали о мыслительном процессе Шапирова? Я передам эту информацию, пусть и необработанную, в Грот.
— На тот случай, если мы не выберемся?
— Именно так. Мы здесь ради этих данных, им нельзя погибнуть вместе с нами.
— Ты прав, — ответила Баранова.
— При условии, — и его голос приобрел твердость, — что они вообще имеют хоть какую-то ценность.
Он бросил быстрый взгляд на Моррисона.
Конев придвинулся к Дежневу, и они занялись передачей информации от компьютера к компьютеру, от маленького к большому, из вены мертвого человека во внешний мир.
Калинина все еще держала руку Моррисона.
«Может быть, больше для своего собственного спокойствия, чем из интереса ко мне», — подумал Альберт.
Он тихо произнес:
— Софья, что произойдет, если энергия иссякнет раньше, чем мы подойдем к игле?
Она приподняла брови:
— Нам придется остаться на месте и ждать. Люди из Грота постараются помочь нам.
— Но разве сразу после того, как закончится энергия, не начнется спонтанная деминимизация?
— Да нет же. Минимизация — метастабильное состояние. Помнишь, мы говорили об этом? Просто останемся здесь на неопределенное время. В конечном счете когда-нибудь это случайное псевдоброуновское расширение и сжатие подтолкнет спонтанную деминимизацию, но кто знает, когда оно произойдет?
— Может быть, через годы?
— Возможно.
— Что толку? — спросил Моррисон, — Мы умрем от асфиксии. Без энергии мы не сможем восстанавливать запас воздуха.
— Я уже говорила, люди в Гроте постараются вытащить нас отсюда. Компьютеры работают, и они всегда смогут определить наше местонахождение.
— Но как они смогут найти нашу клетку среди пятидесяти триллионов таких же?
Калинина погладила его руку:
— Не надо пессимизма, Альберт. Нашу клетку легко отличить от других, к тому же именно из нее идет передача сигналов.
— Думаю, почувствую себя намного лучше, когда мы доберемся до иглы и нас не придется искать.
— Я тоже. Просто хочу доказать вам, что даже если у нас закончится энергия и мы сможем сами добраться до иглы, то не все потеряно.
— А если мы не сможем добраться до нее?
— Тогда нас вытащат отсюда другим способом. Грот своими силами займется деминимизацией.
— А сейчас они не могут сделать это?
— Мы окружены огромной массой неминимизированного вещества, и слишком трудно сфокусировать поле с необходимой точностью. Как только они вычленят нас из общей массы, все будет гораздо проще.
В этот момент Дежнев спросил:
— Это все, Юрий?
— Да, все.
— Тогда обязан предупредить вас, что мы сможем двигаться еще пять минут. Может быть, меньше, но никак не больше.
76
Моррисон судорожно сжал руку Калининой, молодая женщина вздрогнула от боли.
Моррисон извинился, выпустил ее руку, Софья принялась энергично ее растирать.
Баранова уточнила:
— Где мы сейчас, Юрий? Сможем дойти до иглы?
— Пожалуй, да, — ответил Конев. — Замедляй ход, Аркадий. Экономь энергию.
— Нет, — сказал Дежнев. — При этой скорости я сталкиваюсь с относительно слабым сопротивлением. Если замедлю скорость, сопротивление усилится, и мы потеряем энергию.
Конев возразил:
— Но мы не должны проскочить отметку.
— Не проскочим. Как только ты прикажешь остановить двигатели, ход замедлится из-за вязкости крови. Сопротивление усилится, и через десять секунд мы остановимся. Если бы у нас была наша обычная масса и инерция, при быстром торможении нас бы просто расплющило о стену.
— В таком случае остановись, когда я скажу.
Моррисон поднялся и вновь через плечо Конева взглянул на экран церебрографа. Он решил, что прибор работает с максимально возможным увеличением. Тонкая красная линия, показывающая движение корабля, приближалась к маленькому зеленому кружку, который, как догадался Моррисон, означал местонахождение иглы.
Но это было навигационное счисление, а энергия заканчивалась.
И Моррисон неожиданно сказал:
— Неплохо бы воспользоваться одной из артерий, они ведь пусты после смерти. Нам не пришлось бы тратить энергию на вязкость крови и сопротивление.
Конев ответил:
— Бесполезно. Корабль не способен двигаться в воздухе.
