Глава 14
АКСОН
«Тот, кто готов платить за ваши идеи, — излишне щедр»,
Дежнев-старший
59
Моррисон, услышав слова Конева, снова впал в раздражение. Определенно этот человек постоянно выводил его из себя одним своим присутствием. Доктор молчал. Он продолжал рассматривать внутреннее строение нейрона, но не узнавал ничего вокруг. Там были фибры, изогнутые пластинки, какие-то частицы неопределенного размера и непонятной формы. Появилось ощущение, что в клетке имеется своего рода хребет, удерживающий в определенном порядке один из самых больших элементов — органеллы. Но рассмотреть это явление досконально представлялось невозможным, поскольку корабль шел слишком быстро, как будто плыл вниз по течению. Движение здесь ощущалось гораздо сильнее, чем в потоке крови. Видимо, потому, что наряду с ними двигались еще какие-то мелкие частицы, тогда как большие объекты оставались на месте.
В конце концов Моррисон сказал:
— Мы движемся так быстро, что движение искажает скептические волны.
— Вы с ума сошли? — проворчал Конев — Мы движемся медленно. Нас несет внутриклеточный поток. Это еще раз подтверждает, что все малые молекулы соответствуют структуре органеллы клетки. Если измерять по обычной шкале, то наша скорость чрезвычайно мала и лишь кажется быстрой по нашей минимизированной шкале. Вам прочесть курс лекций по физиологии клетки?
Моррисон прикусил губу. Конечно, Конев абсолютно прав. А он опять забыл, как минимизация искажает восприятие окружающего.
— Но все равно будет лучше, — не собирался сдаваться Моррисон, — если мы снова станем Д-глюкозой и позволим энзиму захватить нас. Скорость уменьшится и улучшит прием скептических волн.
— Нам не нужно сбавлять ход. Нервный импульс в реальном мире движется со скоростью минимум два метра в секунду, а при наших размерах его скорость превышает скорость света в семьдесят раз. По сравнению с этим наша скорость, как бы велика она ни казалась, на самом деле мизерна. Даже двигаясь к нервному импульсу со скоростью космического корабля, мы будем стоять на месте.
Моррисон поднял вверх руки в знак полной капитуляции. Внутренне он кипел от ярости. Доктор люто ненавидел людей, которые всегда оказывались правы. Непроизвольно он взглянул в сторону Калининой. Он не почувствовал, что теперь и она презирает его. Но девушка спокойно, без тени насмешки, открыто ответила на молчаливый вопрос Моррисона. Словно спрашивая: «А что вы хотели услышать от этого фанатичного типа?»
Моррисон обернулся. Баранова, судя по всему, вообще не придала значения их разговору. Она увлеченно занималась своими приборами. Моррисону вдруг захотелось узнать, о чем это она так напряженно думает, когда двигатели отключены и корабль уносит течением.
Дежнев во время дрейфа был единственным членом экипажа, сидевшим без дела. Он разве что мог пялиться на картину, открывающуюся снаружи, и прислушиваться к перепалкам товарищей.
— Давайте же, Альберт, — сказал он, — ловите ваши скептические волны и проясните нам ситуацию. И покончим с этим. Может, это и чертовски привлекательно — находиться внутри клетки, — но меня это не радует. Я сыт по горло. Не зря отец говаривал: «Самая волнующая часть путешествия — возвращение домой».
Тут же на него налетела Баранова:
— Аркадий!
— Да, Наташенька, я весь внимание.
— Отложи хоть пару фраз на завтра. Хватит досужей болтовни.
Моррисон заметил легкую улыбку, тронувшую ее губы.
— Хорошо, Наташа. Не одобряю твоего сарказма, но безоговорочно подчиняюсь.
Он тут же замурлыкал под нос какой-то веселенький игривый мотивчик.
Моррисон вдруг удивился сам себе. Они немногим менее пяти часов провели на борту корабля, хотя порой казалось, что прошла целая вечность. Но сейчас, в отличие от Аркадия, позабыв о страхе, доктор ни за что не согласился бы повернуть назад. Его охватил азарт исследователя.
Калинина, видимо, думала то же самое. Она произнесла:
— Позорище, попасть внутрь самой сложной из всех живых клеток — и ни черта не исследовать ее!
— Как раз это… — начал было Моррисон, но передумал, и незаконченная фраза повисла в воздухе.
Конев взмахнул рукой, словно разгонял приставучих комаров:
— Черт с ней, с клеткой. Перед нами стоят определенные задачи. Альберт, настраивайтесь на скептические волны.
— Именно этим я и занят, — сухо ответил Моррисон. — Вернее, уже все сделал. Посмотрите!
Конев отстегнул ремень и взглянул на экран:
— Волны кажутся более четкими.
— Они и в самом деле более четкие. Кроме того, более интенсивные из всех, что приходилось видеть. Рано или поздно колебания станут настолько точными, что передадут вибрацию даже одного-единственного электрона. Тогда мы примем во внимание принцип неопределенности.
— Вы забываете, что мы минимизированы и постоянная Планка для нас на девять порядков меньше, чем в обычных условиях.
— Это вы забываете, — возразил Моррисон, радуясь, что наконец-то появилась возможность уесть Конева, — что волны редуцируются задолго до того, как достигают нас. Эти волны находятся именно там, где должны быть согласно принципу неопределенности.
