Глава 15
ОДНИ!
«В хорошей компании и помирать не страшно».
Дежнев-старший
64
Моррисон отрешенно наблюдал за происходящим. Он не собирался проявлять особую активность. Естественно, он поделится любой услышанной информацией. Его совесть просто не способна поступить иначе. Слева от него сидела Калинина, сумрачная и печальная. Моррисон наклонился к ней:
— Вы снова превратили нас в L-глюкозу?
Девушка кивнула.
Моррисон продолжил беседу:
— Вы в курсе гипотезы Настасьи Успенской?
— Не моя область. Я никогда не слышала о ней, — ответила Калинина.
— Вы верите в нее?
Она не попалась в ловушку:
— Не знаю, разве можно верить или не верить во что-то? Но он верит. Так ему хочется.
— Вы что-нибудь чувствуете?
— Ничего особенного.
Дежнев, как всегда, молчал. Баранова время от времени бормотала какие-то слова, но весьма неубедительные. В отличие от всех Конев лучился энтузиазмом и развивал бурную деятельность. Однажды даже воскликнул:
— Кто-нибудь слышал? «Циркулярный ритм», «циркулярный ритм»?
Ответом ему было молчание, лишь немного погодя Моррисон спросил:
— А что это значит, Юрий?
Конев промолчал и тут же успокоился, молча наблюдая за ходом корабля.
— Ну, Юрий? — поинтересовалась Баранова.
Конев хрипло произнес:
— Не понимаю.
— Юрий, дружище, — сказал Дежнев, — может, нам просто попался плохой нейрон? Паршивец, который не хочет думать? Не попробовать ли другой, а потом еще и еще?
Конев зло посмотрел в его сторону:
— Мы работаем не с отдельными клетками, а с группой клеток, с миллионами клеток, которые, согласно теории Альберта, являются центром мышления. Что думает одна клетка, то же самое думают и все остальные, с легкими вариациями.
— И нам не придется шастать от одной клетки к другой? — не унимался Дежнев.
— Нет смысла, — ответил Моррисон.
— Отлично, — согласился Дежнев. — Тем паче что у нас нет ни времени, ни энергии. Каковы наши действия теперь?
Молчание нарушил голос Конева:
— Не понимаю. Настя Успенская не могла ошибиться.
Тут неожиданно подскочила Соня; отстегнув ремень, она страстно заговорила:
— Я хочу кое-что сказать, пусть меня не перебивают. Мы зашли слишком далеко. Конечно, эксперимент был необходим, но пора признать, что он бесславно провалился. Я никогда не верила сказкам. — Она резко махнула рукой в сторону Конева. — Но некоторые люди норовят заставить Вселенную плясать под свою дудку. Если что-то не получается, готовы применить силу. Но здесь они немного просчитались. Дело в том, что Природа никому не подвластна. Не могу знать, права Настя Успенская или нет. Так же как не могу судить, истинны теории Альберта или нет. Но я знаю прописную истину, известную каждому нейрофизику: мозг, с которым работают, должен быть абсолютно нормальным. Мозг же академика Шапирова таковым не является. На двадцать процентов он вообще не функционирует. Остальная часть воспринимает действительность в искажении, ведь академик, к несчастью, пребывает в коме. Шапиров не в состоянии мыслить нормальным образом, это поймет даже ребенок. Он словно опустевшая, обесточенная фабрика. Временами в нем вспыхивает искра разума, мелькают обрывки воспоминаний. Но кое-кто упорствует в своих заблуждениях.
Конев тоже отстегнул ремень и поднялся. Он мрачно посмотрел на Калинину. Моррисон даже поразился, как это Юрий отошел от собственных принципов и удостоил Софью взглядом. При этом лицо Конева не выражало ни ненависти, ни злобы, на нем читались лишь подавленность и смятение. Юрий быстро переключился на Баранову, голос его снова стал твердым:
— Наталья, ты знала об этом до начала эксперимента?
— Если ты имеешь в виду, говорила ли мне Софья об этом раньше? Нет, не говорила.
— Тогда почему члены экипажа, сомневающиеся в успехе предприятия, позволяют сеять панику и уныние в наших рядах? Почему она пошла на этот эксперимент?
— Потому что я — прежде всего ученый, — хлестко парировала Калинина, также апеллируя к Барановой. — Я надеялась исследовать эффект, получаемый от воздействия искусственных электрических структур на биохимические элементы. Я сделала свое дело, и для меня эксперимент прошел удачно. Как и для Аркадия, ведь корабль прошел все испытания. И для Альберта, поскольку он получил доказательства своей теории. И для тебя, Наталья, так как ты сумела провести нас сюда, и, смею надеяться, мы так же благополучно вернемся обратно. Лишь только для одного человека, — она указала на Конева, — эксперимент стал полным провалом. Увы, спокойствие он обретет, только когда найдет силы признаться себе в ошибочных выкладках.