Он хотел продолжить, но в этот момент выпрямился и закричал:
— Стоп, Аркадий! Стоп!
Дежнев резко нажал на кнопку, и почти сразу же корабль остановился.
Конев указал рукой на большой светящийся оранжевый круг и сказал:
— Они используют волокнооптические методы, чтобы осветить кончик иглы. Грот заверил, что мы не пропустим ее.
— Но мы пропустили ее, — обреченно откликнулся Моррисон. — Смотрим на нее, но мы не в ней. Чтобы попасть туда, придется развернуться, а это значит, что Аркадию снова придется разобрать систему связи.
— Бесполезно, — сказал Дежнев. — Энергии хватило бы еще секунд на сорок пять, но начать движение с нуля нельзя.
— И что же теперь? — Моррисон вновь был на грани истерики.
— Ну что ж, теперь они будут двигаться к нам, — ответил Конев. — На том конце иглы тоже есть кое-какой интеллект. Аркадий, скажи им, чтобы они медленно приблизились к нам.
Оранжевый круг начал увеличиваться, постепенно превращаясь в эллипс.
Моррисон выдохнул:
— Они опять пропустят нас.
Конев ничего не ответил, но перегнулся через Дежнева, чтобы самому связаться с Гротом. На какой-то момент оранжевый эллипс еще больше вытянулся, но после резкого окрика Конева вновь превратился в круг. Игла была теперь рядом и направлена прямо на них. Неожиданно все вокруг пришло в движение. Неясные очертания эритроцитов и случайных лейкоцитов задвигались в направлении иглы. Корабль двинулся вместе с ними.
Моррисон видел, как оранжевый круг придвинулся и внезапно исчез. Конев констатировал с мрачным удовлетворением:
— Они всосали нас. Так что теперь мы в безопасности. Грот обо всем позаботится.
77
Моррисон собрался как мог, чтобы прогнать мрачные мысли, отключиться от происходящего. Будет ли он возвращен в нормальный мир или ему суждено провести остаток своих дней в пробирке — теперь от него не зависит.
Он закрыл глаза и попытался ни на что не обращать внимания, даже на биение сердца. В какой-то момент ощутил легкое прикосновение к своей руке. Это, наверное, была Калинина. Моррисон медленно убрал руку, словно говоря: «Не сейчас».
Через некоторое время раздался голос Барановой:
— Аркадий, передай им, пусть эвакуируют сектор С.
Моррисон невольно задумался, будет ли проведена эвакуация.
Сам бы он эвакуировался и без приказа, но там могли оказаться безумцы, готовые отдать все, лишь бы оказаться рядом при возвращении первого экипажа, исследовавшего живое тело. «Будет что порассказать внукам», — усмехнулся он. Доктор стал рассуждать, каково тем, у кого нет внуков или кто уходит из жизни слишком молодым и не успевает никому поведать о своих открытиях.
Смутно он осознавал, что намеренно морочит себе голову философиями. Нельзя не думать абсолютно ни о чем, особенно если ты провел большую часть жизни в размышлениях, но когда надо, можно мыслить о чем-нибудь незначительном. В конце концов, на свете столько всего, что…
Он, должно быть, уснул. Никогда бы не подумал, что может быть таким хладнокровным. Но это не хладнокровие.
Это усталость, спад напряжения, чувство, что кто-то другой, а не он готов принимать решение. И возможно, хотя он не хотел признаваться в этом, нагрузка была слишком велика для него, и он просто отключился.
Доктор вновь почувствовал легкое прикосновение к руке, пошевелился, открыл глаза. Слишком яркий и слишком обычный свет заставил его быстро заморгать, на глазах появились слезы.
На него смотрела Калинина:
— Просыпайтесь, Альберт.
Он вытер глаза, начиная осознавать окружающее, и спросил:
— Мы вернулись?
— Вернулись. Все в порядке. Мы в безопасности и ждем, пока вы придете в себя. Вы ближе всех к двери.
Моррисон оглянулся на открытую дверь, попытался приподняться и рухнул в кресло:
— Я слишком тяжел.
Калинина ответила:
— Я знаю. Я тоже чувствую себя слонихой. Не спешите, я помогу вам.
— Нет-нет, все в порядке. — Он отстранил ее.
Комната была заполнена людьми. Он замечал чужие лица, наблюдавшие за ним, улыбающиеся ему. Моррисон не хотел, чтобы они видели, как молодая советская женщина помогает американцу встать на ноги.