Конев неуверенно произнес:
— Это не имеет значения. В данный момент мы ведем наблюдения, и ничего неопределенного в этом нет. Ну и что все это означает?
— Подтверждение моей теории, — победно продолжал Моррисон. — То, что я и должен был увидеть внутри клетки, если мое объяснение активности скептических волн верно.
— Я не о том. Мы начинали с предположения, что ваша теория верна. Теперь это доказанный факт. И я вас поздравляю. Но о чем думает Шапиров, судя по этим волнам?
Моррисон покачал головой:
— У меня нет абсолютно никаких данных, как соотносятся такие волны с волнами мышления. Потребуются годы, чтобы найти это соотношение, если оно вообще когда-нибудь будет найдено.
— Но может быть, скептические волны, при условии четкости и интенсивности, оказывают воздействие на ваш мозг? Проявляются какие-нибудь образы?
Моррисон немного подумал и отрицательно помотал головой:
— Ни-че-го.
И вдруг послышался сдавленный голос Барановой:
— Я что-то улавливаю, Альберт.
Моррисон обернулся:
— Вы?
— Да, может, это и странно…
Конев тут же потребовал:
— Что? Что ты чувствуешь, Наталья?
Баранова заколебалась:
— Любопытство. Видите ли, нет никакого определенного образа. Просто ощущение. Я чувствую любопытство.
— Вполне понятно, — объяснил Моррисон. — Вполне объяснимое чувство. И вовсе не обязательно, что оно передалось от кого-то.
— Нет-нет. Я знаю собственные мысли и чувства. Это пришло извне.
— Вы ощутили его только сейчас? — спросил Моррисон.
— Да, именно сейчас.
— Ну хорошо. А что теперь?
Брови Барановой взлетели от удивления:
— Оно внезапно прекратилось. Вы выключили свою машину?
— Да. А теперь расскажите, что с вами случилось.
Он многозначительно глянул на Калинину, выражая молчаливую просьбу не подсказывать, когда он включит и выключит компьютер. Но Софья ими не интересовалась. Она восхищенно смотрела на клетку, пытаясь запечатлеть в памяти это маленькое чудо, созданное природой.
Он скомандовал:
— Наталья, закройте глаза, соберитесь с мыслями. Когда что-либо почувствуете, скажите «да», а если ничего не будет, то «нет».
Немного подумав, та согласилась.
Моррисон обратился к Коневу:
— Машина подает сигналы, когда ее включаешь или выключаешь? Можно что-либо услышать или почувствовать?
Конев отрицательно покачал головой:
— Не слышу и не чувствую ничего.
— Тогда нет никакой ошибки: ощущения возникают, лишь когда машина включена.
Дежнев, который, в отличие от Калининой, увлекся разговором, спросил:
— Но почему? — Его глаза сузились. — Ведь импульсы мозга есть здесь, на нашем корабле, независимо от того, улавливает их ваша машина или нет. И она запросто может ощущать любопытство все время, без каких-то перерывов.
— Нет-нет, — возразил Моррисон. — Дело в том, что машина производит фильтрацию скептических волн и мы получаем чистую волну, без помех. Без компьютера каждый ощущает смешанные чувства, букет различных ощущений. Машина же улавливает только скептические волны, еще раз доказывая правильность моей теории.
— Но я? Я ведь ничего не ощущаю, — нахмурился Дежнев. — Разве это не доказывает обратное?
Моррисон причмокнул губами:
— Видите ли, мозг — сложнейший механизм. Наталья что-то чувствует, вы — нет. Что касается меня, сейчас я тоже ничего не ощущаю. Но, по-видимому, данные скептические волны имеют окраску, подходящую именно к мозгу Натальи, а к нам — нет. По вполне понятным причинам я не могу объяснить вам все сразу. А вы, господин Конев, чувствуете что-нибудь?
— Нет, — недовольно буркнул тот.
— Я почувствовал кое-что, когда мы были в межклеточной жидкости.
Моррисон покачал головой, но ничего не сказал. Конев взорвался:
— Наталья, в конце концов, кроме любопытства есть еще что-либо?
— Нет, Юрий, ничего, — ответила Баранова, — Сейчас нет. Но ты же знаешь Петра Шапирова. Его занимало практически все.
— Я-то знаю. Но что толку? Альберт, в каком направлении мы движемся?
— Вниз по течению, — ответил Моррисон. — Единственное направление, в котором мы можем двигаться.
— Изволите шутить? — разозлился Конев.
— Вовсе нет. Вы спросили, в каком направлении мы движемся. Что еще я мог ответить? Разве что обратиться к компасу.
— Прошу прощения, — слегка угомонился Конев, — В этом месте поток течет в одну сторону. А с другой стороны клетки — в обратную. Это не что иное, как циркуляция. Но первый импульс всегда передается в одном направлении — от дендритов к аксону. Меня интересует, с какой стороны клетки мы находимся. Насколько совпадает направление нашего движения с направлением нервного импульса?
— А что, это важно? — поинтересовался Моррисон.
— Думаю, да. Может ли ваш прибор определить, в каком направлении передвигаются импульсы?