«Она снова жалит его», — отметил про себя Моррисон.
Конев мужественно вынес отповедь Калининой. Он сохранял спокойствие, но при этом снова обратился к Барановой:
— Это не так. С самого начала было ясно, что не следует надеяться на то, что процесс мышления Шапирова останется прежним. Скорее всего, следовало ожидать, что мы получим разрозненные куски информации, как наделенные смыслом, так и пустые. И мы этого добились. Единственное, что нам не удалось, так это получить более высокий процент информации сразу после синапса. Это усложняет задачу, но отнюдь не перечеркивает ее. Мы получили свыше сотни фраз и образов. Не забывайте фразу «пи умножить на с равно т, деленное на s». Она может оказаться очень существенной.
— А не может случиться так, Юрий, — обратилась к нему Баранова, — что Шапиров силился вспомнить лишь часть какой-то математической формулы?
— Я размышлял над этим. Но почему она засела у него в мозгу? Необходимы вычисления и проверки. А сколько полезного мы могли бы узнать, попадись нам хоть одна фраза-подсказка! Тогда все сразу бы встало на свои места. У нас нет причин считать данный эксперимент неудавшимся.
Баранова кивнула:
— Будем надеяться, ты прав, Юрий. Но что нам делать теперь?
Конев с убеждением заявил:
— У нас осталась единственная возможность. Мы пытались улавливать мысли за пределами нейрона, в самом нейроне, внутри аксона, внутри дендритов, в синапсе. Но в каждом случае это было проделано внутри корабля, изолированно от окружающей его клетки.
— Значит, — сказала Баранова, — ты предлагаешь предпринять попытку провести данные испытания за пределами корабля, то есть в самой клеточной жидкости? Имея в виду, что человеку придется облачаться в пластиковый костюм.
— Пластиковый костюм не такой толстый, как стены корабля. Кроме того, компьютер все равно получит прямой контакт с жидкостью.
У Моррисона засосало под ложечкой:
— И кого ты предлагаешь для выполнения столь почетного задания?
Конев невозмутимо глянул в его сторону:
— Есть единственная возможность, Альберт. Компьютер — твое детище и приспособлен к твоему типу мозга. Ты самый чувствительный к мыслям Шапирова. Было бы непростительной глупостью посылать кого-нибудь другого. Я имею в виду только тебя.
65
У Моррисона внутри все сжалось. Ну уж нет! Никто не вправе заставить его повторить выход. Он намеревался откреститься от предложенной задачи, но во рту сразу пересохло, и он лишился дара речи. Он смог издать лишь какое-то гортанное сипение. В голове пронеслась мысль о собственной трусости. А ведь он только-только отделался от страха и стал спокойно, даже с удовольствием, бороздить просторы человеческого мозга.
— Только не это! — раздался вопль, но оказалось, это кричит не он. Кричала Калинина. Она стояла перед Барановой, столь сильно вцепившись в кресло, что костяшки ее пальцев побелели.
— Только не это, Наталья! — выкрикнула она снова, задыхаясь. — Это трусливое предложение. Бедный Альберт уже был там однажды. Он чуть не погиб. Если бы не он, мы бесславно затерялись бы в каком-нибудь капилляре и никогда бы не достигли этой клетки. Почему он должен переживать снова этот ужас? Кто внес это ценное предложение, тот пусть и претворяет его в жизнь. — Всем было понятно, о ком шла речь. — Он не должен подставлять других.
Моррисон, несмотря на страх, с любопытством наблюдал кипение страстей. Интересно, чем вызваны эмоции Софьи? Виной тому растущая симпатия к нему или же неприятие любой инициативы, исходящей от Конева? Где-то в глубине души он понимал, что причина все же не в Коневе.
Конев, стоически выслушивая речь Сони, набычился и покраснел. Тихим голосом, не терпящим возражений, он заявил:
— Трусость здесь ни при чем. Это лишь предложение, не лишенное смысла. Прибор создан Альбертом и настроен на его волну, никто не сможет лучше справиться с этой задачей. Разве наше великое дело должно страдать от чьих-то капризов?
— Резонно, — нервно кивнул Моррисон. — Но с чего вы решили, что снаружи улавливать волны эффективнее, чем изнутри?
— Пока не попробуем — не узнаем, — возразил Конев, — К тому же, учитывая предупреждения Дежнева, с каждой минутой наши запасы энергии уменьшаются, следовательно, у нас в запасе слишком мало времени. Вы должны повторить выход.
Моррисон тихо и безапелляционно решился поставить точку:
— Сожалею, но я не выйду.
Но Баранова уже сделала выбор. Она мягко проворковала:
— Боюсь, Альберт, вам придется пойти на это.
— Нет.
— Юрий прав. Вы и ваш прибор способны получить необходимую информацию.
— Уверен, результат будет точно такой же, как и здесь, — нулевой.
Баранова подняла обе руки:
— Догадки, предположения… Давайте сделаем попытку.