Медленно, слегка покачиваясь, он поднялся и очень осторожно направился к выходу. Несколько рук тут же подхватили его, не обращая внимания на уверения: «Все в порядке. Мне не нужна помощь».
Внезапно он остановился:
— Подождите.
Перед тем как ступить на землю, он обернулся и поймал взгляд Калининой.
— Что случилось? — спросила она.
Он ответил:
— Мне просто захотелось последний раз взглянуть на корабль, потому что вряд ли я когда-нибудь еще увижу его.
Моррисон с облегчением заметил, что сойти на землю помогали не только ему, но и всем членам экипажа. Казалось, для них готовили особое торжество, но Баранова сделала шаг вперед и сказала:
— Товарищи, уверена, у нас еще будет время для торжеств, но сейчас мы просто не в состоянии присоединиться к вам. Нам нужно отдохнуть и прийти в себя после трудного путешествия.
Ее слова были встречены приветственными криками. И только Дежнев сохранил присутствие духа. Он взял стакан с какой-то прозрачной жидкостью, доктор мог поручиться, что с водкой. Широкая улыбка на влажном лице Дежнева подтверждала догадку.
Моррисон спросил у Калининой:
— Сколько прошло времени?
— Думаю, больше одиннадцати часов, — ответила она.
Моррисон покачал головой:
— Словно больше одиннадцати лет.
Она слабо улыбнулась:
— Знаю, но часам не хватает воображения.
— Еще один из афоризмов Дежнева-старшего?
— Нет. Он мой.
— Чего я по-настоящему хочу, так это ванну, душ, свежую одежду, хороший обед, возможность покричать вволю и хорошенько выспаться. И именно в этом порядке, на первом месте — ванна.
— Вы все это получите, — ответила Калинина, — как и все мы.
Так и было. Обед показался Моррисону в высшей степени вкусным. Во время плавания напряжение подавляло аппетит, и теперь, когда он чувствовал себя в безопасности, голод дал о себе знать. Главным блюдом за обедом был жареный гусь огромных размеров. Разрезая его, Дежнев приговаривал:
— Не торопитесь, друзья мои. Отец говорил: «Переедание убивает быстрее, чем недоедание».
Сказав это, он положил себе на тарелку самый огромный кусок.
Единственным гостем за столом был высокий светловолосый мужчина. Его представили как военного представителя Грота, что и так сразу бросалось в глаза. Он был в форме и бряцал множеством наград. Все были чрезвычайно вежливы с ним и в то же время скованны.
Во время обеда Моррисон снова почувствовал напряжение. Военный часто посматривал на него, но молчал. Из-за его присутствия Моррисон так и не сумел задать самый важный вопрос, а когда тот ушел, Альберта разморило. Он был не способен сейчас отстаивать свою точку зрения. Когда он наконец-то бросился в постель, то его последней мыслью было то, что осложнений не избежать.
78
Завтракали поздно, в два часа дня. К Моррисону присоединилась только Баранова. Он был слегка разочарован, так как ожидал увидеть Калинину, но раз ее все равно не было, он решил не спрашивать о ней. Накопилось много других вопросов.
Баранова выглядела усталой, невыспавшейся, но счастливой. «Нет, пожалуй “счастлива” — это слишком сильное слово, — подумал Моррисон, — скорее она удовлетворена».
— У меня, — сказала она, — состоялся серьезный ночной разговор с представителем вооруженных сил и с Москвой. Товарищ Рощин сам беседовал со мной и остался очень доволен. Он не любит выставлять напоказ свои чувства, но сказал, что все время был в курсе событий. Когда мы отключили связь, у него пропал аппетит. Преувеличил, конечно, но приятно. Даже сказал, что прослезился, когда узнал, что мы в безопасности, и это похоже на правду. Сдержанные люди могут быть очень эмоциональными, когда прорывает дамбу чувств.
— Звучит неплохо, Наталья.
— Для всего проекта. Вы понимаете, что путешествие в живой человеческий организм планировалось не раньше чем через пять лет? Совершить его в несовершенном корабле и остаться в живых — настоящая победа. Даже бюрократы в Москве понимают, в каких чрезвычайных условиях мы работали.
— Сомневаюсь, что мы получили то, за чем отправлялись.