— Конечно. Если посмотреть на график, то легко разглядеть, идут ли импульсы нам навстречу или же мы двигаемся с ними в одном направлении.
— Ну и что?
— Наше движение совпадает.
— Прекрасно. Нам повезло. Таким образом, мы двигаемся по направлению к аксону.
— Похоже на то…
— И в чем соль? — послышался голос Барановой.
Конев принялся раздраженно объяснять:
— Скептические волны движутся вдоль поверхности клетки. Клетка здесь широкая и относительно большая. Скептические волны рассеиваются по поверхности значительных размеров, соответственно, снижая свою интенсивность. Приближаясь к аксону, поверхность клетки сужается. Аксон представляет собой длинный отросток, он по сравнению с клеткой очень узок. Когда волны проходят по эдакой узкой трубке, они концентрируются в одной точке, становясь более ощутимыми. Кроме того, аксон покрыт толстым миелиновым слоем, не пропускающим энергию волн наружу. Это способствует сохранению внутри аксона.
— Значит, наиболее эффективные результаты легче получить, находясь в аксоне?
— Если ты почувствовала любопытство уже сейчас, то внутри аксона восприятие обострится. И вполне возможно, ты узнаешь, чем же вызвано любопытство Шапирова, каков предмет его интереса.
— Может оказаться, что для нас это вряд ли будет иметь особое значение, — задумчиво произнес Моррисон. — Может, он просто пытается понять, почему его так скрутило?
— Нет, — категорично заявил Конев, — его не может интересовать такая чепуха. Вы не знаете Шапирова.
Моррисон согласился:
— Да, действительно, я не был с ним близко знаком.
— Все свободное время, не занятое сном, он посвящал изучению процесса минимизации, — продолжил Конев. — Не удивлюсь, если и сны тоже. В течение последнего времени, вплоть до несчастного случая, все его помыслы касались исключительно связи между квантовой теорией и теорией относительности. Он рассуждал, как стабилизировать и обезопасить процессы минимизации и деминимизации.
— В таком случае, — вставил Моррисон, — почему он не намекнул на новые достижения?
— Ребячливость. Мы были в курсе темы его исследований, но насколько успешны поиски и в каком направлении они ведутся — не знали никогда. Он предпочитал молчать, пока работа не получит завершения. Ты же знаешь, Наталья, как он обожал подобные спектакли. Вспомни окончание исследования по самой минимизации. Когда он наконец написал работу…
Моррисон, как бы между прочим, поинтересовался:
— Она была опубликована?
Конев презрительно хмыкнул:
— Нет, не была. Вышла ограниченным тиражом, лишь для тех, кому это положено знать по долгу службы. Для вас она под семью замками.
— Прекрати наносить оскорбления Альберту, — не выдержала Баранова. — Он член экипажа и наш почетный гость. Что за придурь видеть везде шпионов.
— Как прикажете, товарищ начальник, — процедил Конев. — И тем не менее единственная занимавшая разум Шапирова идея, даже Наталья в курсе, — соотношение теории кванта и теории относительности. Если нам удастся получить любые обрывки информации об этом, сразу появится точка отсчета.
— И ты считаешь, реально отыскать в аксоне эту информацию?
— Да, уверен в этом. — Конев сжал кулаки, словно готовился силой доказывать свою правоту.
Моррисон глазел по сторонам. Лично он ни в чем уверен не был. Ему вообще показалось, что корабль теперь движется в обратном направлении. Он постарался скрыть свои мысли, но его так же, как и Конева, охватило страшное волнение.
60
Впереди виднелись неясные очертания каких-то объектов, их течением проносило мимо корабля, и они тут же исчезали из виду. Что это было? Рибосомы? Аппарат Гольджи? Фибриллы или нечто другое? Моррисон не мог определить. Если вести наблюдения, будучи размером с молекулу, то все покажется неузнаваемым, какие бы ясные очертания оно ни имело и каким бы знакомым ни казалось.
Эти непонятные объекты бороздили неведомые просторы, и Моррисону, как он ни старался, никак не удавалось охарактеризовать объект, который в данный момент подвергался его пристальному изучению и выглядел на мониторе в виде привычной картинки. Больше всего на свете ему хотелось сейчас узнать, есть ли там, куда не достигает прожектор корабля, основа клетки — ее ядро. Разве можно, зная, что оно где-то под самым носом, так никогда его и не увидеть! Он попытался сосредоточиться на том, что происходило за стенами корабля. Ему казалось, что клетка на девяносто восемь процентов состоит из молекулы воды, что и поспособствовало их превращению в частицу данного организма. Но полной уверенности не было. Вдали, сколько ни напрягай зрение, ничего не увидишь, лишь слабые мерцания. Вероятно, фотоны, отражаемые поверхностью молекул, возвращались обратно к кораблю.
От созерцаний и размышлений доктора оторвала Софья. Девушка склонилась над ним, ее волосы коснулись его лица, и снова он ощутил чудный аромат, который не мог оставить его равнодушным.
— Это какой-то кошмар, Альберт, — шепнула она.
Идиллию нарушила правда жизни. Моррисон вдруг почувствовал неприятный запах из ее рта и невольно отпрянул.
Софья смутилась и, потупив глаза, тут же прикрыла рот ладошкой, виновато пробормотав:
— Извините.