— Но…
Баранова не захотела его дослушать:
— Альберт, даю вам слово, если вы согласитесь еще раз выбраться наружу, то о вашем непосредственном участии в экспедиции и бесценном вкладе в науку узнает весь мир. После первых же публикаций люди узнают, что именно вы автор правильной теории мышления и создатель гениального прибора. Более того, о вас заговорят как о первом человеке, вышедшем в нейрон. А заодно все узнают, как, нырнув в кровяной поток, вы спасли от гибели и корабль, и всех членов экипажа.
— То есть вы намекаете, что в случае отказа я обречен на забвение? — Доктор чуть не задохнулся от обиды и гнева.
Баранова устало вздохнула:
— У меня нет другого выхода, вы сами вынудили меня прибегнуть к крайним мерам. К сожалению, это единственный аргумент, способный заставить вас пойти нам навстречу. Что толку насильно выталкивать вас за борт, если вы не выразите добровольного согласия? Естественно, плата за любезность будет щедрой.
Моррисон затравленно оглянулся в поисках поддержки. Баранова сверлила его жестким взглядом. Конев сохранял высокомерный вид. Дежнев явно испытывал неловкость и старался сохранять нейтралитет. Только Софья сочувствовала доктору.
Он задумчиво посмотрел на нее:
— А вы что думаете, Софья?
После минутного колебания девушка произнесла:
— Не стоит идти на это под прессингом. Пользу принесет только добровольное согласие.
Дежнев неуверенно пробормотал:
— Мой старик всегда говорил: «Нет лучшего советчика, чем совесть, хотя именно она порой отравляет жизнь».
— Моя совесть молчит, — буркнул Моррисон.
— Может, голосование?
— Ни к чему, — откликнулась Баранова. — Я капитан корабля. В данном случае я одна имею право голоса.
— Если я, выбравшись за борт, ничего не услышу, вы мне поверите?
Баранова кивнула:
— Я — да. Вам незачем скрывать полученную информацию, вы тоже заинтересованы в успехе эксперимента. Я, пожалуй, с большим недоверием отнесусь, если вы заявите, что услышали там великое открытие.
— Уж я-то не позволю себя одурачить, — жестко обрубил Конев. — Если он вернется с чем-то важным, я сумею отделить зерна от плевел. Хватит дискуссий. Идите!
Моррисону ничего не оставалось, кроме как согласиться: — Хорошо, иду — но ненадолго.
66
Доктор разделся донага. Если какие-то несколько часов назад он воспринимал это как насилие над личностью, то теперь не чувствовал даже капли смущения. Калинина помогла ему надеть костюм. Несмотря на плотный завтрак, обильное питье и кусок шоколада, он чувствовал, что у него сосет под ложечкой. Правда, Моррисон порадовался, что его желудок пуст, потому что к горлу подступала тошнота. Он с отвращением посмотрел на кусок шоколада, который ему попытались предложить.
Когда ему прилаживали компьютер, Баранова громко спросила:
— Вы в состоянии работать на нем?
Сейчас Моррисон еще мог говорить с ней, но через пару минут, оказавшись за бортом, он попадет в полное безмолвие. Вздохнув, несчастный осмотрел почти невесомый компьютер, осторожно прошелся по клавишам. Затем выдохнул:
— Думаю, справлюсь.
Компьютер кое-как приладили к рукам при помощи пластиковых ремней.
— Теперь ты его не потеряешь! — прокричала Баранова.
И вот он выбрался наружу через воздушную камеру. За короткий миг он почувствовал, как его туда засосало, потом сдавило со всех сторон и выбросило за борт.
Доктор заявил, что готов провести вне корабля не больше десяти минут, но понимал, что толку от его заявлений не будет. Как попасть обратно, если его не захотят впустить? Он уже сожалел, что позволил уговорить себя, не нужно было соглашаться, игнорируя угрозы. Добром для него это не кончится.
Моррисон взял компьютер под левую руку, возможно, потому, что не совсем доверял пластиковым ремням, а может, боялся за его сохранность. Поискал место на поверхности корабля, где электрический заряд костюма притягивался к противоположному заряду корпуса корабля. Удобнее всего прислониться к кораблю спиной. Электрическое поле не очень-то крепко удерживало его. С другой стороны, если ты размером с атом, то наверняка довольно сложно сосредоточить электрический заряд на такой ничтожной частице. Или дело в другом? Ведь электрический заряд несли электроны, а они тоже были микроминимизированы. Доктора нервировало абсолютное незнание теории минимизации.
Поскольку все окружающее пространство двигалось параллельно с Моррисоном, он не ощущал движения во внутриклеточном пространстве. И только благодаря тому, что на нем был костюм из тонкого пластика, а также шлем с небольшим прожектором, худо-бедно освещающий пространство, Моррисону удалось хоть что-то разглядеть. Мимо него проносились узловатые шарики молекул воды. Они терлись друг о друга, словно воздушные шарики. Но на доктора никак не реагировали, хоть и задевали его с завидным постоянством. Один такой шарик даже умудрился прилипнуть к нему, возможно поймав противоположный электрический заряд на костюме, но сразу же отцепился. Эти шарики вели себя так, будто одновременно хотели поиграть с ним и побаивались.