— Вы имеете в виду мысли Шапирова? Это, конечно же, было мечтой Юрия. В целом хорошо, что он уговорил нас. Если бы не он, мы бы не решились. Но неудача не умаляет нашего успеха. Если бы мы не вернулись, то наверняка было бы много нападок и критики. А так как мы первыми побывали в живом человеческом организме и благополучно вернулись — это навеки войдет в историю как подвиг советских людей. Еще долгие годы никто не сможет повторить ничего подобного, нам обеспечено лидерство в этой области. Я думаю, проект обеспечат финансами на долгое время.
Она широко улыбалась, и Моррисон вежливо кивнул. Он положил себе на тарелку омлет с ветчиной и спросил:
— Будет ли дипломатично подчеркнуто в этой ситуации, что одним членом экипажа был американец?
— Не надо так плохо о нас думать. То, что вы с риском для жизни вручную развернули корабль, особо выделено в отчете.
— А смерть Шапирова? Я надеюсь, нас не обвинят в ней?
— Все понимают, что смерть была неизбежной. Хорошо известно, что лишь с помощью последних достижений врачи поддерживали в нем жизнь. Сомневаюсь, что его смерти вообще уделят особое внимание.
— В любом случае, — сказал Моррисон, — кошмар позади.
— Кошмар? Ну что вы, пройдет месяц-другой, и вы будете с удовольствием вспоминать это приключение.
— Сомневаюсь.
— Вот увидите, придет время, и вы с удовольствием скажете: «Я был членом первого экипажа», и никогда не надоест повествовать об этом внукам.
«Вот и начало», — подумал Моррисон. Вслух же он произнес:
— Как видно, вы допускаете мысль, что я когда-нибудь увижу своих внуков. Что же будет со мной после завтрака?
— Вас снова отвезут в отель.
— Нет-нет, Наталья. Мне нужно знать, что будет дальше. Хочу предупредить, что если информацию о минимизационном проекте собираются опубликовать и устроить парад на Красной площади, то я не намерен принимать в нем участия.
— О парадах не может быть и речи, Альберт. И до публикаций еще далековато, хотя и ближе, чем день назад.
— Тогда без околичностей: я хочу вернуться в Штаты. Сейчас же.
— Разумеется, как можно быстрее. Думаю, ваше правительство очень обеспокоено.
— Надеюсь, — сухо ответил Моррисон.
— Они вряд ли захотели бы, чтобы вы вернулись раньше времени, — она пристально поглядела ему в глаза, — не получив шанса, как они считают, пошпионить за нами. Но теперь, когда все закончено, а я убеждена, они так или иначе узнают об этом, вас потребуют назад.
— И вы отправите меня? Мне обещали.
— Мы сдержим слово.
— Не стоит думать, будто я шпионил за вами. Я видел лишь то, что мне позволили увидеть.
— Знаю. Но неужели вы думаете, что после возвращения на родину вами не будут бесконечно интересоваться спецслужбы?
Моррисон пожал плечами.
— Об этом нужно было думать раньше.
— Правда, но это не помешает вернуть вас. Вы ничем их не порадуете, хоть они только и делают, что суют свой нос в наши дела и…
— Как и вы в наши, — с возмущением прервал ее Моррисон.
— Несомненно, — ответила Баранова с небрежным жестом, — Конечно, вы можете рассказать о нашем успехе. Мы ничего не имеем против. Сегодня американцы убеждают себя в том, что советская наука и технология далеко отстали. Это послужит хорошим уроком. Хотя одна вещь…
— А? — произнес Моррисон.
— Пустяк, но все-таки. При любом публичном выступлении вы должны утверждать, если этот вопрос возникнет, что приехали сюда добровольно, желая проверить свою теорию в тех условиях, которые невозможно создать в Америке. Это очень похоже на правду. Кто поставит ваши слова под сомнение?
— Мое правительство знает правду.
— Да, но и оно заинтересовано в некотором искажении правды. Ваше правительство, так же как и наше, не захочет международных скандалов. Помимо того, что обострения в отношениях между Соединенными Штатами и Советским Союзом сразу же восстановят против них весь остальной мир. Соединенные Штаты не захотят признать, что позволили выкрасть вас, как и мы не хотим признаваться, что сделали это. Ну же, Альберт, такой пустяк.
Моррисон вздохнул:
— Если вы вернете меня, как и обещаете, я буду молчать об этом похищении.