Моррисон улыбнулся:
— Да что вы, право слово. Я и сам благоухаю отнюдь не розовыми лепестками. Отсутствие еды и постоянное напряжение. Все, что нам нужно, — это глоток воды… Наталья, — окликнул он Баранову.
Все выпили по глотку воды и ощутили прилив бодрости.
Калинина с мягкой улыбкой протянула Моррисону маленький беленький шарик:
— Хотите мятное драже?
Моррисон взял его:
— Оно и в самом деле мятное?
Софья снова повторила:
— Это ужасно, Альберт.
— Что ужасно, Софья?
— Как можно позволить себе проплыть через клетку, не изучив ее детально?
— Увы, перед нами стоит другая задача.
— А если пройдет еще много-много лет, прежде чем кто-либо другой снова проникнет в клетку? Или мы окажемся первыми и последними побывавшими здесь людьми. И тогда, узнав, что мы так и не удосужились изучить клетку, нас по праву окрестят варварами.
Калинина перешла на шепот, ее дыхание приятно щекотало ухо профессора.
Неужели чувство опасности так притупилось, что он спокойно воспринимал тот риск, которому они подвергались, разгуливая по краю бездны, под дамокловым мечом деминимизации? Он, вместо того чтобы страшиться за свою судьбу, спокойно наслаждался обществом красивой девушки. Естественно, подумалось Моррисону, так и должно быть. Прекрасные дамы во все времена спасали от самых мрачных предчувствий и упадничества.
Он отчетливо вспомнил образ счастливой, улыбающейся, красивой девушки, возникший в его воображении. Но образ ведь был не его; та мысль внезапно пришла из ниоткуда. Теперь она снова явилась к нему и наполнила сердце теплотой. У Моррисона вдруг возникло острое желание поцеловать Софью. Просто легонько дотронуться губами до ее щеки, но он поборол себя. Он побоялся выглядеть совершенным идиотом и поэтому лишь тихо сказал:
— Люди будущего поймут, что у нас не было выбора.
— Конечно, — улыбнулась Софья, кинув быстрый взгляд на Конева, который старался казаться невозмутимым, когда девушка высказывала свое мнение.
Она повернулась к своему компьютеру, переключила его на текстовый редактор и быстро набрала: «Юрий — фанатик, он пожертвует всем ради идеи. Улавливать мысли на расстоянии практически невозможно, но он попытается доказать обратное». Затем она стерла сообщение и набрала следующее: «Он пожертвует нами». И все снова стерла.
Вместо «нами» читай — «мной», с грустью подумал Моррисон. Он с тревогой глянул на монитор своего компьютера, и ему показалось, что кривая активности мозга Шапирова стала более интенсивной. Он вгляделся в экран, пытаясь понять, как близко они подобрались к аксону и где теперь находятся, но безуспешно. Тогда он отключил излучение и перевел компьютер в текстовой режим, а затем набрал фразу: «Нет. Он готовит на заклание себя».
Калинина нервно напечатала: «Такие люди, как он, никогда не становятся жертвами самих себя».
Моррисон с тоской вспомнил бывшую жену, дочерей, неспособность убедительно доказать собственную позицию и невозможность отказаться от нее. «Я думаю, каждый из нас прежде всего жертва самого себя», — написал он. Затем быстро переключил компьютер на режим приема волн.
У него перехватило дыхание. Волны на экране показывали высокую интенсивность, и это несмотря на небольшую мощность излучения.
Он открыл было рот, спеша прокомментировать увиденное, но его опередил Дежнев:
— Клеточная мембрана поворачивает в сторону, мы следуем за ней.
«Вот и объяснение, — с интересом подумал Моррисон, — Клетка сужается по направлению к аксону, и скептические волны становятся концентрированнее. Прибор, отфильтровывая лишние синусоиды, начнет распространять скептические волны внутрь корабля. Что в итоге мы получим?»
— И что же? — самодовольно произнес Конев. — Альберт, пора врубать свой агрегат на полную катушку. Надеюсь, мы получим хотя бы ответ или намек на него.
— Я уже заждалась, — послышался голос Барановой.
— Запасись терпением, — сказал Дежнев, — Как говорил мой отец: «Чем сложнее докопаться до сути вещей, тем интереснее она окажется».
Моррисон отметил нервное напряжение Конева. Юрия почти трясло в предвкушении триумфа, однако сам доктор не разделял этих треволнений.
61
Моррисон осмотрелся. Они находились в аксоне, сносимые потоком внутриклеточной жидкости. Как уже упоминалось, в реальном мире аксон был необычайно тонким отростком, теперь же его ширина равнялась сотне километров. Что же касается длины, то он оказался длиннее клетки. Путешествие от одного конца аксона к другому вполне могло приравниваться к полету на Луну и обратно. С другой стороны, благодаря миниатюризации их скорость теперь приближалась к скорости света. Однако они не могли прочувствовать это на себе. Корабль продвигался вместе с течением жидкостей в теле, и на его пути теперь попадалось гораздо меньше макромолекул, чем в самой клетке. Если нечто и вставало на пути, то оно двигалось с огромной скоростью, не давая разобраться в ситуации.