Встречались здесь и более крупные молекулы. Даже размером с корабль, а некоторые и того больше. Моррисон видел их благодаря отражению света. Но взгляд его не мог охватить полную картину. Он замечал только то, что попадало в луч фонарика. К тому же он прекрасно знал строение и содержание клетки. А значит, легко мог себе представить недостающее. Моррисону даже показалось, что он способен представить себе остов, состоящий из огромных структур, которые не двигались с потоком жидкости, а оставались на месте, придавая клетке более или менее стабильную форму.
А вокруг по-прежнему все находилось в движении. Моррисон едва успевал разглядывать молекулы, частицы, пока они не исчезали из виду. Только благодаря статичным структурам удавалось почувствовать движение внутриклеточной жидкости, несшей на огромной скорости и доктора, и корабль.
Наблюдения не заняли много времени. Пришел черед заняться компьютером.
Хотя зачем? Все равно здесь глухо как в танке. Но разве можно ограничиться собственными гипотезами, не подвергнув их проверке? А вдруг он ошибался?
Он ведь ученый. Кроме того, он дал слово ученого и русским, и себе сделать все от него зависящее для успеха эксперимента. Он неуклюже попытался настроить компьютер на максимальную чувствительность. С большим трудом удалось выставить нужную программу. Моррисон слегка успокоился. Он сконцентрировался на компьютере, стараясь уловить в мозгу Шапирова процесс мышления. Прибор работал без сбоев. Молекулы чинно и спокойно проплывали мимо него. На экране высветился график скептических волн. Моррисон впервые увидел изображение столь высокой четкости и ясности. Но, кроме этого, ничего не услышал и не увидел. Единственное, что удалось ему уловить, — ощущение печали.
Стоп! Откуда это чувство? Не его ли субъективное ощущение? Или чьи-то эмоции? Исходят ли они от полуживого мозга Шапирова? Моррисон обернулся и посмотрел на корабль. Что ж, кое-что он сделал. Зарегистрировал ощущение печали. Пора возвращаться на корабль. Но дадут ли ему вернуться? А когда, оказавшись на своем месте, он сообщит, что не услышал ровным счетом ничего, Конев рассвирепеет и набросится с упреками, что чертов американец пробыл здесь жалкие пару минут, а этого недостаточно… Не потребует ли опять выйти непосредственно в клетку?
А если подождать еще чуть-чуть? В конце концов, почему бы немного не побыть здесь? Тем более раз не чувствовалось изменения температуры. Но даже если он проторчит здесь лишние две-три минуты или битый час, Конев все равно рявкнет: «Мало».
Моррисон различал всматривающегося в темноту Конева, почти ощущал его недовольный и сердитый взгляд. Позади притихла Калинина. Она отстегнула ремень и пересела в кресло Моррисона, с тревогой глядя наружу. Моррисон перехватил ее взгляд, Софья попыталась махнуть рукой. Но Баранова наклонилась и закрыла собой девушку. Калинина перешла на свое место. «Она должна была пересесть, — вздохнул Моррисон, — ей положено следить за электрическими зарядами структур корабля. Как бы она ни переживала, ей не бросить свою работу».
Для полноты ощущений Моррисон попытался поймать взгляд Дежнева, но это ему не удалось. Зато увидел Конева, который вопросительно жестикулировал.
Моррисон с раздражением отвернулся, проигнорировав его. И вдруг приметил нечто совершенно громадных размеров, стремительно приближающееся к нему. Он не мог различить деталей, но непроизвольно содрогнулся от мысли, что ему придется встретиться с эдаким чудовищем. Оно надвигалось прямо на него, не оставляя шансов на спасение. Моррисон изо всех сил вжался в корпус. Кораблю едва удалось избежать столкновения. Но доктор с ужасом почувствовал, как его с силой оторвало от корабля и притянуло к огромной молекуле. У него промелькнула мысль: неужели Калинина ошибочно придала костюму электрический заряд, волей случая совпавший с зарядом этой молекулы… При нормальных обстоятельствах это не имело бы никакого значения. Корабль и неизвестная структура пронеслись бы мимо друг друга на такой огромной скорости, что ни о каком притяжении не было бы и речи. Но сейчас он сам являлся микроскопическим объектом, практически не имевшим ни массы, ни сопротивления. Возникло ощущение, будто две неумолимые силы пытаются разорвать тело на части. Это корабль и молекула боролись за обладание несчастным Моррисоном. Увы, корабль сдался и, вздрогнув, понесся по течению. Он удалялся так быстро, что тут же пропал из виду.