— Вы постоянно говорите «если…» — Баранова нахмурилась. — Вам трудно поверить в то, что я — человек слова? Почему? Потому, что я из Советского Союза? Два поколения живут в условиях мира, а старые предрассудки остались. Неужели нет места надежде на человечность?
— Нам по-прежнему не нравится ваша система.
— Но кто дает вам право судить нас? Нам не по душе ваши порядки. Впрочем, не обращайте внимания. Если мы начнем ссориться, это испортит день, а он должен быть счастливым и для вас, и для меня.
— Отлично. Не будем ссориться.
— Тогда давайте прощаться, Альберт. Когда-нибудь мы встретимся, я уверена.
Она протянула руку, и он пожал ее.
Баранова продолжила:
— Я попросила Софью проводить вас в отель и позаботиться о вашем отъезде. Думаю, вы не будете возражать.
— Нет, мне понравилась Софья.
Баранова улыбнулась:
— Я почувствовала это.
79
Это был счастливый день для Барановой, и даже усталость не могла помешать ей.
Усталость. Сколько потребуется провести безмятежных дней и ночей дома в окружении семьи, чтобы избавиться от нее? Но сейчас она одна, и на какое-то время можно отрешиться от всего и отдохнуть. Пользуясь случаем, Баранова с наслаждением вытянулась на диванчике в своем кабинете и погрузилась в приятную путаницу мыслей. Благодарность из Москвы и повышение — все перемешалось с теми днями на пляже в Крыму рядом с мужем и сыном. Она задремала и увидела, как пытается догнать маленького Сашу, который упрямо приближался к набегающим волнам морского прибоя, не думая о том, что может утонуть. В руках у нее был барабан, в который она била, стараясь привлечь его внимание, а он даже не оглядывался. Вдруг видение исчезло — стук барабана превратился в стук в дверь.
Она поднялась, поправила блузку и поспешила открыть. На пороге она увидела хмурого Конева.
— В чем дело, Юрий? — раздраженно спросила она.
— Никто не отвечал, а я знал, что ты должна быть тут.
Баранова впустила его, хотя не испытывала никакого желания общаться, тем более с ним.
— Ты что, совсем не спал? Выглядишь ужасно.
— У меня не было времени. Я работал.
— Над чем?
— А ты как думаешь, Наталья? Над данными, что мы получили.
Баранова почувствовала, как исчезает ее гнев. В конце концов, это его мечта. Мысль об успехе была приятна всем, кроме него. Только он потерпел поражение.
Она сказала:
— Сядь, Юра. Попытайся взглянуть правде в лицо. Мыслительный анализ не сработал, да и не мог. Шапиров был слишком плох. Даже в начале эксперимента он был на грани смерти.
Конев смотрел на Баранову абсолютно пустым взглядом, словно не слыша ее слов:
— Где Альберт Моррисон?
— Нет смысла обвинять его, Юра. Он сделал все, что мог, но мозг Шапирова умирал.
И снова пустой взгляд:
— О чем ты говоришь, Наталья?
— О тех данных, что мы получили. О данных, над которыми ты бьешься. Оставь это. То, что мы сделали, и без них великолепно.
Конев опустил голову:
— Великолепно и без них? Ты не понимаешь, что говоришь. Где Моррисон?
— Он уехал. Все кончено. Он летит в Соединенные Штаты. Как ему и обещали.
Глаза Конева широко раскрылись:
— Ни в коем случае! Он не может уехать! Он не должен уехать!
— Ну, перестань, — спокойно сказала Баранова, — о чем ты? Конев вскочил на ноги:
— Я просмотрел все данные, все очень просто, глупая баба. Мы должны задержать Моррисона. Любой ценой должны задержать его.
Лицо Барановой покраснело:
— Как ты смеешь оскорблять меня? Немедленно объяснись, или я отстраню тебя от проекта. Что за новая идея фикс?
Конев взмахнул рукой, словно его переполняло желание дать женщине пощечину.
Он вздохнул:
— Извини. Погорячился. Но ты должна понять. Все это время, что мы провели в мозгу Шапирова, пока пытались перехватить его мысли, Альберт Моррисон обманывал нас. Он знал, что происходит. Он должен был знать и нарочно вел нас не в том направлении. Мы должны задержать его и прибор. Мы не можем отпустить его.