После безуспешных наблюдений все стали следить за экраном. Скептические волны становились интенсивнее. Кроме того, с увеличением помех затруднилось их выделение. Из-за сильной вибрации на экране снова нарисовалась кривая зубчатой формы. Поэтому не удавалось получить всю информацию в деталях. Возникла необходимость включить волновой фильтр.
Конев отстегнул ремень безопасности и благоговейно склонился над экраном.
— Никогда не видел ничего подобного, — выдохнул он.
— Не вы один, — отозвался Моррисон, — а ведь я изучаю скептические волны вот уже двадцать лет.
— Следовательно, я был прав насчет аксона?
— Возможно, Юрий. Но заметьте, частицы сконцентрировались в одном месте.
— И что это значит?
Моррисон беспомощно развел руками:
— Понятия не имею. Поскольку ни разу не сталкивался с таким явлением.
— Нет-нет, — нетерпеливо прервал его Конев. — Вы уткнулись носом в экран, а я все думал об индукции. Наш мозг — самый настоящий рецептор, так же как и ваша программа. Вы сейчас что-нибудь чувствуете? Воспринимаете образы? Слова?
— Ничего, — ответил Моррисон.
— Но это невозможно!
— А разве вы что-то улавливаете?
— Это ваша программа. Как я уже говорил, она настроена на ваше восприятие.
— Но и у вас уже возникали видения!
Тут в разговор вмешался Дежнев:
— Между прочим, мой отец говорил: «Если хочешь быть услышанным, научись слушать».
Баранова согласилась:
— Дежнев-старший был прав.
Конев тяжело вздохнул и примирительно произнес:
— Ну что ж, давайте вернемся к делу.
На корабле воцарилась напряженная тишина. Немного спустя послышался робкий голос Калининой:
— Нет времени.
— Почему нет времени, Софья? — поинтересовалась Баранова.
— Это просто фраза: «Нет времени».
— Ты хочешь сказать, синтезировала эту фразу из скептических волн Шапирова?
— Не знаю, А это возможно?
В разговор вступила Баранова:
— Послушайте, минуту назад у меня была та же самая мысль. Мне пришло в голову, что лучший способ решить нашу проблему — это исследовать записанные с экрана скептические волны и ждать результатов. Вполне возможно, сама структура останется прежней, но какие-то изменения в ней произойдут. И вот тогда я подумала, что нам придется очень долго ждать и что у нас для этого нет времени.
— Другими словами, — сказал Моррисон, — вы подумали: «Нет времени».
— Да, — подтвердила Баранова, — но это моя собственная мысль.
— Откуда вы знаете? — спросил Моррисон.
— Я знаю свои собственные мысли.
— Вы также знаете собственные сны, но порой сны базируются на посторонних, чужеродных фактах. Допустим, вы уловили мысль: нет времени. Но без привычки читать мысли на расстоянии выстраиваете логическую цепочку: вам кажется, что это была ваша собственная мысль.
— Может, и так, но как отличить одно от другого?
— Не знаю. У Софьи возникла та же самая фраза; не думала ли она сама о чем-нибудь таком, из-за чего ей в голову пришла эта фраза?
— Нет, я старалась вообще не думать, — ответила Калинина, — она возникла сама собой.
— Что касается меня, я ничего не почувствовал, — сказал Моррисон. — А вы, Юрий?
Конев определенно расстроился:
— Нет, абсолютно ничего.
— В любом случае, — задумчиво продолжал Моррисон, — это еще ничего не значит. Такая мысль могла возникнуть в голове Натальи, логично вытекая из предыдущих, не имея при этом абсолютно никакого значения. Но даже если она пришла к нам от Шапирова, то толку от нее нам никакого.
— Может быть, — произнес Конев, — а может, и нет. Вся его жизнь и ум всегда были связаны с проблемами минимизации. Обычно ни о чем другом он не думал.
— Вы постоянно твердите об этом, — возразил Моррисон, — но на самом деле это ерунда. Никто не может жить, думая о чем-то одном. Даже влюбленный Ромео не думал все время о Джульетте. Вы же не влезали в шкуру Шапирова, чтобы ручаться за его мысли.
— Тем не менее все, что говорит и думает Шапиров, для нас важно.
— Может быть, он пытался и дальше развить теорию минимизации, но вдруг осознал, что у него нет времени? — не унимался Моррисон.
Конев отрицательно мотнул головой, скорее всего он гнал от себя невеселые мысли:
— А если Шапирову пришло в голову, что любая минимизация, при которой увеличение скорости света происходит пропорционально уменьшению постоянной Планка, способна производить мгновенные изменения? В результате скорость света значительно увеличивается, так же как скорость невесомого, или почти невесомого, объекта, причем во много раз. Таким образом, ему практически удалось оторваться от понятия «время», и поэтому он мог с гордостью себе сказать: «Нет времени».
— Притянуто за уши, — хмыкнула Баранова.
— Конечно, — согласился Конев, — но есть над чем подумать. Мы должны записывать любые впечатления, независимо от того, имеют они значение или нет.
— Я и так намерена этим заняться вплотную, — ответила Баранова. — Помолчим. Удастся ли нам уловить что-нибудь еще?