Альберт остался абсолютно один. Он даже не сразу понял, в каком положении оказался. Один, размером с атом, в огромной клетке мозга, совершенно беспомощный. Единственная нить, связывающая его с жизнью и реальностью — корабль, — оборвалась.
67
Прошло несколько минут.
Моррисон силился понять, где он и что с ним случилось. Из всех чувств осталось лишь одно — жуткая паника. Осознав, что пока жив, доктор даже пожалел об этом. Лучше умереть незаметно, чем обреченно ожидать конца каждую минуту.
Надолго ли хватит кислорода? Когда поднимется критический уровень температуры и влажности? Пока не чувствовалось никаких изменений, но… Не погаснет ли фонарик, вынуждая его принять смерть в непроглядной тьме? Альберта обуяло безумие. В голове роились дурацкие мысли: «Жив ли я еще? А как это — умирать? Почувствую ли я что-нибудь, перестав дышать?» На ум даже пришла молитва Аякса, в которой тот просил Зевса ниспослать ему смерть днем. И то верно, лучше прощаться с жизнью при дневном свете, а еще лучше, если кто-то заботливо будет держать твою руку.
Что же делать? Ждать? В чем ошибка? О господи, он был еще жив!
Удивительно, но страх, достигнув апогея, пошел на спад. На смену ему пришло любопытство и жгучее желание выжить. Можно ли как-то оторваться от этого чудовища? Уж слишком унизительно умереть в таком положении. Как муха, прилипшая к варенью. Расстояние между ним и кораблем с каждой секундой увеличивалось. Ему в голову пришло, что только чудо поможет ему вернуться на корабль.
Эта мысль привела его в ярость. Доктор собрал все силы, пытаясь оторваться. Ничего не получалось. Он понял, что этим только повышает температуру внутри костюма. Тогда он ухватился за незнакомую молекулу, но руки отскочили от нее как однополярные заряды.
Доктор пошарил слева, справа, внизу. Где-то должен быть противоположный заряд. Тогда бы он смог, держась за него, еще раз попытаться оторваться от громадины. Раздался щелчок, его правая рука прилипла к оболочке. Он остервенело вцепился в это место, пытаясь прорваться к атому (если это был атом), электрический заряд которого отличался от основного заряда структуры. Почувствовал сопротивление структуры от слишком сильного сжатия. А затем она вдруг распалась прямо в его руках… Он с удивлением уставился на свои руки, силясь понять, что же произошло. Не было ни хлопка, ни удара. Кусок структуры испарился, исчез, будто его и не было.
Моррисон решился на повторный эксперимент, то тут, то там хватаясь руками за молекулу. Господи, да ведь Баранова говорила, что поле минимизации слегка распространяется и за пределами корабля. Вполне возможно, что оно распространяется и вокруг костюма. Когда он сдавливал в руках часть какого-то атома, атом попадал в поле минимизации и его размеры тут же уменьшались, после чего он отскакивал от основной структуры. Итак, все, за что можно ухватиться руками, будет минимизироваться. Каждый атом или часть каких-то структур, уменьшаясь, превратятся в крошечную частицу, с массой меньше массы электрона. Их скорость тут же увеличится до скорости света, и они исчезнут из виду. С этой мыслью Моррисон, колотя по захватчику руками и ногами, смог оторваться. Да здравствует свобода!
Пусть корабль был пока недосягаем, но теперь хотя бы можно было следовать за ним. Хотя что толку? С учетом минимизации доктора отделяли от корабля добрые десятки километров. Затем Моррисона посетила другая мысль. Чтобы высвободиться, ему пришлось минимизировать несколько атомов. Подобный процесс определенно нуждается в энергии. Пусть в небольшом количестве, поскольку масса атомов невелика, но все равно ее пришлось где-то раздобыть. Откуда же она взялась? По-видимому, из минимизированного поля костюма. Значит, поле его ослабло. Но вот вопрос — насколько? Уж не потому ли совсем не чувствуется повышения температуры? А если процесс минимизации окружающих предметов отбирает не только энергию, но и тепло? Доктора мучило одно соображение: если он освободился от огромной молекулы за счет ослабления поля минимизации, не означает ли это, что ему пришлось немного увеличиться в размерах? А если так, где гарантия, что не начнется неуправляемый обратный процесс?
Баранова ведь как-то упоминала о бесконтрольной деминимизации. Чем меньше объект, тем больше риск. А он был сейчас ничтожных размеров. На борту корабля доктор был частью общего минимизированного поля и представлял собой часть объекта размером с молекулу. Когда его прибило к огромной клетке, он стал частью еще большего объекта. Но сейчас он один, к тому же размером с атом. Над ним нависла угроза деминимизации. Может, не совсем внезапной, так как произойдет она за счет ослабления поля минимизации нормальных объектов.
Почувствует ли он увеличение? Процесс наверняка начнется медленно, но с увеличением его собственных размеров возрастет и влияние на окружающие предметы. Взрыв неизбежен. Если он действительно увеличивается, наступит смерть. Он еще дышит. Но каждая секунда может оказаться последней, его поглотит небытие.
Вполне достойная смерть. К чему он мучил себя мыслями о том, что с ним произойдет? Не все ли равно, как он окончит свои дни? С другой стороны, он разумное живое существо, способное чувствовать и думать. Моррисон засмотрелся на движущиеся молекулы воды, они резво кувыркались и прыгали. Если он увеличивается в размерах, то им положено уменьшаться. И наоборот. Затаив дыхание, доктор пригляделся. Да, они уменьшались. Неужели смерть? Или шутка растревоженного воображения?
Стоп! Ему вдруг показалось, что молекулы воды, наоборот, стали увеличиваться. Если так, то теперь он должен уменьшаться. Неужели он дойдет и до размеров податома? Или подэлектрона? Тогда если скорость увеличится до скорости света, он взорвется, погибнет в вакууме, но так и не узнает об этом. Нет, все-таки молекулы сокращались, а не расширялись.
Моррисон закрыл глаза и глубоко вздохнул. Кажется, он начинает терять рассудок. Или у него отказывает мозг? Тогда лучше умереть! Лучше смерть, чем жизнь с пораженным мозгом. Но может, все-таки молекулы воды пульсируют? Если да, то почему?
«Думай, Альберт Моррисон, думай на полную катушку. Ты же ученый. Найди объяснение. Почему они пульсируют?»
Он знал, почему поле может ослабеть из-за минимизации окружающих предметов. Но вопрос, как же оно может усилиться, оставался без ответа. Для этого следовало получить энергию. Только откуда?
А что, если от окружающих его молекул? Из-за своих объемов, из-за массы они обладали большей теплоэнергоемкостью, чем он. Их температура была выше. Соответственно, тепло из окружающего пространства передастся его костюму. И вскоре его температура достигнет температуры крови. И тогда он сразу погибнет от избытка тепла. Когда он выходил из корабля в первый раз, это едва не произошло. Но сейчас опасность заключалась не только в высокой интенсивности тепловой энергии, но и в энергии минимизированного поля. При случайном столкновении с молекулами воды попадающая к нему энергия необязательно тепловая, это энергия активизации процесса минимизации. Поле приобретет интенсивность, он начнет уменьшаться.
Это приемлемо для тех случаев, когда минимизированный объект окружен предметами нормальной величины с более высокой температурой. Энергия в виде тепла или в виде интенсивности поля поступает от больших объектов к меньшему, минимизированному. Более того, вероятно, чем меньше этот объект, тем больше он минимизирован, тем сильнее его поле. Наверняка корабль тоже пульсирует, только из-за довольно больших размеров незаметно. Вот почему скорость броуновского движения не увеличивалась, а процесс обогащения кислородом шел без особых усилий. В обоих случаях минимизированное поле играло роль амортизатора.
Но он, Моррисон, находясь в клетке совершенно один, обладал меньшей массой, и для него этот приток энергии переходил в процесс минимизации, а не в тепло. Кулаки беспомощно сжимались. Он выронил компьютер, но теперь даже собственная программа для него уже ничего не значила. Несомненно, все остальные: и Баранова, и, конечно же, Конев предполагали подобный исход, но не удосужились его предупредить. Во второй раз его молча отправляли в лапы смерти. Но что толку от того, что он теперь узнал? Какая польза?
Тут он резко открыл глаза. Да, снова пульсации. Несомненно. Теперь он их чувствовал очень ясно. Молекулы воды расширялись и сокращались, следуя своему внутреннему неровному ритму. Они отдавали полю свою энергию, чтобы тут же вернуться. Доктор, проникнувшись ритмом, принялся бормотать: «Больше-меньше, больше-меньше, больше-меньше». Наблюдая за расширением предметов, он чувствовал собственное уменьшение, как для облегчения процесса в него вливалось огромное количество энергии. Температура содержимого клетки была очень высока. Но, с другой стороны, эти элементы забирали у него практически всю энергию. Хотя и остатков ее хватило бы, чтобы в любую минуту он мог взорваться.
Когда молекулы воды расширялись (а он сам уменьшался), он был в безопасности, но стоило молекулам воды начать сокращаться (когда он увеличивался), для него наступал критический момент. Если молекулы воды будут сокращаться до тех пор, пока не исчезнут совсем, то он продолжит увеличиваться, приближаясь к роковой черте.
«Больше — меньше, меньше — стоп!»
Моррисон перевел дыхание, молекулы теперь начали расширяться. И снова ожидание. Потом еще и еще. Теплилась надежда, что сокращение рано или поздно прекратится.
Казалось, с ним играют, но ему все было безразлично. Чья-то невидимая рука снова подвела его к последней черте и снова вернула обратно. Сколько так может продолжаться? Рано или поздно запас кислорода кончится, и тогда он умрет жуткой медленной смертью от удушья.