Моррисон старался изо всех сил, сдвинув у переносицы брови. Вдруг раздался шепот Конева:
— Мне послышалось следующее: «Пи умножить на с равняется m разделить на s…»
Моррисон согласился:
— И я тоже слышал, но мне кажется, последним было m умножить на с.
— Нет, — твердо возразил Конев. — Попробуйте еще…
Моррисон снова сконцентрировался и потом в замешательстве произнес:
— Да, вы правы: пи умножить на с равно m, деленному на s. И что это означает?
— А кто знает. Как бы там ни было, если это мысли Шапирова, то они обязательно что-то значат. Можем предположить, что пи — это частота излучения, с — скорость света, a m/s — стандартная масса, то есть масса покоя в нормальных условиях. В свете…
Баранова предостерегающе подняла руку. Конев тут же остановился. Смутившись, он оборвал сам себя на полуслове.
Моррисон ехидно усмехнулся:
— Запретная тема?
Продолжить препирательства им помешал обиженный голос Дежнева:
— Интересно, вы там слышите какие-то формулы, а я вообще ничего не чувствую! Что я, не ученый, по-вашему, или глухой пень?
— Уверяю тебя, способность слышать совершенно не зависит от профессиональной принадлежности, — успокоил его Моррисон. — Мозг каждого уникален. Вполне возможно, он и различается по такому же принципу, как группы крови. Твой мозг, возможно, совершенно не такой, как у Шапирова. И поэтому между вами не возникает плоскости пересечения.
— Только у меня?
— Нет, что ты. Ты же заметил, Софья и Наталья услышали одну и ту же фразу, а мы с Юрием остались ни с чем. И наоборот.
— Двое мужчин и две женщины, — проворчал Дежнев. — А кто же я тогда?
— Мы теряем время, — нетерпеливо махнул рукой Конев. — Нечего зацикливаться на мелочах. Нам предстоит многое услышать, а времени очень мало. Если ты постараешься сосредоточиться, Аркадий, то, возможно, тоже что-нибудь почувствуешь.
И снова установилась мертвая тишина. Время от времени ее нарушали краткие реплики о только что услышанном слове или появившемся образе. Вклад Дежнева в общую копилку по-прежнему был сомнительный:
— Я ощущаю чувство голода, но, вполне возможно, оно мое собственное.
— Несомненно, — раздраженно глянула на него Баранова. — Утешайся мыслью, Аркадий, что, вернувшись, ты получишь по нескольку порций каждого блюда.
Дежневу такая перспектива показалась радужной, и он утих.
— Итак, пока мы не наткнулись на что-то более или менее существенное или необычное, я еще раз заявляю: даже у Шапирова большинство мыслей связано с обыденной жизнью, — сказал Моррисон.
— И тем не менее, — проворчал Конев, — продолжаем слушать.
— И как долго?
— До конца аксона. До самого конца.
— А потом? Направимся в синапс или вернемся обратно?
— Рискнем подойти к синапсу как можно ближе. Вплотную приблизимся к соседней клетке и начнем улавливать скептические волны. Тогда, в критическом месте передачи импульса, работать станет еще легче.
— Да, конечно, Юрий, но ты не капитан, — возразил Дежнев. — Наталья, солнышко, ты меня поддерживаешь?
— А почему бы и нет? — ответила Баранова. — Юрий прав. Синапс — уникальное место, и мы ничего о нем не знаем.
— К сожалению, мы уже израсходовали половину запаса энергии. Как долго мы собираемся пробыть тут?
— Достаточно, чтобы достичь синапса.
И снова повисла тишина.
62
Корабль продолжал двигаться вдоль нескончаемого аксона. Конев все больше и больше брал бразды правления в свои руки.
— Что бы вы ни почувствовали, обязательно говорите. Не имеет значения, слово это или целая тирада, со смыслом или без. Если это образ, запомните его. Даже если считаете, что это ваша собственная мысль, все равно поделитесь.
— Ты слишком болтлив, — заявил Дежнев, раздраженный своим невезением.
— Может быть, но две или три подсказки могут решить все. Ведь мы не в состоянии определить, что имеет значение, а что нет, до тех пор, пока не изучим материал полностью.
На это Дежнев ухмыльнулся:
— Если я что-то почувствую, мне тоже говорить?
— Обязательно, — ответил Конев. — Если ты такой нечувствительный, то все, что прочувствуешь, может оказаться особенно важным. А теперь хватит разговоров. Каждая секунда может стоить нам научного факта.
И снова потекли разрозненные фразы, уловить смысл которых, по мнению Моррисона, представлялось невозможным.
Все удивились, когда Калинина вдруг сказала:
— Нобелевская премия!
Конев отвлекся, но, поняв, кто это произнес, промолчал. Моррисон, стараясь не задевать чувства Конева, спросил: — Ты тоже это услышал, Юрий?
Конев кивнул:
— Да, и в тот же самый момент.
— Итак, первое пересечение мыслей мужчины и женщины, — произнес Моррисон. — Видимо, Шапиров подумал об этом в связи с развитием теории минимизации.
— Несомненно. Но он бы и так получил Нобелевскую премию за то, что уже сделал в этой области.
— Которая засекречена и поэтому неизвестна общественности, — поддел их доктор.
— Да, но, поскольку процесс движется к завершению, гриф секретности будет снят.