Лучше мгновенная смерть.
68
Калинина истошно закричала. Она первая осознала, что случилось. От ужаса у девушки перехватило дыхание, она не могла выдавить из себя ни слова.
— Он исчез! Исчез! — пронзительно кричала она.
Баранова еще не разобралась в ситуации:
— Кто исчез?
Расширенными от ужаса глазами Калинина посмотрела на командира:
— Кто исчез? Как ты можешь это спрашивать? Альберт исчез!
Баранова ничего не понимающим взглядом уставилась туда, где только что находился Моррисон. Его там не было.
— Что случилось?
— Не знаю, — прохрипел Дежнев, — Мы немного свернули в сторону. Альберт, притянутый к корпусу, вероятно, сместился от центра притяжения. Я пытался избежать столкновения с… Даже не знаю, что это было.
— Устойчивая макромолекулярная органелла, — подсказал Конев, в волнении прижимая руки к лицу, — оторвала его от корпуса. Надо его отыскать. У него наверняка есть необходимая нам информация.
Баранова осознала свалившееся на них несчастье и жестко бросила Юрию:
— Информация! И это все, что ты в данный момент чувствуешь? Информация? Ты отдаешь себе отчет, что нам угрожает? Минимизированное поле Альберта теперь изолировано, а он всего лишь размером с атом. В любой момент может начаться процесс деминимизации. Его шансы здесь по меньшей мере в пятьдесят раз превосходят наши. С информацией или без нее, но мы должны вернуть его. Если он начнет деминимизироваться, он убьет Шапирова и тем самым заставит умереть нас.
— Глупый спор. Движут нами разные мотивы, но цель одна — вернуть его на корабль.
— Зачем мы послали его туда? — сказала Калинина. — Я знала, что это ошибка.
— Сделанного не вернуть, — резко ответила Баранова, — Хватит! Аркадий!..
— Пытаюсь, — откликнулся Дежнев, — Только не мешайте мне болтовней и не учите жить.
— Я не указываю тебе, что делать, тупица. Я приказываю тебе. Поворачивай назад! Назад!
— Ну уж дудки, — не согласился Дежнев, — глупее не придумаешь. Ты хочешь, чтобы я повернул на сто восемьдесят градусов и пошел против течения?
— Ты просто повернешь, а затем остановишь корабль, течение само принесет его к нам, — прошипела Баранова.
— Он висит, как червяк на крючке. Его не принесет к нам течением, — печально возразил Дежнев. — Мы должны перебраться на другую сторону дендрита, и встречный поток понесет нас обратно.
Баранова виновато потупила взор и произнесла:
— Прости меня, Аркаша, не хотела тебя оскорблять. Но если мы пойдем назад встречным потоком, то потеряем его из виду.
— Выбора нет, — настаивал Дежнев, — Нам не хватит энергии, чтобы самим пробиться обратно против течения.
— Аркадий, не надо скепсиса, — устало пробормотал Конев. — Мы не потеряем Альберта.
— Ты провидец, Юрий?
— Просто я слышу его. Вернее, чувствую. Точнее, чувствую мысли Шапирова через прибор Альберта.
Повисла тишина. Баранова, сраженная наповал, спросила:
— И что ты слышишь?
— Сигналы идут оттуда, — показал рукой Конев.
— Ты можешь определять направление? Но как?
— Не знаю. Чувство говорит, что он там!
— Аркадий, делай все, что можно, — велела Баранова.
— Я и так делаю, Наталья. Ты, может быть, и капитан, но я — лоцман. И сейчас мы играем в гляделки со смертью. Что мне терять? Как говорил мой отец: «Если висишь над пропастью, не пытайся поймать выпавшую из кармана монету». Конечно, было бы намного лучше, если бы у нас работала стандартная система, а не эта чудо-система с тремя смещенными двигателями.
Но Баранова уже не слушала его. Она беспомощно вглядывалась в темноту.
— Ну что ты, Юрий? Что подсказывают тебе мысли Шапирова? — спросила она у Конева.
— В данный момент — ничего. Слышен только шум. И еще — страдание.
— Думаете, часть мозга Шапирова осознает, что он в коме? — пробормотала Калинина, ни к кому не обращаясь.
— Неужели он чувствует себя пойманным в ловушку и пытается выбраться из нее? В ловушке — как Альберт, как мы. Все в ловушке? — Софью трясло.
— Мы не в ловушке, Софья, — отчеканила Баранова. — Мы способны двигаться. И мы во что бы то ни стало найдем Альберта. А затем все вместе выберемся из тела Шапирова. Ты слышишь меня, Софья? — Она с силой схватила Калинину за плечо.
Калинина вздрогнула:
— Слышу, слышу.
Затем Баранова повернулась к Коневу:
— Итак, кроме мучений, ты ничего не ощущаешь?
— Да, только страдания, причем чувствую сильно. — Он с удивлением уставился на Баранову. — Неужели ты ничего не чувствуешь?