— Надеюсь, — съязвил Моррисон.
Конев огрызнулся:
— Мы не намного скрытнее, чем американцы.
— Хорошо, я не спорю, — мягко согласился Моррисон, но при этом все-таки ухмыльнулся, еще больше раздразнив Конева.
Вдруг выступил Дежнев:
— Хокинг.
Брови Моррисона поднялись домиком. Этого он не ожидал.
Баранова недовольно спросила:
— Что это значит, Аркадий?
— Я сказал «Хокинг», — обиженно ответил Дежнев. — Оно само появилось у меня в голове. Вы же сами велели выпаливать все подряд, что придет на ум.
— Это английское слово, оно означает «шипение» или «свист», — сказала Баранова.
— Или «торговля», — весело вклинился в разговор Моррисон.
Дежнев продолжал:
— Не знаю я никакого английского слова. Я решил, что это чье-то имя.
— Так оно и есть, — отозвался Конев. — Стефан Хокинг. Известный английский физик-теоретик, жил в прошлом веке. Я тоже о нем думал, потому решил, что это моя собственная мысль.
— Прекрасно, Аркадий, — одобрил Моррисон. — Это может пригодиться.
Лицо Дежнева осветила улыбка:
— Оказывается, я не настолько бесполезен. Как говорил мой отец: «Даже если речь мудреца коротка, к ней все равно стоит прислушаться».
Спустя полчаса Моррисон не выдержал:
— Мы к чему-нибудь придем, в конце концов? Мне кажется, что большинство слов и образов не имеют никакого значения. Фраза «Нобелевская премия» говорит нам лишь о том, что Шапиров надеялся ее получить, но мы это и сами знаем. Слово «Хокинг» — размышления о выдающемся физике и его работах, возможно, они имели какое-то отношение к теории минимизации, но какое именно, никто не знает.
Как ни странно, в разговор включилась Баранова, а не Конев. Юрий же, по-видимому, собирался с мыслями, чтобы хлестко ответить американцу.
— Альберт, мы имеем дело с огромной криптограммой. Шапиров в коме, его мозг не функционирует должным образом. Потому реплики случайны. Наш долг собрать все, не вдаваясь в подробности. Затем проштудируем материал в свете теории минимизации. Вполне возможно, найдется смысл даже там, где ты не увидел ничего. Обрывок фразы может объяснить всю теорию минимизации. Так что все, что мы делаем, наделено огромным значением, потому стоит продолжить.
Ее поддержал Конев:
— Кроме того, Альберт, мы приближаемся к синапсу. Здесь аксон заканчивается множеством тканей, каждая из которых, приближаясь вплотную, не соединяется с дендритами соседнего нейрона.
— В курсе, — нетерпеливо отмахнулся Моррисон.
— Здесь нервному импульсу, так же как и скептическим волнам, приходится перескакивать через образовавшуюся пропасть между тканями одного и дендритами второго нейрона. При этом основные мысли ослабляются меньше, чем второстепенные. Другими словами, если мы попробуем перебраться через синапс, то достигнем такого места, где без всяких помех зазвучат важные, самые сокровенные мысли.
— В самом деле? — заинтересовался Моррисон. — Понятие «избирательное ослабление импульсов» для меня в новинку.
— Таков результат исследований советских ученых.
— Ах!
Конев тут же завелся:
— Что вы хотите этим сказать? Вы не признаете право на успех за Советским Союзом?
— Нет-нет. Что вы…
— Конечно, для вас — если советское, значит, не имеющее веса в науке.
— Я хотел лишь сказать, что никогда не слышал и не читал об этом, — защищался Моррисон.
— Работа была проделана Настей Успенской. Я надеюсь, вам знакомо это имя?
— Естественно.
— Но вы никогда не читали ее работ, вы это хотите сказать?
— Юрий, мне не хватает времени перечитывать всю литературу на английском языке, не говоря уж…
— Я достану ее работы, чтобы ты занялся самообразованием.
— Спасибо. Но тогда все, что мы обнаружили, противоречит данной теории. Если в результате синапса выживает только незначительная часть мыслей, с учетом того, что в мозге биллионы подобных препятствий, то количество конечных мыслей будет ничтожно мало.
— Не все так просто, — возразил Конев. — Второстепенные волны не уничтожаются. Они продолжают распространяться, но с меньшей интенсивностью. Смысл в том, что в непосредственной близости от синапса основные мысли усиливаются.
— Есть доказательства? Или голословное предположение?
— Есть доказательство самой природы. А благодаря нашим экспериментам оно станет более очевидным. Я в этом уверен. Существуют люди с эффектом синапса выше среднего. Кто-то. например, умеет сосредотачиваться. А выдающиеся ученые, как правило, рассеянны.
— Хорошо-хорошо. Если мы обнаружим нечто подобное, я перестану с тобой спорить.
— А что будет, когда мы доберемся до конца аксона? — подал голос Дежнев. — Поток жидкости, несущий нас за собой, сделает там поворот и потащит обратно, но уже вдоль другой стенки аксона. Может, попытаться выйти из клетки через мембрану?
— Нет и еще раз нет, — возразил Конев — Мы разрушим клетку. Нам необходимо приобрести электрический заряд ацетилхолина. С ним импульс перебирается через синапс.
— Софья, ты можешь придать кораблю характеристики ацетилхолина? — уточнила Баранова.
— Могу, конечно, — ответила Калинина. — Но воздействие ацетилхолина начнется тут же при выходе из клетки.
— И тем не менее клетка должна попытаться избавиться от нас. Давай попробуем.
Путешествие вдоль нескончаемого аксона продолжалось.
63
Впереди показался конец аксона. Однако экран не отразил никаких изменений.
Конев обратил на это внимание первым. Он сосредоточенно искал что-то глазами и наконец обнаружил то, что искал. Моррисон отдал дань его целеустремленности. Он сам не менее внимательно наблюдал за происходящим, но так ничего и не заметил. Правда, Юрий сидел на переднем сиденье, а Моррисону приходилось выглядывать из-за его плеча. Однако это не послужило ему оправданием.
Даже при слабом свете прожектора бросалось в глаза, что впереди появилась дыра. Кроме того, течение изменяло свое направление. Аксон расходился на отростки, такие же дендриты, как и на другом конце нейрона, где находилось ядро клетки. Там, на самом конце, дендриты стали намного тоньше и их было меньше. Несомненно, часть клеточной жидкости направлялась в дендриты, но корабль несло основным потоком, который уже сворачивал в обратную сторону. Таким образом, у них не оставалось шансов.
Лучшим выходом из создавшейся ситуации стала бы попытка пробраться в первый встречный дендрит.
— Давай, Аркадий, давай! — закричал Конев, лишь после его выкриков остальные заметили, что находятся на самом краю аксона. — Включай двигатели, попробуй прорваться.
До Моррисона доносился громкий шум двигателей. Корабль пытался развернуться. Дендрит, к которому они направлялись, походил на трубу, уходящую вдаль. Она была так велика, что из всей окружности удавалось разглядеть лишь небольшой участок дуги.
Проблема крылась в том, как добраться до трубы, то есть преодолеть небольшой водоворот у края аксона, а также несущиеся сплошным потоком молекулы воды.
Корабль благополучно завершил трудный переход и погрузился в дендрит.
— Можешь выключить двигатели, — возбужденно произнес Моррисон.
— Еще не время, — проворчал Дежнев, — Мы находимся слишком близко к встречному потоку. Надо пробраться поближе к стенке.
Он умело подвел корабль к стенке дендрита. Теперь они двигались по течению. Дежнев наконец заглушил двигатель и смахнул со лба капельки пота:
— Любые наши кульбиты пожирают драгоценную энергию. Мы уже на пределе, Юрий, пойми это.
— Об этом позже, — отмахнулся Конев.
— Ой ли? — засомневался Дежнев, — Мой отец всегда говорил: «Позже, как правило, бывает слишком поздно». Наталья, не слушай Юрия. Я тут ему не доверяю.
— Успокойся, Аркадий. Я найду на него управу, когда вопрос станет ребром. Юрий, дендрит не слишком длинен?
— Мы скоро доберемся до конца.
— В таком случае, Софья, проследи, чтобы мы в любой момент смогли перейти в ацетилхолин.
— Хорошо, только подайте мне сигнал, — ответила Калинина.
— Юрий лучше меня справится, Софья. Увидев конец тоннеля, он гаркнет, как казак. Тогда и переключайся на ацетилхолин, — съязвила Наталья.
Они продолжали скользить вдоль трубчатого остатка нейрона, куда попали каких-то несколько минут назад.
Поскольку дендрит продолжал сужаться, Моррисону показалось, что он видит над собой небольшую арку. На самом деле это была иллюзия. Разум подсказывал ему, что даже в самом узком месте диаметр трубы составит несколько километров по отношению к их размерам. Как и предвидела Баранова, Конев издал утробный вопль, возможно, сам того не осознавая.
— Впереди конец. Скорей! Подключай ацетилхолин, прежде чем нас понесет обратно!
Пальцы Калининой застучали по клавишам. Корабль-молекула совершенно незаметно изменил свою структуру. Но где-то наверху уже появились ацетилхолины — рецепторы, возможно, даже сотни рецепторов. Заряды сцепились друг с другом, положительный с отрицательным, отрицательный с положительным. Их выбросило из потока внутриклеточной жидкости через стенку дендрита. Несколько минут спустя они уже неслись между дендритами нейрона, который только что покинули, и дендритом соседнего нейрона.
Моррисон ничего не мог разглядеть. Ему показалось, что корабль скользил вдоль сложной белковой молекулы. И тут он приметил какую-то выгнутую поверхность. Нечто похожее он уже видел, когда корабль входил в первый нейрон.
Конев отстегнул ремень безопасности и возбужденно вскочил со своего места. Почти заикаясь, он выпалил:
— Согласно гипотезе Настасьи Успенской, фильтрация важных мыслей лучше всего осуществляется сразу после преодоления синапса. Когда мы приблизимся снова к клетке, дифференциация исчезнет. Так как в данный момент мы очень близки к соседнему дендриту, то имеющий уши да услышит. Будьте готовы ко всему. Повторяйте вслух все услышанное. Описывайте любые образы. Я буду вести запись на пленку. Ты тоже, Аркадий. И ты, Альберт. Поехали!!!