— Абсолютно ничего.
— Но это настолько сильное ощущение! Сильнее, чем все, что я переживал, пока Альберт был на корабле. Не зря я предложил ему выйти наружу.
— Ты способен разобрать какие-нибудь слова? Мысли?
— Может, мы слишком удалены друг от друга. А может, Альберт не настроил толком компьютер. Ты действительно ничего не чувствуешь?
Баранова решительно покачала головой и вопросительно взглянула на Калинину. Та тихо сказала:
— Я тоже ничего не чувствую.
— А я вообще ничего не понимаю в ваших странных эмоциональных посланиях, — сказал Дежнев.
— Ты уловил слово «Хокинг». Альберт считает, что существуют разные виды мозга и что у нас с ним они совпадают. Возможно, он прав, — попытался успокоить его Конев.
— Откуда сейчас идут волны? — вновь спросила Баранова.
— Оттуда. — На этот раз Конев махнул в сторону задней части корабля. — Ты поворачиваешь, Аркадий?
— Да, — ответил Дежнев. — Сейчас мы приближаемся к полосе, разделяющей наши два потока. И я хочу слегка войти во встречный поток, чтобы мы двигались с небольшой скоростью.
— Хорошо, — одобрила Баранова.
— Не хотелось бы потерять американца. Юрий, а какова интенсивность волн? Она усиливается?
— Да, — удивленно сказал Конев, будто для него это было в диковинку.
— Это возможно?
— Не знаю, — ответил Конев, — ведь мы еще не приблизились к нему ни на йоту. Мы лишь разворачиваемся. Складывается ощущение, будто он сам приближается к нам.
— Если его каким-то образом оторвало от той громадины или он сам от нее избавился, поток принесет его к нам, останется лишь развернуться и оставаться на одном месте.
— Возможно.
— Юрий, — взволнованно обратилась к нему Баранова, — попытайся сконцентрироваться на сигналах. Держи Аркадия в курсе всех изменений, постоянно указывай ему направление. А ты, как только приблизимся к Альберту, без промедлений выворачивай на встречный поток и как можно ближе подходи к нему. Двигаясь с ним параллельно, нам будет легче сблизиться.
— Угу, если сам не управляешь кораблем, — проворчал Дежнев.
— Просто и трудно, — отчеканила Баранова, — это нужно сделать. Если мы проиграем, то… У нас нет другого выхода. Только со щитом.
Дежнев хотел что-то буркнуть, но быстро передумал. И снова наступила тишина. Тишина для всех, кроме Конева. Он улавливал шум проносившегося мимо потока мыслей.
Юрий стоял лицом к тому направлению, откуда доносились сигналы. Один раз пробормотал: «Намного сильнее».
Затем, несколько секунд спустя: «Кажется, я могу различить слова. Если только он подберется поближе…»
Конев напрягся, словно намеревался с применением грубой силы уловить чужие мысли, чтобы вложить их в свою голову. Пальцы неподвижно указывали в одну сторону, наконец он произнес:
— Аркадий, начинай поворот и приготовься войти во встречный поток. Быстро. Главное, чтобы он проскочил мимо нас.
— Как получится, выдержат ли двигатели, — ответил Дежнев. Затем добавил негромко — Боже, если бы я мог управлять кораблем при помощи того волшебства, что научило вас слушать потусторонние голоса. Тогда бы и проблем не было.
— Прямо, к мембране, — проигнорировал его замечание Конев.
Калинина первой заметила свет от фонарика Альберта:
— Вот он! — закричала она. — Лучик с его шлема!
— К чему смотреть, — сказал Конев, обращаясь к Барановой. — Я и так слышу эту лавину сигналов, как при извержении вулкана на Камчатке.
— Шум, Юрий? Без слов?
— Только страх, безотчетный страх.
На что Баранова заметила:
— Еще бы; не дай бог, случись это со мной, я бы себя чувствовала не лучше. Но как он это узнал? Ведь раньше мы получали спокойные мысли и образы, даже различали слова.
Дежнев, задыхаясь от трудов и нервов, произнес:
— Уж не навредили ли мы ему своим кораблем? Может, привели его мозг в возбужденное состояние?
— Не знаю. Мы слишком малы для этого, — скептически ответил Конев. — Мы даже не в состоянии навредить этой клетке.
— Приближаемся к Альберту, — предупредил Дежнев.
— Софья, — обратилась Баранова к Калининой, — ты способна определить его электрический заряд?
— Едва ли, Наташа.
— Попробуй сделать все возможное, чтобы мы смогли притянуть его.
— Он немного увеличился в размерах.
— Кроме того, производит колебания, — мрачно заметила Баранова. — Как только мы притянем его к кораблю, он станет частью нашего общего минимизированного поля, его размер тут же изменится в соответствии с нашим. Быстрее, Софья.
Послышался глухой удар о корпус корабля. Моррисона притянуло электрическое поле.
